| |
Мата Хари
Сэм Ваагенаар
Сэм Ваагенаар
Мата Хари
ПРЕДИСЛОВИЕ
Это первое документальное жизнеописание Мата Хари. Уже почти пятьдесят лет ее
историю пересказывают авторы, собиравшие свои знания о ней исключительно из
слухов. Фактов было не просто мало — они чаще всего вовсе оставались
неизвестными. Потому слухи заменяли правду.
Эта книга построена на фактах. В своих исследованиях о жизни Мата Хари мне
повезло натолкнуться на документы, большая часть которых оставалась до
сегодняшнего дня неизвестной.
Часто упоминаемое в разговорах французское секретное досье о Мата Хари до сих
пор остается закрытым. Только два посторонних человека видели его — Ален Прель,
французский журналист, которому слепой случай дал возможность скопировать часть
этого «дела» — в основном, протоколы предварительного следствия, и я.
Хота французское правительство все еще отказывает общественности в доступе к
этим документам, их содержание почти полностью приведено в моей книге.
Точные подробности обвинительного заключения по делу Мата Хари никогда не были
известны. Так же не были известны имена всех членов военного суда,
приговорившего ее к смерти. В тайне оставался во многом и ход процесса,
особенно как проходило голосование судей. Французское военное министерство
никогда не позволяло никому взглянуть в протоколы судебного разбирательства.
Тем не менее, в этой книге есть и такая информация.
Роль англичан в истории Мата Хари никогда не освещалась. Не публиковавшиеся до
последнего момента документы Скотланд-Ярда позволили мне подробно
реконструировать и эту фазу жизни Мата Хари.
Очень важные личные письма Мата Хари, написанные частью еще до Первой мировой
войны, и письма, которые она отправляла из своей камеры в парижской тюрьме
«Сен-Лазар» позволяют нам по-новому оценить мысли и настроения этой женщины. И
никогда ранее не публиковавшаяся переписка между Мата Хари и ее импресарио дает
нам возможность увидеть ее как женщину, совершенно отличающуюся от сложившегося
у нас в мыслях образа.
И еще ее личное наследие — ее дневники, ее альбомы, доставшиеся мне.
Мой интерес к Мата Хари начался в 1931 году. Именно тогда кинокомпания
«Метро-Голдвин-Мейер» решила снять фильм о Мата Хари с Гретой Гарбо в главной
роли. Фильм должен был показать жизнь Мата Хари и описывал в основном время ее
предполагаемой шпионской деятельности. Как шеф европейского отделения
пресс-службы МГМ я сначала заинтересовался этим делом и потому, что я тоже
голландец, как и Мата Хари.
Мата Хари была казнена французами в 1917 году после судебного разбирательства,
ставшего самым сенсационным шпионским процессом Первой мировой войны. Когда
киностудия планировала предоставить Грете Гарбо роль этой шпионки и танцовщицы,
с того дня прошло 14 лет. Потому я мог предположить, что в Нидерландах живет
еще немало людей, лично знавших Мата Хари. Поездка из Парижа в Голландию,
подумал я, даст мне достаточно материала, который мог бы стать полезным для
рекламы нового фильма.
Но результат этого путешествия превзошел все мои ожидания. На меня нахлынула
волна описаний и сведений, далеко выходящих за рамки моих целей. Я говорил с
братом Мата Хари, с врачом, который лечил ее в Голландской Ост-Индии. Я
проинтервьюировал третью жену ее бывшего мужа. Подробно говорил с адвокатами,
со знакомыми танцовщицы. Я встречался с людьми, работавшими для нее. Я
встретился с художником и ее близким другом, который создал ее различные
портреты. Я беседовал со многими другими людьми, которые ее хорошо знали, и в
воспоминаниях которых она все еще была жива. Но однажды кто-то упомянул имя
одного человека, который, вероятно, знал о Мата Хари больше любого другого ее
современника.
Мое путешествие привело меня в маленький поселок в Лимбурге, самой южной
провинции Голландии. Там в крошечном домике на окраине деревни жила старая
женщина, которая много лет служила Мата Хари. Ее звали Анна Линтьенс. Она была
камеристкой, горничной, компаньонкой и доверенным лицом Мата Хари.
Госпоже Линтьенс было уже за семьдесят, когда я посетил ее в 1932 году. Сначала
она встретила меня очень сдержанно. Когда я объяснил ей, что собираю сведения о
Мата Хари лишь с целью показать, что она тоже была человеком (пусть и с
печальной известностью), она стала более открытой.
Госпожа Линтьенс точно знала, что до этого момента не было ни одного человека в
мире, хотя бы попытавшегося оправдать Мата Хари. Как раз наоборот. Все писатели
и журналисты приняли как факт, что она была шпионкой немцев. Все ее
жизнеописания заканчивались утверждением, что вынесенный французами смертный
приговор был справедлив.
Смогла бы она, спросил я госпожу Линтьенс, чем-то дополнить историю этого
знаменитого дела? Сказать что-то, проливающее новый свет на жизнь ее прежней
хозяйки?
Худая, маленькая, тихая женщина дала мне высказаться, не прервав ни разу. А
когда я замолчал, она заговорила.
— Она никогда не была шпионкой!
Это утверждение в тех обстоятельствах не значило много. Но оно все-таки
исходило от человека, знавшего Мата Хари ближе и дольше, чем кто бы то ни был.
И потому эта простая фраза показалась мне первым ясным подтверждением
невиновности Мата Хари — невиновности, о которой сама танцовщица неустанно
заявляла в ходе всего процесса, закончившегося пятнадцать лет назад.
Атмосфера в комнате разрядилась. Госпожа Линтьенс смягчилась. Она начала
рассказ.
Линтьенс познакомилась с Мата Хари в 1905 году.
Рассказывая, она варила кофе. Только решительная зашита мною ее бывшей хозяйки
растопила лед. Она рассказывала, что в прошлом году (1931) она так тяжело
болела, что была уверена в близкой смерти. Она и не ожидала, что выздоровеет.
Чувствуя близкий конец жизни, она начала думать, как следует поступить со всеми
письмами и бумагами, когда-то принадлежавшими Мата Хари.
Я чувствовал, как во мне росло напряжение. Что же она сделала со всеми личными
бумагами, которые, возможно, по-новому осветили бы жизнь танцовщицы? Остались
ли они у нее?
Анна покачала головой. — Нет, — ответила она, — у меня их больше нет.
Когда она выздоровела, то испугалась, что бумаги смогут попасть не в те руки
после ее смерти. После долгих колебаний она решила все уничтожить. Так что в
прошлую зиму она однажды сожгла в железной печи своего домика все бумаги, хоть
как-то связанные с Мата Хари, все письма и документы, принадлежавшие ей.
— И у вас ничего не осталось? — спросил я. — Совсем ничего?
Она долго посмотрела на меня. Потом медленно встала, прошла по коридору и
исчезла в комнате с другой стороны прихожей. Прошло достаточно долго времени,
пока она снова появилась. В руках у нее были две толстые книги.
— У меня еще осталось вот это, — объяснила она.
Я взял книги. Это были большие тома, прекрасно переплетенные в кожу с золотым
тиснением. На обложке золотыми буквами было написано имя владельца: МАТА ХАРИ.
Над буквами «А» изящно переплетались знаки индийских акцентов.
Я медленно открыл одну из книг. Появилась фотография прекрасной женщины. Анна
Линтьенс слегка кивнула головой, показывая, чтобы я листал дальше.
Я переворачивал страницы. Перед моим взглядом прошло много фотографий. «Май
1908» — была подписана по-французски одна из них. Почерк был великолепен. Под
другой была надпись «Вечер у меня».
Я снова взглянул на госпожу Линтьенс.
— Неужели это…, — спросил я, не в силах продолжить фразу. Она все так же молча
кивнула и села рядом.
Я ждал, пока она заговорит. Ей было не только физически тяжело прин6ести
толстые тома, но и в душе у нее происходила борьба. Если она сожгла все прочие
документы Мата Хари, то почему не эти альбомы, в которых информации было никак
не меньше, чем в уничтоженных бумагах?
— Они принадлежали ей, — сказала она после короткой паузы. — У меня не хватило
духу их уничтожить. Она собирала каждый клочок бумаги, написанный о ней: письма,
газетные статьи, все ее фотографии, все. — И на всем были ее собственноручные
пометки. Она всегда возила их с собой.
— Во всех ее путешествиях?
— Да. И когда она в 1914 году поехала в Берлин, — ответила госпожа Линтьенс. —
Она там должна была танцевать в театре «Метрополь», но тут началась война.
Пауза. — Я не знала, где она там останавливалась, пока не узнала, что она
вернулась в Амстердам.
