го территории. 

Вспоминая отдельные эпизоды, где были интересные тактические приемы, он начинал 
фантазировать. Он уже видел себя в лесу, где его ждут Темкин, Кретова и их 
командир - капитан Бунцев, с которыми он прорвется через линию фронта и явится 
в свою часть. Навеянные рассказами партизан радужные мысли сменились мрачными. 
Добрякову казалось, что незнакомый город наполнен гитлеровскими войсками, 
гестаповцами, предателями. 

"Вот как нелепо получается, - думал он, - скоро война кончается, а я тут один в 
тылу противника, в заброшенном подвале. Стоит только гитлеровцам обнаружить и 
жизнь кончена, пропали все мечты об учебе, о будущем. А как будут плакать мать, 
сестры и два маленьких брата, особенно если узнают, что "пропал без вести". 

Он начал вспоминать как преодолевал трудности герой Николая Островского 
Корчагин. 

"Я член комсомола, - думал Добряков, - а Ленин учил преодолевать все трудности, 
да и сам показывал примеры, как их надо преодолевать". 

И он видел образ Ленина, портрет которого он носил с собой вместе с 
фотографиями своих родных и любимой девушки. 

Вскоре он незаметно для себя заснул. Во сне снились партизаны, бой под 
Будапештом, потом какие-то змеи. Приснилось, как он заблудился в лесу около 
своей деревни и, когда наступила ночь не знал, куда спрятаться, беспокоился о 
переживаниях матери. 

Наконец Добряков увидел во сне огромного медведя. Зверь медленно шел к нему. Он 
пытался бежать, но ноги его не слушались. Медведь приближался. От испуга 
Добряков проснулся и приподнял затекшую голову. Она была тяжелая, точно 
свинцовая. ВВтемноте он услышал писк, возню и с ужасом вспомнил, где он и что с 
ним случилось. Размяв ноги, он тихо встал. Никаких щелей в проеме окна не было 
видно. 

"Что это? Ночь, или меня замуровали, пока я спал?" - подумал он. 

Часы на руке мерно тикали, но он не рискнул зажечь спичку. Тихо пошел вдоль 
стены и с трудом ощупью нашел полузаваленное окно. Остановился. 

"Где часовой, сколько времени? Как охраняется город? Как выйти на пункт сбора? 
Целых три неизвестных". 

Вслушался в ночные шорохи, ничего подозрительного не обнаружил и решил выходить.
 Поправил оружие. Еще раз прислушался, часового не было слышно. И он осторожно 
выбрал несколько кирпичей и вылез из подвала. Вдохнул свежий ночной воздух, 
прислушался, осторожно и бесшумно пополз прочь от дома. 

Было темно, накрапывал мелкий дождь, и Добряков тихо полз по мокрой траве, 
понимая, что если обнаружат его, - он погиб. 

Наконец он оказался в кустах и смог отдохнуть. 

В городе гудели моторы каких-то машин и, что особенно его беспокоило, далекий 
лай собак. 

В саду никаких признаков людей и собак не было. Приземлившись с парашютом, 
Добряков потерял ориентировку и теперь решил выходить в ту сторону, где было 
слышно меньше гудков машин, предполагая, что наибольшее количество машин или в 
центре города, или на автомагистрали. Бесшумно он подошел к ограде, но, услышав 
гул моторов, не стал ее преодолевать. Вскоре мимо прошла автомашина с 
затемненными фарами и высоким тентом. Не успела она скрыться, как Добряков 
услышал топот кованых сапог. У механика наготове были три гранаты и автомат с 
неполным диском патронов, но он замер и ничем не выдал своего присутствия. 
Взвод немцев прошел мимо летчика. 

"Эх! - размышлял он, - некуда отойти, а то угостил бы гранатой, да полоснул из 
автомата, так мало кто и остался бы". 

А понурые, видимо, усталые солдаты уже прошли мимо без всяких мер охранения. 
Они чувствовали себя в полной безопасности. Опять послышался гул мотора. 
Добрякову нестерпимо хотелось пить, и он возвратился к полуразрушенному дому, 
но воды не нашел. Подошел опять к ограде и, не заметив ничего подозрительного, 
тихо перелез через нее, быстро перебежал через улицу, перемахнул через другую 
невысокую ограду и очутился опять в саду. В глубине большого сада стоял 
одинокий дом. Через щели в ставнях пробивался яркий свет. 

"Ну и муть, - думал Добряков. - Через улицу еще перебежал, а тут и по саду 
пройти нельзя, а мне надо спешить, чтобы к утру быть в лесу". 

И он пошел вдоль ограды. Это хотя и увеличивало вдвое путь до следующей улицы,