Парни засмеялись, глядя, как военный начальник едва не потерял равновесие и 
комично взмахнул руками. Старик и Этьен тоже засмеялись, оба были в отличном 
настроении. "Хочу показать европейцу наше метро, - сказал Старик, спускаясь по 
эскалатору. - Завтра на открытии будет чересчур для нас торжественно. Тебе 
спокойнее будет посмотреть без оркестра и без дипломатов..." Старик осторожно 
соступил с эскалатора, Этьен поддержал его под локоть. Они прошлись по пустой 
станции, с восхищением осматривая мраморные стены, вышли на перрон. Группа 
будущих дежурных в форменных красных фуражках, с дисками в руках отрабатывала 
команду: "Готов!" Инструктор кричал: "Повторить!" - и снова вздымались диски 
над головой, снова звучал разноголосый сигнал к отправлению будущих поездов. 
Подошел поезд. Старик и Этьен вошли в пустой вагон, с удовольствием сели на 
кожаную скамью. Прозвучала одинокая, уже неучебная команда: "Готов!" Поезд 
тронулся. И в пустом вагоне Старик поделился с Этьеном тревожными впечатлениями 
о только что прочитанной книге Гитлера "Майн кампф", полной явных и скрытых 
угроз в адрес Советской России. А Зорге сообщал, что японцы все воинственнее 
поглядывают на запад и тоже на Россию. "Вторая пятилетка, только становимся на 
ноги, - раздумчиво произнес Старик. Неужели наше Московское метро станет 
когда-нибудь бомбоубежищем?.." 

Судьба разлучила их полтора года назад. Все это время Старик был заместителем 
Блюхера на Дальнем Востоке, а сейчас он - главный военный советник в Испании. 

Кто из товарищей еще помогает республиканцам? Про Хаджи Мамсурова и Василия 
Цветкова он знает твердо. 

Этьену известно было, что Хаджи-Умар Джиорович Мамсуров носит имя Ксанти. 
Мамсуров выдает себя за македонца, что ему, горцу, уроженцу Кавказа, совсем не 
так трудно. А почему Хаджи записался в македонцы? Может быть, потому, что они 
пользуются славой опытных диверсантов? 

Может, и Оскар Стигга там? Может, Леня Бекренев, бесстрашный парнишка, который 
так симпатично окает по-ярославски: "ЗдОрОвО, МОневич!" - Этьен засмеялся про 
себя, но тут же повернул голову на звук моторов и стал сердито наблюдать, как 
один за другим отрываются от земли и подымаются "юнкерсы" с бомбовым грузом. 

"А сколько по прямой, если лететь от Таблады до аэродрома Куарто виентос или до 
Хетафе? Хетафе километров на двадцать ближе. Сколько до Бадахоса или до Алькала 
де Энареса к северу от Мадрида? Километров четыреста, не больше. Только 
подумать - полтора-два часа лёту! 

Я так близко от Старика... Мой дорогой сеньор, главный военный советник! А 
может, вы сейчас в Барселоне? Или в Гренаде? Сколько отсюда до Гренады? 
Гренадская волость в Испании есть... Вот не думал, не гадал, что буду глядеть в 
испанское небо и воевать на испанской земле..." 

Он мог гадать, сколько его товарищей и кто именно помогает республиканцам, 
постигает здесь грамматику боя, язык батарей, но был уверен, что на территории, 
занятой мятежниками, нет ни души, кроме него. 

Конечно, Конрад Кертнер ступает по самому краешку жизни, и Этьен обязан следить 
за каждым его шагом. Нужно все время проверять - достаточно ли благоразумно 
рискует Кертнер, в меру ли он осторожен и в то же время достаточно ли дерзок и 
хитроумен в своих коммерческих и технических делах, в какой степени неуязвим и 
находчив при встречах с контрразведчиками и тайными агентами - немецкими, 
испанскими, итальянскими... 

Так чертовски нужно прижиться к аэродрому Таблада, сделаться полезным Агирре 
человеком, прослыть своим среди пилотов, которые каждый день, иные по нескольку 
раз, подымаются, чтобы бомбить позиции республиканцев, - так они говорят. Но 
Этьен знает, что они имеют в виду и улицы Мадрида, жилые дома, может быть ту 
самую крышу, под которой нашел приют Старик. 

Как же важно перехитрить противника, вызнать то, что нужно знать, подсмотреть 
то, что нужно увидеть, запомнить то, что никак нельзя, просто преступно было бы 
позабыть. 

Страшно подумать, что в Центре не узнают новостей, какими уже располагает 
Конрад Кертнер, если его схватят чернорубашечники, или фалангисты, или немецкие 
нацисты. 

И эта тревожная мысль была страшнее понимания того, что схваченным, убитым, 
невернувшимся товарищем будет он сам, Этьен. 

Высокое чувство ответственности за порученное дело уже не раз помогало в 
опасном одиночестве, делало Кертнера изворотливым, оборотистым или терпеливым, 
как, например, сейчас, когда он лежит под крылом "бреге" и ждет Аугусто Агирре. 


Улетучилась недолговечная тишина. Этьен лежал и профессионально прислушивался к 
мотору, установленному на последней модели истребителя "фиат". Мотор 
капризничал, над ним с утра колдовали техники. Вскоре моторист с машины Агирре 
вместе с Кертнером, которого он представил как немецкого авиаинженера, приняли 
учас