У меня почему-то не было слов. То, что я держал в руке, были личные заметки
Мата Хари, чудом сохранившиеся в маленькой хижине сонной голландской деревушки.
— Что вы с ними будете делать? — спросил я.
— Не знаю, — ответила госпожа Линтьенс. — Действительно, не знаю. Я думаю над
этим с того дня, когда сожгла все остальные бумаги. Здесь, в этих книгах, ее
жизнь. Это годы, которые для нее на самом деле что-то значили. Потому я не
смогла их уничтожить. Но теперь я не знаю, как поступить с ними. Я не хочу,
чтобы они попали не в те руки, когда я умру. С прошлого года, когда я так
серьезно болела, я знаю, что это обязательно произойдет — однажды. Мне 71 год.
Кто знает, сколько мне еще осталось жить?
Тут я не мог сказать ничего — ничего, что я мог бы предложить или посоветовать.
Так мы еще немного поговорили, пока я не почувствовал, что пора уходить. Я не
мог больше пользоваться гостеприимностью этой женщины. За этот день она
рассказала мне большую и, вероятно, самую важную часть своей жизни. Мы молча
сидели рядом. Госпожа Линтьенс смотрела в окно. Наконец она снова обратилась ко
мне.
— Возьмите их, — сказала она. — Я чувствую, что могу доверить их вам. А если вы
их не возьмете, мне останется только сжечь и их.
Это предложение меня ошеломило.
— Я верю тому, что вы мне рассказали, — продолжала госпожа Линтьенс. — И я знаю,
что эти книги у вас хорошо сохранятся. Но вы должны мне пообещать, что не
отдадите их в чужие руки, пока я жива. Я дал ей слово.
В тот же вечер я в своем номере в амстердамской гостинице просмотрел альбомы.
Они были полны поразительными документами о карьере актрисы. Тут были письма и
визитные карточки людей, имена которых гремели в свое время по всей Европе.
Письма Жюля Массене, французского композитора. Визитная карточка Джакомо
Пуччини. Самые ранние записи и телеграммы датировались 1905 годом. Бумаги
охватывали период еще до ее первого выступления в Музее Гиме в Париже — начала
ее громкой славы и до фотографии из Гааги 1915 года, когда она в последний раз
появилась на сцене.
Я всегда хранил эти книги у себя. В годы войны они хранились в надежном
банковском сейфе в Голливуде. Я сам тогда жил в Америке. Со временем мир начал
видеть Мата Хари такой, какой ее воплотила на экране Грета Гарбо —
восхитительной танцовщицей, расстрелянной французами в Венсене.
В конце 50-х я снова начал больше читать о Мата Хари. Сперва это происходило
достаточно спонтанно. Но со временем я интересовался ею все больше и больше.
Каждая статья, которую я читал, каждая найденная мною книга только усиливали
неясность. В конце концов, я был убежден, что богатство накопленного мною
материала требует серьезной исследовательской работы, чтобы вывести жизнь Мата
Хари из тьмы мифов и фантазии к неподкупному свету правды.
Шесть месяцев подряд занимался я своим расследованием. Большую часть времени я
ездил в Голландию и Францию. Но точно также посещал я Англию и Германию. Я
писал сотни писем в государственные и городские архивы, в судоходные компании,
отели и банки, в Скотланд-Ярд, фирмы и министерства девяти разных стран,
обращался к бесчисленным людям в голландских и французских городах и деревнях.
Чем дальше продвигалась моя работа, тем сильнее возрастало во мне чувство
убежденности, что история Мата Хари так и не была рассказана полностью и
правдиво.
Эта книга — результат долгих усилий по поиску настоящих источников истории Мата
Хари и результат моего упрямого нежелания воспринимать что-то как данность без
сомнений и проверки. Ее содержание полностью и без исключений подтверждено,
даже если что-то в ней противоречит так называемым фактам, опубликованным
раньше.
ГЛАВА 1
В жизни Мата Хари было две вещи, создавшие ей славу — ее танец и ее
предполагаемая шпионская деятельность. Вместе и то, и другое длилось 12 лет и 7
месяцев. Когда сообщение об ее успехе танцовщицы достигло ушей ее бывшего мужа,
он кратко прокомментировал его: — У нее плоскостопие и она не умеет танцевать.
Много лет спустя, когда она в возрасте тридцати восьми лет выступала на сцене
его родного города, его спросили, пойдет ли он в театр. Его реакция была четкой
и грубовато откровенной: — Я видел ее во всех возможных позах и мне больше не
на что смотреть.
После ее смерти под стволами расстрельного взвода снова он сказал последнее
слово: — Что бы она ни совершила в жизни, такого она не заслужила.
Сомнительно, что одного лишь искусства Мата Хари как танцовщицы было достаточно,
чтобы ее имя стало нарицательным в английском языке. Несомненно, причиной
этого была связь танца и шпионажа, сделавшая фразу «Она настоящая Мата Хари»
распространенным афоризмом.
Когда Мата Хари родилась в городе Леуварден в северной нидерландской провинции
Фрисланд (Фризия), никто из 27 тысяч ее земляков не мог предположить ее будущей
известности. Ее днем рождения было 7 августа 1876 г. Мата Хари начала свою
жизнь как обычная голландская девочка. Ее звали Маргарета Гертруда
(по-голландски Геертрёйда — прим. перев.) Зелле, и она была дочкой Адама Зелле
и его жены Антье, урожденной Ван дер Мёлен.
Прошлое Мата Хари долгие годы было тайной. Ее место рождения, ее родители и
обстоятельства, принесшие ей славу на парижских сценах — у всего этого было
столько разных лиц, сколько было авторов, описывавших ее жизнь на бумаге. Один
из них называл ее дочерью яванского принца, другой — ребенком голландского
офицера и яванки. Сама Мата Хари с удовольствием добавляла к этим сказкам новые
имена и географические названия. Ее талант импровизации был одновременно
неистощим и поразителен. В разговоре с журналистами она развила в себе шестое
чувство к эффектным историям. Ей мало было приукрашивать факты. Она не упускала
ни одной возможности добавить к своим или чужим выдумкам поражающие воображение
детали. Таким образом, ее жизнь превратилась в яркую и постоянно меняющуюся
смесь из фактов и вымыслов.
Большей частью, преобладали выдумки.
Богатство ее фантазии, уже при ее жизни украшавшее ее славу блеском и
таинственностью, и после казни придавало особую изюминку всем историям о ней. С
годами количество книг о Мата Хари все возрастало. Но большинство писавших о
ней авторов давали абсолютную волю своей фантазии. Точно так же они не
стеснялись упоминать в своих опусах истории — или выдумки — других в качестве
установленных фактов о личной жизни Мата Хари и об ее шпионской работе.
Одну из первых историй о позднейшей Мата Хари придумала сама Маргарета. Эта
история ясно показывает, как умело уже в ранней молодости она смешивала правду
и выдумку. Однажды Маргарета заявила, что ее мать — баронесса. За эту историю
мы благодарны госпоже Ибельтье Керкхоф-Хоогслаг, учившейся с Маргаретой в одной
школе в Леувардене. Тогда Маргарета жила в университетском городе Лейдене. Она
училась на курсах воспитательниц детских садов. Соученица Маргареты привезла
оттуда историю о внезапно объявившейся баронессе назад в Леуварден.
Если ее мать была баронесса, то отец, Адам Зелле, обязательно был бы бароном.
Собственно, он им и был. Но только в разговорах добродушных жителей Леувардена.
Они в шутку называли его бароном, посмеиваясь над его странными идеями и
постоянной тягой к своему общественному признанию.
Как дочь барона Маргарете следовало бы родиться в замке. Позднее, когда она
стала уже знаменитой Мата Хари, добавилась и эта чудная подробность. Ее
аристократическая колыбель, утверждала она, была в Камингхастате, старом
фризском поместье. Реальность была иной. Камингхастате существует и сейчас. Это
красивое здание в центре Леувардена. Его называют «Дом Амеланда». Много лет им
владела семья Камингха. Но колыбелька Мата Хари была в другом доме, хотя и на
той же улице. Из своей спальни она могла каждый день видеть этот старый дом.
Дворянское происхождение, дом, титул, колыбель — все это прекрасно вписывалось
в бурную фантазию и Мата Хари и Маргареты Зелле.
Тем не менее, отец Маргареты не был бедняком. Адам Зелле родился в 1840 году и
всю свою жизнь провел в Леувардене. Он жил на Калдерсе, одной из главных улиц
города, где владел шляпным магазином. Его витрины стали предметом пересудов
жителей города. Он копировал самые элегантные магазины Амстердама. Отец Зелле
всегда выставлял на витрину только один образец. Среди «экспонатов» постоянно
были цилиндр, фетровая шляпа и котелок. Эти три шляпы были в моде в то время.
Бизнес процветал. А так как отец Зелле еще выгодно вложил свои деньги в акции
нефтяной компании, то 1 января 1883 года, когда Маргарете было шесть лет, он
смог купить себе дом на улице Грооте Керкстраат, 28. Это был старый
патрицианский дом, еще сегодня считающийся одним из самых красивых в городе.
Новый дом потребовал больше слуг. Потому наняли новую горничную. Младшим
братьям Маргареты — близнецам Арии Анне и Корнелиусу Кунрааду было тогда
примерно год. Кроме того, был еще третий брат, Йоханнес Хендерикус.
Возможно, именно благосостояние ее отца привело к тому, что в будущем Мата Хари
так и не научилась жить без роскоши. Адам обожал своих четверых детей и в
особенности — Маргарету. Она была единственной девочкой. Когда она была еще
совсем маленькой, папа подарил ей прекрасную дорогую четырехместную тележку,
которую тянули две роскошно украшенные козы. Этот подарок был особой гордостью
Маргареты. Хотя ей было тогда всего шесть лет, она попала в центр всеобщего
интереса и восхищения.
Маргарета была красивым ребенком. Адам Зелле послал ее учиться в школу мисс
Бёйс на площади Хофплейн, напротив ратуши. Там она сидела за одной партой с
детьми самых зажиточных городских буржуа. У мисс Бёйс изучался лишь один
иностранный язык — французский, самый модный язык того времени. Позднее
Маргарета продолжила изучение языков в средней школе для девочек на улице
Грооте Хаутстраат. Там к французскому добавились немецкий и английский.
Когда через много лет Мата Хари стала изюминкой парижских салонов, никто не
удивился этому больше ее самой — ведь, по сути, она всего лишь делала то, что
всегда — играла роль. Уже в школьные годы в Леувардене Маргарета Зелле любила,
скажем так, драматургию. Удивлять своих друзей, видеть в себе причину всеобщего
удивления и восхищения, одеваться необычно и экстравагантно — все это было
важной частью самого ее существа.
Она была единственной девочкой в городе, посещавшей школу в вызывающих, порой
даже слишком смелых платьях. Однажды летом она ходила в школу в платье в
красно-желтую полоску. Она вертелась и прихорашивалась перед своими соученицами,
которых это поражало. Госпожа Керкхоф-Хоогслаг, бывшая подруга Мата Хари,
вспоминала: — Тогда носить такие платья в школу было для девочек просто
невозможно.
Впечатление, которое Маргарета производила на своих подруг, было, видимо,
неизгладимым, раз об этом так живо вспоминают по прошествии больше шестидесяти
лет.
После многих лет коммерческих успехов господина Зелле внезапно его
имущественное положение резко ухудшилось. В 1889 году он почти стал банкротом.
Это было началом распада семьи Зелле. В 1889 году Адам покинул свой родной
Леуварден и отправился в Гаагу. Его жена и дети теперь вели скромный образ
жизни на набережной Виллемскаде.
Но в Гааге Адама Зелле ожидали еще большие неудачи, чем в Леувардене. 31 мая
1890 года он вернулся к семье. Но ситуация изменилась. Его отношение к супруге
и к М?греет все время ухудшалось. 4 сентября 1890 года Адам и Антье Зелле
развелись официально. Через девять месяцев, 10 мая 1891 года, умерла мать. Это
был полный распад семьи Зелле.
Незадолго до смерти матери, в марте 1891 года, Адам Зелле во второй раз покинул
Леуварден. Он переехал в Амстердам. Маргарета оставалась в Леувардене до ноября
этого года. Двенадцатого числа каждого месяца ее братья-близнецы тоже приезжали
в Амстердам. М?греет тогда жила у своего крестного, некоего господина Фиссера.
Тот жил в Снееке, маленьком городке неподалеку от Леувардена. Через несколько
недель ее третий брат, Йоханнес Хендерикус, переехал в Франекер, где проживала
семья матери.
В Снееке господин Фиссер уже подумывал о судьбе своей крестницы. Магарете было
уже пятнадцать лет. Пришло время подумать об ее будущем. Он решил отправить ее
в Лейден. Там она должна была учиться на воспитательницу детского сада в
единственной школе такого рода в Голландии. — Трудно себе представить более
неправильное решение, — заметила по этому поводу госпожа Ибелтье
Керкхоф-Хоогслаг. — Ведь при любом раскладе к этой профессии Маргарета никак не
подходила. Ибелтье и ее подруги в Леувардене были уверены, что это для нее
ничего не значит. — Такая профессия хороша для девочек «материнского типа».
М?греет, напротив, была личностью.
В Лейдене в нее влюбился учитель этой школы, господин Вюбрандус Хаанстра. Как
протекала бы ее жизнь, если бы он не влюбился в нее? Этого никто не знает. Но
достаточно ясно, что в таком случае не было бы никакой Мата Хари, а Маргарета
Гертруда Зелле — возможно — прожила бы уютную жизнь воспитательницы детского
сада где-то между тихих голландских каналов.
ГЛАВА 2
Чтобы как можно быстрее завершить этот эпизод в Лейдене, Маргарету отослали к
другому ее дяде в Гаагу, господину Таконису. Ей теперь уже было семнадцать лет,
и она была такой же романтичной, как и все девушки ее возраста.
В это время, в конце XIX века, Гаага была городом, в котором проводили отпуска
многие офицеры голландской колониальной армии Восточной Индии (нынешней
Индонезии — прим. перев.). Кроме того, близ Гааги находится знаменитый
голландский морской курорт Схевенинген. А там было множество возможностей
встретить молодых мужчин. Особенно в военной форме. Первая любовь ее жизни была
любовь «к мундиру». Эта любовь, объясняла она много лет спустя, отчаянно
защищаясь на суде, не покидала ее всю жизнь.
Но и здесь возможно ничего бы не произошло, если бы некий офицер колониальной
армии именно 14 августа 1894 года не вернулся бы в Голландии в двухлетний
отпуск по болезни. Его звали Рудольф МакЛеод. Официально он часто писал свою
фамилию как Маклеод, а порой — и как Мак-Леод. Он был примерно 1, 80 м ростом,
крепким, с круглым лицом и длинными закрученными усами. Он был почти полностью
лысым. Волосы исчезли за шестнадцать лет непрерывной службы в голландских
колониальных владениях.
МакЛеод происходил из старого шотландского рода. В начале восемнадцатого века
один из его предков перебрался в Голландию. Другой предок, бежавший во время
оккупации Голландии Наполеоном в Англию, вернулся в Голландию после
исчезновения французского императора с исторической сцены и остался там
навсегда. Как и почти все его голландские предки, Рудольф тоже стал военным.
Дядя Рудольфа МакЛеода был генералом и адъютантом короля Вильгельма III. Этот
дядя был уже стар, но все еще жив, когда его племянник вернулся из Восточной
Индии. Сын этого генерала — стало быть, двоюродный брат Рудольфа, был
голландским вице-адмиралом. Фотография его напоминала о другом члене рода
МакЛеодов — тоже вице-адмирале, но уже шотландце по имени Ангус МакЛеод, C. V.
O.
Отца Рудольфа звали Джон Ван Бринен-МакЛеод. Он был отставным капитаном
голландской пехоты. Мать Рудольфа звали Дина Луизе, баронесса Свеертс де Ландас,
обедневшая дворянка. Когда Рудольф вернулся в Голландию, ему было уже 38 лет.
Он родился 1 марта 1856 года.
МакЛеод сделал прекрасную военную карьеру. Уже в шестнадцать лет он пошел по
стопам своего отца и вступил в армию. Через четыре год АОН стал сержантом. В
1877 году он добрался по служебной лестнице до звания лейтенанта. Вскоре после
этого, в двадцать один год, его направили в Голландскую Восточную Индию.
Сумрачная и порой тяжелая реальность колониальной армии требовала офицеров с
твердым характером. Только такие могли пробиться. Начиная с двадцати одного
года, Рудольф МакЛеод без перерыва прослужил семнадцать лет в колонии рядом с
самыми ужасными типами. Эта жизнь сформировала его и сделала его твердым как
сталь. Его манера разговора полностью выработалась в казарме и на плацу. Его
третья жена — я встретил ее в 1932 году и много часов с ней беседовал —
описывала Рудольфа как «жесткого несентиментального человека, всегда
называвшего вещи своими именами, неотесанного, но честного солдата с золотым
сердцем».
В мае 1890 года ему уже предоставили двухлетний отпуск. По его собственной
просьбе этот отпуск несколько сдвинули. Но в 1894 году он уже не мог избежать
возвращения домой. Семнадцать лет службы в колонии не прошли даром для его
здоровья. Он страдал от сахарного диабета. Еще больше мучили его постоянные
приступы ревматизма. Когда он 27 июня 1894 года покидал Восточную Индию, на
борт парохода «Принцесса Мария» его несли на носилках.
Пока он отдыхал в Амстердаме, на восточно-индийском острове Ломбок, к востоку
от Бали, началось восстание. Сообщения о боях были расплывчатыми и подвергались
жесткой правительственной цензуре. Голландская пресса стремилась за
непосредственной информацией. Журналист Й. Т. З. Де Балбиан Ферстер, писавший в
начале 1895 года в ежедневной амстердамской газете «Ниус Ван ден Даг» попросил
свою редакцию достать для него имена всех офицеров, вернувшихся из колоний. Де
Балбиан Ферстер совершенно правильно предположил, что эти люди могут стать
хорошим источником бесцензурной информации. Рудольф МакЛеод был одним из этих
офицеров. Оба мужчины быстро сдружились.
За чашкой кофе в уютном амстердамском «Кафе Америкэн» Де Балбиан Ферстер
однажды заметил, что МакЛеод не такой человек, как все. В шутку он попытался
проанализировать это его состояние в разговорах с друзьями Рудольфа. Все решили,
что причина в том, что Рудольф все еще холостяк. Ему не хватало только одного
— супруги. Он должен жениться. Для офицера под сорок, собирающегося вернуться в
тропики, жена никак не могла быть излишней роскошью.
После одинокого и печального интермеццо с МакЛеодом в амстердамской кофейне Де
Балбиан Ферстер тайно и по собственной инициативе разместил в своей газете
объявление: «Офицер из Голландской Восточной Индии, находящийся сейчас в
отпуске дома, хочет познакомиться с милой девушкой с целью последующего
супружества».
Возможно, вначале это объявление задумывалось просто как шутка. Как только
МакЛеод узнал об этом, он, как утверждают все, строго наказал Де Балбиану
Ферстеру отправлять все письма назад нераспечатанными. Однако третья супруга
МакЛеода утверждала, что он все-таки открывал письма. Большая их часть была
написана девушками с большим приданым. Среди них была даже дочка пастора. — Ему
следовало бы жениться на деньгах, — рассказывал мне его третья жена. — Но
вместо этого он взял не ту…
У шутки Де Балбиана Ферстера были далеко идущие последствия.
Через две недели после публикации объявления поступило еще два письма. Де
Балбиан Ферстер был тогда не в городе. Потому редакция отправила послания прямо
МакЛеоду. Одно из писем было от Маргареты Гертруды Зелле, проживавшей в Гааге.
Школу она закончила. И этим холодным мартом 1895 года у нее было достаточно
времени для изучения газетных объявлений.
У МакЛеода проснулся интерес. М?греет стала к тому времени необычайно красивой
девушкой. Ей хватило ума приложить к письму свою фотографию. Довольно долго
МакЛеод хранил свое открытие в тайне. Де Балбиан Ферстер ничего об этом не
узнал. Пока однажды Рудольф не сказал ему, что уже начал переписку с одной из
откликнувшихся на объявление девушек. Девушка показалась ему «ударом». (Так
рассказывал Де Балбиан Ферстер, которого я встретил в 1932 году.)
Но целью признания Рудольфа было не только проинформировать Де Балбиана
Ферстера. Ему нужна была помощь или, по крайней мере, совет. Его переписка с
девушкой уже достигла такого момента, что пора было назначать свидание. Но он
жил в Амстердаме, а Маргарета в Гааге. МакЛеод думал, где они бы могли
встретиться.
Де Балбиан Ферстер предложил в качестве удобного места встречи амстердамский
Государственный музей (Rijksmuseum). Но как раз в эти дни МакЛеода сразил
очередной приступ ревматизма. Уже договоренную встречу пришлось отменить. Из
госпиталя Рудольф — или Джон, как его называли друзья и родственники —
продолжал переписку со своей подругой, с которой пока так ни разу не встретился
лично.
День, когда МакЛеод и Маргарета, наконец, встретились, оказался судьбоносным
для них обоих. Вместо того чтобы рассматривать картины в музее, они
рассматривали друг друга. И они произвели друг на друга приятное впечатление.
МакЛеод выглядел хорошо. Особенно шел ему военный мундир. Маргарета — она была
не против, чтобы ее называли М?греет — но Джон постоянно называл ее не иначе,
как просто Грит, была восхитительной юной девушкой. Веселая, с густыми черными
волосами и темными глазами, она выглядела старше своего возраста. Результатом
этой встречи стала любовь или физическое влечение, или и то и другое
одновременно. Во всяком случае, всего через шесть дней после этой первой
встречи, 13 мая 1895 года, они обручились.
Грит осталась в доме своего дяди в Гааге. Время от времени она ездила оттуда к
своему возлюбленному. В это время Джона снова мучил ревматизм, который сорвал
несколько встреч с Грит. Этот приступ был настолько силен, что он даже не мог
сам ей писать. Он попросил об этом свою сестру, с которой жил. Грит отвечала
милыми любовными письмами из Гааги, написанными четким почерком влюбленной
восемнадцатилетней девочки.
— Мой дорогой Джонни, — писала она однажды в среду вечером в 1895 году. — О,
дорогой, мне так жаль тебя, и я так печальна, что наши планы снова сорвались.
Все плохое происходит одновременно, не кажется ли тебе? Не огорчайся, дорогой.
Надеюсь, что ты забудешь все твои болезни, как только я приеду навестить тебя в
воскресенье.
Неужели тебе было так больно, что ты даже не мог писать сам? Я думаю, что да,
иначе ты бы это сделал. Ты думаешь, что в воскресенье уже сможешь ходить? Я
очень на это надеюсь, мое сокровище, но только не перенапрягайся. Да, сначала
мне было очень грустно, но потом я посмотрела на все это с другой,
положительной стороны, потому что если я тут и чувствую себя плохо, то чем это
тебе поможет?
Луиза писала мне: «Я надеюсь, что вы оба очень заинтересованы, чтобы через пару
недель в ратуше все засияло ярким солнечным светом». Ну, я тоже на это надеюсь.
А ты, Джон? Будь храбрым и послушным, и это поможет тебе. Твоя маленькая жена
всегда придерживается этого. Если я этого не делала бы, моя радость жизни давно
бы меня покинула. Ты меня ждешь в воскресенье?
Если только это будет возможно, пиши мне и дай знать, как у тебя дела. Подари
мне твой любимый поцелуй и представь себе, что я с тобой. Именно об этом я все
время мечтаю.
Вот так, Джонни, теперь я с тобой прощаюсь с самым сердечным поцелуем от твоей
очень любящей тебя жены — Греты.
Между обручением и свадьбой прошло не много времени. 11 июля 1895 года, через
три месяца после их первой встречи, Маргарета Гертруда Зелле стала госпожой
МакЛеод. Ее мужу было тридцать девять лет, Маргарете еще не было девятнадцати.
Последние дни перед свадьбой прошли не очень гладко. Невесту тщательно
проверяли. Кроме того, была попытка все это приостановить. Внезапный визит
грозил сорвать намеченное мероприятие или, как минимум, перенести его на более
поздний срок.
В военной семье Джона никто не мог вступать в брак без официального
благословения его дяди, старого отставного генерала. Хотя Джон уже сам был
военным ветераном, прослужившим в армии немало лет, ему пришлось подчиниться
этой семейной традиции. Он послушно привел свою невесту к главе голландского
семейного клана. Джон надеялся, что она выдержит испытание.
Дядюшка Норманн молча осматривал нового потенциального члена семьи. Он
пробормотал пару слов. Некоторое время ситуация была напряженной. Но,
присмотревшись, старый солдат все же одобрил выбор своего племянника. — Молода,
но выглядит хорошо, — повторял он. — Чертовски хорошо! Грит выдержала экзамен.
Первый барьер был преодолен.
Преодолены были и трудности внутри семьи МакЛеод. Но, к сожалению, в семье
Зелле был один член, о котором пока никто не упоминал. Джона ожидал сюрприз.
Однажды Грит сказала, что у нее есть отец. Если верить третьей жене МакЛеода,
тот ответил, что «такое, мол, бывает в лучших семьях». Тут Грит драматично
заявила: — Но он жив!
Существование отца Зелле держалось в секрете. Грит рассказывала своему жениху,
что она сирота. Но когда день свадьбы неумолимо приблизился, Грит понадобился
отец — или, по меньшей мере, его согласие. Как несовершеннолетняя она не могла
выходить замуж без его согласия, если, конечно, она не могла предъявить
свидетельства об его смерти. Но папа Зелле все еще был жив и проживал со своей
второй женой в одном из бедных районов Амстердама, на улице Ланге
Лейдсхедварсстраат 148.
Джон был не в восторге от предстоящей встречи с этим внезапно возникшим тестем.
Он был офицером из благородной семьи. А господин Зелле был обанкротившимся
торговцем, живущим в бедняцком квартале. Потому он совсем не был заинтересован
в знакомстве с родней Грит.
Но Джон был влюблен. Потому такого знакомства нельзя было избежать. Он же
планировал свою свадьбу с уверенностью и с радостью.
В таких обстоятельствах Маргарета осторожно сблизилась с отцом. Она хотела
выяснить, на каких условиях он согласился бы с ее замужеством. Папа Зелле
потребовал визита пары к себе. У него, как-никак, было право познакомиться с
будущим зятем.
Это посещение в его бедном доме стало днем гордости для пятидесятипятилетнего
отца. Он настоял на том, чтобы они приехали к нему в большой карете, а не
просто в экипаже. Карета с прекрасными лошадьми была сенсацией для маленькой
улицы. Адам Зелле дал свое родительское благословение. Его тут же пригласили на
следующий день в ратушу, где его присутствие было просто необходимо по закону.
Еще утром перед свадьбой сестра Джона Фрида — в семье ее называли «тетушка
Лавис» (семейное произношение имени «Луиза») — попробовала в последний раз
отговорить брата от этой затеи, которую считала роковой ошибкой. — Джонни, —
сказала она, как это было мне передано потом Гритье Мейерс-МакЛеод, — Джонни,
оставь это.
Но Джонни не хотел это оставлять. В сопровождении своей ошеломляюще красивой
невесты он покинул жилище сестры, чтобы высказать те серьезные слова, которые
его окончательно связали. Праздник в ратуше был тихим. Все соседи папы Зелле
собрались на тротуаре вдоль канала. Громкими криками приветствовали они
новобрачных, старавшихся как можно быстрее проникнуть в их любимое «Кафе
Америкэн». Там их ожидал свадебный ужин. Отец невесты в нем не участвовал. Злые
языки твердили, что Джон попросил кучера как можно быстрее увезти тестя в
другой квартал город аи высадить там.
Свадебное путешествие привело юную пару в Висбаден. В то время этот город был
уже знаменит не меньше, чем сейчас. Он и позднее проявится в сказках Мата Хари
о своей молодости. В Висбадене, похоже, Джон МакЛеод впервые почувствовал, что
ожидает его после женитьбы на такой молодой и красивой девушке. Город был полон
молодых, важничающих офицеров. Они не могли сдержаться, чтобы не
засвидетельствовать свое внимание молодой красивой голландке громкими, не
скрываемыми замечаниями. Он подошел к ним, «молодым зеленым молокососам», как
он их называл, и сказал: — Господа, эта дама моя жена. Потом взял Грит за руку
и вышел с ней.
Вернувшись в Голландию, Джон совершил свою первую ошибку в браке. Он
воспользовался гостеприимством сестры и жил со своей женой на набережной
Лейдсхекаде, 79, совсем близко к «Кафе Америкэн». Тетушка Лавис была замужем за
нотариусом Вольсинком в маленьком городке Лопперсюм, но уже успела овдоветь.
Все эти годы она жила далеко от брата, но они по-прежнему испытывали друг к
другу чувство искренней привязанности. А к Маргарете она с самого начала
относилась без благосклонности.
Конечно, для молодоженов было дешевле жить у родственников, чем оплачивать
собственное жилье. Но напряженные взаимоотношения обеих женщин и продление
отпуска МакЛеода привело их к решению переехать.
Самым большим впечатлением этих медовых месяцев в Голландии стал для Маргареты
прием у правящей королевы Эммы, матери королевы Вильгельмины, в королевском
дворце. Для этого случая молодая дама надела длинное желтое свадебное платье. К
гордости ее мужа она со своей смуглой кожей и темными волосами стала в
определенном смысле украшением вечера.
Первые тучки на счастливом семейном небосводе немногочисленные близкие друзья
семьи МакЛеод заметили почти сразу после свадьбы. Госпожа Ф., жена врача,
познакомилась с Джоном в 1894 году, сразу после его возвращения из Восточной
Индии. Он привез ей привет от ее сына, который тоже служил на Востоке. Когда
она познакомилась и с Маргаретой вскоре после обручения, то уже тогда у нее
возникло сомнение в долговечности брака.
Потом Маргарета показалась госпоже Ф. «молодой женщиной с лучшими намерениями,
очень страдавшей от наплевательского отношения и грубых манер ее мужа,
проявившихся сразу после возвращения из свадебного путешествия».
Это впечатление госпожи Ф., пожалуй, справедливо. Джон МакЛеод, который намного
позже, уже в браке с Гритье Мейер, очень изменился в лучшую сторону, в
девяностых годах вел обычную жизнь грубого неотесанного колониального офицера.
Его первое супружество не изменило этих привычек за одну ночь. Оно не уменьшило
и его тяги к другим женщинам. Это подтвердил в разговоре со мной и Де Балбиан
Ферстер.
В марте и снова в сентябре 1896 года отпуск Джона продлевали снова на шесть
месяцев. Это произошло, прежде всего, по причине его здоровья, но другой
причиной была беременность его жены. 30 января 1897 года у Маргарета родила
сына. Его назвали Норманн Джон, в честь дедушки по отцовской линии, Джона ван
Дринена МакЛеода и знаменитого дядюшки отставного генерала Нормана.
Спустя всего несколько месяцев, 1 мая, семья МакЛеод на корабле «Принцесса
Амалия» отправилась в Голландскую Восточную Индию. Отъезд поднял настроение
Маргареты. Это путешествие было для нее настоящим приключением. Она
отправлялась туда, чтобы узнать новую страну и встретиться с новыми людьми.
Магия тропиков возбуждала ее. Ей было только двадцать, ее мужу уже сорок один
год. Опасная разница в возрасте для пары, отправлявшейся в мир, где белых
женщин было мало, а красивые белые женщины были абсолютной редкостью.
МакЛеоды некоторое время прожили в Амбараве, деревеньке к югу от Семаранга, в
центре Явы. Потом Джона перевели в Тумпунг, вблизи Маланги, на восточном
побережье большого острова. Этот перевод означал значительное улучшение их
жизни. Маланг был город, где проживало много европейцев, и поэтому было много
развлечений для европейцев.
Около года семья прожила в Тумпунге. За это время, 2 мая 1898 г., у них родился
второй ребенок. Это была девочка, которую назвали Жанна-Луиза, в честь «тетушки
Лавис». Но МакЛеоды называли ее просто Нон. Это было распространенным
сокращением малайского слова «нонах», что означает «молоденькая девочка».
Дни в Тумпунге не были, однако, для пары счастливыми. Семейные трудности,
впервые проявившиеся еще в Голландии, под жарким солнцем тропиков еще больше
обострились. Грит потому стало сразу легче, когда ее муж 21 декабря 1898 года
получил приказ об его переводе в Медан, город на южном побережье Суматры,
напротив Малайи, на берегу Малаккского пролива. Временная разлука — МакЛеод
должен был немедленно прибыть к новому месту службы, а семье следовало
переехать немного позже — дала ей возможность немного передохнуть от ежедневных
споров и неприятных ситуаций.
В своем обычном грубоватом и прямом стиле МакЛеод нашел для дальнейшего
пребывания своей жены и детей в Тумпунге очень простое решение. Однажды утром
он на коне прискакал к дому командира гарнизона господина ван Рееде и, не
слезая с коня, сказал ему, что он должен немедленно выехать к новому месту
службы. (Историю мне рассказала жена ван Рееде.) Этот факт был уже известен в
маленьком поселке.
— Моя жена и дети через пару часов переедут к вам, чтобы немного пожить у вас,
пока я подготовлю все для их переезда ко мне в Медан. Вы же не будете против,
не так ли?
После того, как Маргарета и дети временно устроились в доме семьи ван Рееде, от
Джона МакЛеода — если верить госпоже ван Рееде — не поступало никаких известий.
Он не присылал и деньги для их переезда с Явы на Суматру. По рассказу госпожи
ван Рееде, ситуация начинала всех беспокоить. Но этот рассказ госпожи ван Рееде
правдив лишь отчасти, как удалось мне выяснить впоследствии. Верно, что Джон
МакЛеод долго не высылал денег, но письма жене он писал регулярно. Он писал
очень много и всегда делал вручную копию с каждого своего письма, каким бы
длинным оно не было.
28 марта Джон написал Грит письмо, в котором подробно описал город Медан и все
события в его маленькой общине. С даром журналиста — позднее он успешно писал
для нескольких газет ради подработки к своей скромной офицерской пенсии — он
писал страницу за страницей, передавая своей жене впечатления от города, в
котором ей придется жить.
Так как Маргарета поселилась у ван Рееде (где она, как все местные голландки
того времени, носила саронг и кабию — индонезийские юбку и блузку), то хозяева
дома могли хорошо ее изучить. Будущая Мата Хари проявила себя интеллигентным и
милым человеком. — Возможно, она была чуть-чуть фривольной, — говорила госпожа
ван Рееде, — но для такой молодой женщины в этом не было ничего необычного.
Во все эти годы главной заботой Джона оставались деньги. Финансовые трудности
оставляли его очень редко. В том же письме от 24 апреля 1899 года, где он
жалуется на то, что давно не получал от нее писем, Джон упоминает и эту свою
заботу: — Что еще меня волнует, так это то, что у нас никогда не было удачи в
денежных делах. Как часто эта постоянная нехватка средств заставляла нас
совершать неприятные поступки.
В этом письме Джон МакЛеод коснулся еще одной темы, беспокоившей ее. Уже одно
замечание жены вызвало его ревность: — Кто такой этот флотский лейтенант, о
котором ты пишешь, что он фотографировал наших детей? И как получилось так, что
это произошло в Тумпунге? Ты, Грит, никогда не объясняешь мне таких вещей. Ты
же можешь подумать, что я тоже задумаюсь, прочитав что-то подобное. Итак — кто
он такой? И как он попал в Тумпунг? Это странно — ты так легко перепрыгнула от
матросского костюмчика Яна Пика и нашей нежной Флёйт (Ян Пик и Флёйт —
ласкательные имена детей МакЛеодов) к этому лейтенанту, а потом не пишешь о нем
ни одного слова! Пик очень любит свою младшую сестру? Это постоянное желание
поцелуев он, несомненно, перенял от тебя!
Потом он коснулся темы, в значительной степени повлиявшей на разрыв их семейных
отношений. — Да, Грит, пожалуйста, постарайся понять: когда я свирепствую и
ругаюсь, это происходит, прежде всего, потому, что я забочусь о детях. Потому
не забывай — наши характеры совершенно разные!
Такой интерес Джона к этому лейтенанту позволяет предположить, что он был
одновременно ревнив и уже испытывал какие-то подозрения. Подозрения и ревность
все сближались. В этом нет ничего необычного для брака, в котором муж настолько
старше жены, что мог бы быть ее отцом.
Возможно, в этом и была причина ревности Джона, ведь со временем Маргарета
становилась все привлекательнее. Каждую субботу на клубных вечерах (это было
единственное развлечение в Восточной Индии) Маргарету постоянно окружал рой
холостых офицеров и молодых поселенцев, оказывающих красивой госпоже МакЛеод
все возможные знаки внимания. Даже женатые мужчины, знаменитые своими
«временными браками» в ходе поездок с Запада на Восток, не отказывали себе в
флирте с Маргаретой.
Наконец, Джон собрал достаточно денег, чтобы его семья переехала к нему. 14 мая
он дал жене последние инструкции перед переселением. Он очень четко описал, что
ее ожидает на новом месте.
«Я очень рад твоему письму от 25 апреля, где ты пишешь о болезни детей. Здесь
для тебя, Грит, будет очень много работы, потому что в этих домах просто опасно
жить, если не соблюдать абсолютной чистоты. Если не мыть постоянно пол, не
сдвигать горшки с цветами и не смолить крышу, тут заведется множество насекомых.
Вчерашней ночью я увидел скорпиона, такого большого, что мне еще не доводилось
видеть. Хотя его укус редко бывает смертельным, но он приводит к жару и
особенно опасен для детей. Потому ты лично будешь проверять все помещения,
чистить кровати детей и проверять ящики с цветами. Я рад, что прочел в твоем
письме, насколько серьезно ты воспринимаешь свою ответственность за детей и как
сильно ты их любишь».
В Медане МакЛеод стал командиром гарнизона. В этом качестве он превратился в
важную персону в голландской общине. Как самый высокопоставленный нидерландский
офицер в городе он порой обязан был даже давать официальные приемы. Кончено,
Грит любила такие мероприятия, где она могла блистать в качестве супруги
коменданта. Как рассказывала мне третья жена МакЛеода, Джону это доставляло
дополнительные хлопоты. МакЛеод заказывал для жены платья из Амстердама.
Маргарета чувствовала себя королевой — и вела себя соответственно.
Мелкие ревности, особенно в маленьких гарнизонах в тропиках, повсюду одинаковы.
Поведение Грит заставляло майора злиться и постоянно ставило его в неприятное
положение.
Но семейные взаимоотношения МакЛеодов в Медане были плохи и без этих случаев.
Только одно внезапное трагическое событие, казалось, сблизило супругов. По
крайней мере, ненадолго. 27 июня 1899 года в возрасте двух с половиной лет умер
их сын Норманн. Он и его младшая сестра были отравлены. Лишь благодаря усилиям
доктора-голландца девочка, Нон, выжила.
О причине отравления в Медане циркулировали две разные версии. По одной,
МакЛеод ударил солдата-аборигена, влюбленного в няньку, ухаживающую за детьми.
Та из мести отравила детей. Другая версия касалась уже семейной жизни МакЛеодов
и потому кажется мне менее вероятной. Рассказывали, что Джон сам с успехом
добивался любви этой няньки, потому детей отравил из ревности ее
любовник-индонезиец.
Но что бы ни было причиной трагедии — некоторое время казалось, что смерть
мальчика вернет спокойствие и счастье в семью. Но улучшение было
непродолжительным. МакЛеод очень любил сына. Его смерть была для него ужасным
шоком. Его быстро меняющийся темперамент, правда, не позволил ему долго
скорбеть. Но теперь он обвинял в смерти сына свою жену. Семейные отношения
стали еще хуже, чем прежде. К тому времени МакЛеода перевели назад на Яву. В
этом новом переводе МакЛеод обвинял своего начальника, генерала Диеса. МакЛеод
считал, что неприязнь генерала к нему была причиной и того, что МакЛеод так и
не стал подполковником.
В этот раз МакЛеоды переехали в Банджу Биру. По прибытии туда Маргарета поняла,
что единственным решением для нее был бы развод. Но пока они жили в тропиках,
развод был сопряжен с большими трудностями, не в последнюю очередь — с
финансовыми. В середине марта 1900 года Грит свалил приступ тифа. Пока она
выздоравливала, Джон написал своему двоюродному брату в Гаагу письмо на
двадцати четырех страницах и, как всегда, вручную сделал с него полную копию. В
нем он долго и подробно описывал политическую и военную ситуацию в Восточной
Индии, затем разнообразные личные проблемы, а также посвятил несколько страниц
своей жене и единственному оставшемуся ребенку.
— Два с половиной месяца назад Грит заболела тифом. Ее положение становилось
все хуже, — писал он 31 мая. — Забота о маленькой девочке легла на меня. Наше
положение было полным убожеством. Десять дней назад Грит наконец-то смогла
встать на ноги. Теперь для восстановления здоровья она уехала на кофейную
плантацию Крувук, близ Улинги. Достаточно сказать тебе, что нам в день нужно
пять бутылок молока, а каждая стоит 30 центов, и ты поймешь, какие тяжелые
последствия для наших финансов имела ее болезнь… А потом еще путешествие в
Улинги. Малышку я оставил здесь у себя. Она чудный ребенок, но она постоянно
напоминает мне о моем мертвом любимом сыне.
Дорогой кузен, потеря этого прекрасного маленького мальчика сломала что-то во
мне, что навсегда останется сломанным. Он любил военную музыку, особенно «Марш
Монте-Карло». И теперь каждый раз, когда его играют, я чувствую боль в моей
груди, а мои глаза горят.
Став в 1897 году майором, а затем, достигнув уже сорокачетырехлетнего возраста,
2 октября 1900 года Джон принял решение уйти в отставку. Долгие и тяжелые годы
в тропиках оставили свой след. Он был солдатом двадцать восемь лет. Это
обеспечивало ему право на военную пенсию в 2800 гульденов. Негармоничная пара
переехала в Синданглайю, городок между Бёйтензоргом (нынешним Богором) и
Бандунгом. Там был здоровый горный климат, а жизнь сравнительно дешевая. В
любом случае, намного дешевле, нежели в Голландии. Это и было главной причиной,
почему Джон остался в тропиках. Но ни хороший климат, ни пенсия мужа не могли
отвлечь Маргарету от ее постоянного желания вернуться в Амстердам. Пенсия,
наоборот, стала даже стимулом. Ей ситуация, в которой она оказалась, никак не
могла представляться привлекательной. Маргарете было всего 24 года, а жить
приходилось в маленькой деревушке в Восточной Индии. Не было денег, чтобы хоть
как-то выбраться оттуда. Оставалось лишь жить с мужчиной намного старше себя,
которого она уже не могла терпеть.
Всем, знавшим МакЛеодов в то время, было понятно, что отношения между супругами
стали невыносимыми. Не было ни одного дня без ссоры. Настроение достигло точки
кипения. Не прекращались горькие упреки. Они становились все громче.
Доктор Рулфсема, который был военным врачом с марта 1900 по июнь 1902 года в
той части колоний, где жили МакЛеоды, описал только одну из неприятных сцен,
пережитую им в доме МакЛеодов в Синданглайе.
Однажды, вспоминал доктор, Грит снова завела разговор о Европе и о Париже.
Беседа принимала все более общий характер. Но МакЛеод разнервничался. Наконец,
он уже не мог сдержаться. Он зарычал на свою жену: — Черт побери! Если тебе так
хочется уехать в Париж, то почему же ты ничего для этого не делаешь, не уедешь
и не оставишь меня одного?
Париж вообще занимал особое место в воображении Маргареты. Намного позже, став
уже знаменитой женщиной, во время интервью в Вене ее спросили, почему она
поехала в Париж, а не в какое-то иное место.
Мата Хари с невинным удивлением подняла брови. — Я не знаю, — сказала она, — но
думаю, что все прожженные женщины направляются в Париж.
Очевидно, даже МакЛеод согласился, что в таких обстоятельствах она не сможет
больше жить в колониях. В марте 1902 года он поддался, наконец, требованиям
Грит и вернулся в Голландию. Домой они путешествовали на грузовом пароходе.
Обстоятельства принуждали Джона все сильнее экономить деньги. Он переехал снова
к своей сестре, тетушке Лавис. Как и прежде, обе женщины не выносили друг друга.
Потому МакЛеоды сняли себе жилье в Амстердаме, на улице ван Бреестраат, 198, в
достаточно зажиточном районе.
Однажды вечером Маргарета вернулась домой и увидела, что их общее жилище пусто.
Джон внезапно переехал к другу в Фельп близ Арнема. Он взял с собой дочку Нон,
который было четыре с половиной года. Маргарета не долго раздумывала и почти
сразу же отправилась в Арнем. Там она поселилась в доме одного из
многочисленных кузенов Джона. 27 августа 1902 года Маргарета подала официальное
прошение о т. н. временном расторжении брака (при котором супруги живут
раздельно, но еще не имеют статуса полностью разведенных). Через три дня суд
города Амстердам удовлетворил ее просьбу. Его решение было без ограничений в
пользу жены. Дочь осталась с матерью, МакЛеод обязан был выплачивать ей 100
гульденов в месяц в качестве алиментов. Когда 10 сентября пришел срок первого
платежа, МакЛеод вдруг заявил, что у него нет денег. И он не платил ей ничего
ни тогда, ни позже.
Некоторое время Маргарета оставалась в Амстердаме. Потом она переехала к своему
дяде Таконису в Гаагу. Но в Голландии ее ожидало тяжелое будущее. Она никогда
не работала. И было трудно найти для не подходящую профессию. Кроме того, у нее
не было денег. Дочку Нон она временно отправила к Джону. МакЛеод хотя и не был
любящим мужем, но был зато прекрасным отцом. Он никогда не вернул Нон матери.
Но для Маргареты это было вполне удобным решением. Оно дало ей большую свободу
и смягчило финансовые проблемы.
Она не нашла работу ни в Амстердаме, ни в Гааге. А фантазии ее по-прежнему
вращались вокруг Парижа. За исключением короткого путешествия в Висбаден и
долгого путешествия на борту голландского парохода на Восток и назад она еще
никогда не была за границей. На пути в Индию она, как обычно, посетила Танжер,
Геную и Порт-Саид, где останавливался пароход. Но все путешественники были
голландцами. Кроме лет, проведенных в Восточной Индии, где ее окружали, однако,
тоже голландцы, она никогда не жила за рубежом. Почему бы не поехать в Париж?
Эта мысль захватила ее целиком.
ГЛАВА 3
Первое путешествие Маргареты в Париж было не просто разочарованием — оно
завершилось катастрофой. Во Францию она приехала без единого су. Она решила
зарабатывать на жизнь натурщицей. Но эта работа не приносила ни удовольствия,
ни перспектив, и денег за нее платили мало. Париж не оказался решением всех
проблем. Разочарованная Маргарета МакЛеод вернулась на родину.
Неделю она прожила у дяди своего мужа в Нимвегене. Когда Джон узнал об этом, то
сразу заявил протест. Потому дяде пришлось попросить ее уехать. У нее не было
друзей, к которым она могла бы обратиться, не было денег на жизнь и не было
никакой финансовой помощи от мужа. И в такой ситуации она снова подумала о
Париже.
Фризов считают самыми упрямыми из всех голландцев. Как она сама рассказывала
репортерам год спустя, «у меня в кошельке было полфранка, и я сразу пошла в
Гранд-Отель».
Что же делать?
Если верить одному из журналистов, то она якобы рассказывала ему, что «не было
никого, кто бы мне помог». Попробовать снова ремесло натурщицы? Студии
художников оказались не слишком привлекательными. Ночные клубы? Еще был театр
«Фоли Бержер», где всегда требовались красивые девочки. Там ей понадобится
танцевать. Но она еще никогда в жизни не танцевала на сцене. Тем не менее, она
решила заняться танцами. Но стимул к этому дал ей месье Молье, владелец
знаменитой школы верховой езды на Рю Бенувилль в Париже, который и сам был
знаменитым наездником. Первую работу Маргарета нашла у него. Обращаться с
лошадьми она научилась еще в Восточной Индии. Месье Молье был уверен, что такое
тело как у нее в танцах будет иметь больше успеха, чем в работе с лошадьми.
Но как ей танцевать? Кроме вальсов и кадрилей, которые танцевала в
восточно-индийских клубах и уроков танцев в детстве в Леувардене, у нее не было
никакого опыта. Во время Первой мировой войны Маргарета сказала одному из своих
друзей в Гааге, голландскому художнику Питу ван дер Хему, который потом передал
мне эту историю: — Я никогда не умела хорошо танцевать. Люди приходили
посмотреть на мои выступления только потому, что я осмелилась показать себя на
публике без одежды.
Но Маргарета к этому времени уже хорошо знала, что она красива или, по меньшей
мере, привлекательна. Опыт показывал, что она нравится мужчинам. Она умела
демонстрировать свой шарм. Многие танцовщицы начинали с еще меньшего. Она
довольно хорошо говорила на малайском языке и видела на Яве и Суматре танцы
аборигенов. Но на этом ее способности исчерпывались. Те сказки, которые она
рассказывала (а потом вслед за ней повторяли другие) — что она, мол, изучала
священные танцы в буддистских храмах на Дальнем Востоке — полная чепуха.
Маргарета была Никто, но она была хитра. Она поставила на карту все — и
выиграла.
Конечно, та, что позднее назвала себя Мата Хари, не могла не попасть в Париж в
самый благоприятный момент, чтобы произвести своими танцевальными новациями
впечатление на тамошнее общество, жаждущее развлечений. Год 1905 был апогеем
«прекрасной эпохи». Париж жаждал необузданных удовольствий, жизни, полной
легкомыслия и очарования. Это был Париж, в котором мужья говорили комплименты
своим затянутым в корсеты женам и в то же время успевали ухаживать за женами
других мужей. Радость от жизни и благосостояния часто была единственным
побудительным мотивом, чтобы перемещаться от одного салона к другому, от одной
удобной и со вкусом обставленной спальни к другой. В таких условиях Маргарета
расцвела как спелый бутон под солнцем. Она росла, открывала себя миру и
расцветала. Дебют Маргареты как восточной танцовщицы состоялся в салоне мадам
Киреевской, певицы, занимавшейся организацией благотворительных вечеров. Она
сразу же имела успех. Уже 4 февраля 1905 года английский еженедельник «Кинг»
опубликовал о ней восторженную статью. автор утверждал, что «собрал слухи о
женщине с Дальнего Востока, приехавшей в драгоценностях и духах в Европу, чтобы
внести струю богатства восточных красок и восточной жизни в пресыщенное
общество европейских городов». Те же слухи сообщали о сценических
представлениях, на которых «покрывала поднимаются и падают». Репортер считал,
что представление вроде этого в частном салоне было в самом крайнем случае
«лишь с дымкой непристойности».
После дальнейших представлений в других парижских салонах Маргарета в начале
февраля танцевала на 45-м празднике «Dineur de Faveur» (Общества
благотворительных обедов). Тогда ее имя впервые было написано как Леди МакЛеод.
Мата Хари еще не родилась. Но газета «Курье Франсэз» уже успела высказать
предположение, что «эта неизвестная танцовщица из далеких стран — необычная
личность. Когда она не движется, она завораживает, а когда танцует — ее
обволакивает еще большая таинственность».
На представлении у мадам Киреевской один из посетителей особенно
заинтересовался Маргаретой. Месье Эмиль Гиме. Он был промышленником и
знаменитым коллекционером. Чтобы разместить свою частную коллекцию, он построил
музей восточного искусства на площади Иены в Париже. Он считался экспертом по
восточным культурам. Но был ли он им на самом деле? Во всяком случае, одно
несомненно — и он сам и его директор, месье Миллуэ, были совершенно очарованы
голландской танцовщицей. Месье Гиме тут же взбрела в голову идея пригласить
своих друзей на особое представление ее по-настоящему восточного жанра
искусства. И снова случай изменил жизнь Маргареты.
Но разве мог месье Гиме представить своей публике восточную танцовщицу с
совершенно невосточным именем Маргарета Гертруда Зелле? Даже во французском
произношении это имя звучало несколько сомнительно. А леди МакЛеод? Тут тоже
никто бы не поверил. Нужно было подобрать новое имя. После долгого обсуждения
обоих имя Маргареты Зелле исчезло в забвении, а на сцене появилась Мата Хари.
Тем не менее, и «Мата Хари» было странным именем для танцовщицы из Индии,
откуда она прибыла — по мнению месье Гиме. Во всяком случае, владелец музея
восточного искусства далеко не был тем знатоком, каковым считался. Он
предпринял как-то путешествие в Японию и привез оттуда первые в Европе и
вызвавшие большой интерес гравюры. Он был в Египте и нескольких странах на
Среднем Востоке, откуда вернулся с интересной коллекцией. Но восточные языки он
не знал. Иначе он догадался бы, что имя Мата Хари происходит не из хинди, а из
малайского языка. Но в Париже все равно не было человека, который знал бы это
лучше или кого этот факт заинтересовал бы. Индия — Голландская Восточная Индия
— не одно ли и то же? И то, и другое было где-то далеко на Востоке. Мата Хари
самой было все равно. Как по ней, то она могла бы стать и индуской, и сиамкой,
и китаянкой и лаосской, лишь бы звучало «по-восточному». Мата Хари — звучит так
таинственно. А в данных обстоятельствах только это и имело значение. Но она
сама наверняка знала, что «мата» означает «глаз», а «хари» — «день», то есть на
самом обычном разговорном малайском языке «Мата Хари» означает «Око дня», а
проще — «солнце».
Но имя подошло наилучшим образом. 13 марта 1905 года стал поворотным днем в
жизни Маргареты. До приезда в Париж она лишь один раз была на сцене. В клубном
спектакле в Маланге на Яве она сыграла королеву в музыкальной постановке пьесы
«Крестоносцы». И уже тогда по мнение репортера местной еженедельной газеты
«зрителям было трудно не восхититься этой элегантной актрисой-любительницей».
Но тогда, в 1899 году, успех представления был кратковременным. А здесь в
Париже неизвестная девушка из Леувардена вдруг стояла на сцене в роли восточной
танцовщицы. За одну ночь она стала сенсацией, о которой говорил весь Париж.
Красивая молодая женщина из Голландии добилась успеха, который считал запретным
ее отец, столь страстно стремившийся к элегантности. Она оказалась в центре
мира, который обожал ее, поклонялся, завидовал ей, и в конце концов ее убил.
Месье Гиме немало сделал для своей новой актрисы. Второй этаж круглого здания
музея, на котором находилась библиотека, превратился в индийский храм. Восемь
колонн в нем были украшены цветами, достигавшими круглого балкона третьего
этажа. С каждой колонны на обнаженную Мата Хари с завистью нимф смотрели статуи
с неприкрытыми бюстами. Свет свечей усиливал таинственность атмосферы. Одна из
самых дорогих статуй из коллекции месье Гиме — четырехрукий Шива происхождением
из Южной Индии одиннадцатого века, трех футов высотой, окруженный кольцом из
горящих свечей, топтал своей бронзовой пяткой карлика — была окутана живописным
светом, создаваемым лучами прожекторов, установленных на потолке. Тщательно
подобранная маленькая группа гостей (библиотека была диаметров всего в 7, 5-9
метров) могла видеть восточную танцовщицу достаточно хорошо с любого
направления. В перерывах невидимый оркестр играл музыку, вдохновленную
«индусскими мотивами и яванскими мелодиями».
Новая баядерка Мата Хари была одета в костюм из коллекции месье Гиме, который
вполне мог считаться по-настоящему восточным. Окруженная четырьмя девушками в
черных тогах, на ней был белый хлопковый бюстгальтер с орнаментом на груди,
вызывающим ассоциации с Индией. Ее руки украшали подходящие по стилю браслеты.
На голове была индийская диадема, охватывающая завязанные в косы «по-испански»
черные волосы. Блестящие ленты охватывали ее талию. Они придерживали саронг,
который скрывал ее тело ниже пупка и спускался чуть ниже середины бедер. Все
остальное было открытым. Этот костюм возбуждал. Месье Гиме был глубоко
впечатлен.
Газетные критики захлебывались хвалебными речами. Они единогласно пели славу
«женщине с Востока», восхищались ее знанием священных танцев и совершенством их
исполнения.
Вскоре Париж лежал у ее ног, приносил цветы к ее двери, осыпал ее тонкие руки
драгоценностями — и Мата Хари заключила город, включая его многочисленных
мужчин, в свои объятья.
Мата Хари льстило все, что с ней происходило. В начале блистательной карьеры
она сама, однако, была озадачена своей хитростью, ведь кто мог знать лучше ее
самой, что Париж оказалось возможным завоевать просто имитацией
псевдо-восточных танцев.
Все письма, все похвалы критиков, все ее фотографии она аккуратно вклеивала в
альбомы. Эти тома — полноценная документация всей ее карьеры танцовщицы.
Среди прочего, в них есть уже упомянутые мною письма и визитки Массене и
Пуччини. В них хранятся фотографии, показывающие ее на скачках или на иных
публичных мероприятиях. Там есть восхищенные письма от самых знаменитых в то
время персон из парижского высшего света. Рука об руку с признанием к ней
пришли деньги и роскошь. У нее всегда было много поклонников. Многие из них
стали и ее любовниками.
Очарование, излучаемое ею, лучше всего, видимо, передает стихотворение, которое
посвятил ей один из многочисленных ее воздыхателей того времени:
Шиве
Когда она перед твоим алтарем сбросила свои покрывала
и склонила перед тобой свое притягательное обнаженное тело,
Шива, великий бог, неужели в тебе не пылает
непреодолимое желание, пробуждаемое ее красотой?
Не торопишься ли ты прижать свой рот к ее цветущим губам?
Не томит ли тебя желание приблизить к себе ее полное страсти тело?
Дабы насладиться любовью?
Эти стихи содержат значительную часть секрета успехов Мата Хари. Под покрывалом
искусства она погружала публику в головокружительное эротичное очарование. Само
ее выступление было, по сути, очень рискованным предприятием. Не удивительно,
что ее приглашали снова и снова. Был и другой важный фактор — она прекрасно
знала, как следует вести себя в цивилизованном обществе. Она не была простой
танцовщицей варьете, предоставленной после выступления самой себе. А она, и
будучи одетой, превосходно вращалась среди гостей со всем своим приличием и
грацией.
Первая газетная вырезка, которую Мата Хари наклеила в свой альбом после дебюта,
была страницей из «Ла Ви Паризьен» («Парижская жизнь»). Здесь ее еще называли
«леди МакЛеод», «она же Мата Хари, индийская танцовщица. Полная желаний и
трагичная, она выступает совсем обнаженной в самых знаменитых салонах нашего
города. На ней костюм баядерки. Он открывает ее тело, как только это возможно.
В завершение своих танцев она сбрасывает даже малые остатки этого костюма».
Но как она танцевала?
«Ла Пресс» от 18 марта 1905 года сообщает подробности. Она танцевала «с
покрывалами и в украшенном драгоценностями бюстгальтере — и это, в общем, все».
Стройная госпожа МакЛеод, продолжает газета, двигалась в наряде баядерки с
несравненной грацией: «Ява, где она выросла на земле вулканов, придала ей такую
нев
|
|
