| |
Рихард Зорге – разведчик № 1?
Елена Анатольевна Прудникова
Елена Анатольевна Прудникова
Рихард Зорге – разведчик № 1?
ВВЕДЕНИЕ
Известность для разведчика – дело случая, причем случай этот далеко не
счастливый. По одной очень простой причине: чтобы стать известным, надо
провалиться. Имена нераскрытых разведчиков крайне редко становятся достоянием
общественности. В России можно назвать, пожалуй, один случай – Ян Черняк. И то
публикации о нем появились через пятьдесят лет после того, как он закончил свою
нелегальную работу и буквально за несколько недель до его смерти.
Известность для разведчика – дело случая вдвойне. Чья биография попалась на
глаза журналистам, кинематографистам, писателям и пр., того они и берут в
работу. Так, у нас до сих пор крайне мало знают о лучшем агенте Второй мировой
войны Рудольфе Рёсслере. Между тем о Леопольде Треппере и Анатолии Гуревиче с
их «Красной капеллой», сделавших гораздо меньше, написаны книги и статьи, а
«Красная капелла» стала, пожалуй, самой известной разведывательной организацией
того времени. Лев Маневич – «Этьен» – проработавший в фашистской Италии около
двух лет и собиравший достаточно обычную, рядовую техническую информацию,
поразил литераторов своей романтической биографией. В результате, чтобы более
убедительными были книги и фильм о нем, ему даже «добавили» четыре года
нелегальной работы. А вполне реальный Генри Робинсон, около десяти лет очень
результативно работавший в Европе и геройски погибший в фашистских застенках,
до последнего времени оставался «фигурой умолчания».
И еще раз: известность для разведчика – дело случая. В конце 50-х годов в руки
французского кинорежиссера Ива Чампи попала книга бывшего нацистского дипломата
Ханса-Отто Майснера «Человек с тремя лицами». Этот авантюрный опус вдохновил
француза, который заинтересовался судьбой его героя ив 1961 году выпустил на
экран фильм «Кто вы, доктор Зорге?». С этого и началась слава «Рамзая».
Фильм прошел по Европе с огромным успехом, и француз решил показать его на
родине героя. Должно быть, он ожидал благодарности от нашего правительства – в
конце концов, человек делал за советских кинематографистов их работу и мог
рассчитывать хотя бы на «спасибо». В 1962 году Ив Чампи предложил ленту для
показа в СССР. Фильм посмотрели сотрудники Министерства культуры во главе с
незабвенной товарищ Фурцевой. Причем люди из Минкульта справились сами, не
пригласив никого ни из военной разведки, ни из КГБ – хотя бы для вежливости. И
сами решили, что фильм нам не подходит.
Когда в СССР был образован Комитет по кинематографии, Ив Чампи снова предложил
свою ленту теперь уже новому киношному начальству, А. В. Романову. И тут
вмешался Его Величество Случай. Совершенно случайно о намечавшемся просмотре
узнал человек из службы внешней разведки, посмотрел кино, доложил по начальству,
что фильм хороший, разве что с эротикой француз переборщил, ну, так чего и
ждать от француза… Дальше дадим слово Н. С. Захарову, заместителю председателя
КГБ:
«Тут же я позвонил А. Романову:
– Ну что, Алексей Владимирович, как фильм?
– Знаете, Николай Степанович, по-моему, Фурцева была права, что отказалась его
покупать. В нем много серьезных недостатков и есть такие фрагменты, которые не
принято показывать.
– А мне докладывают, что фильм хороший. Давайте так: пленку я заберу и покажу
ее руководящему составу КГБ. Если фильм понравится, покажем его на субботнем
просмотре членам Политбюро.
В КГБ СССР фильм одобрили. Я попросил начальника личной охраны Н. Хрущева
полковника Литовченко ознакомить Никиту Сергеевича с аннотацией фильма,
подобрал нескольких сотрудников, великолепно владевших французским языком,
снабдил их нашими миниатюрными спецприборами синхронного перевода, и к 19 часам
они были в Доме приемов, где демонстрировали фильмы. Вскоре собрались члены
Политбюро и секретари ЦК… Всем подали чай и разнесли список десяти готовых к
демонстрации фильмов. Ленты о Зорге в нем не было. Собравшиеся стали обсуждать,
что бы сегодня посмотреть, как вдруг Никита Сергеевич предложил:
– А вот Захаров рекомендует фильм о разведчике Зорге. Может, посмотрим?
Все, конечно, согласились. Во время сеанса тишина в зале стояла гробовая. Когда
фильм закончился, все вышли в фойе и окружили Хрущева.
– Ну, как фильм? – спросил Никита Сергеевич. В ответ – выжидающее молчание.
– А, по-моему, фильм хороший. Мне, например, понравился… Захаров, – обратился
ко мне Никита Сергеевич, – передайте Романову, что фильм нами одобрен. Его надо
купить, перевести на русский язык, скорректировать отдельные эпизоды и пустить
на большой экран…»
Так началась российская слава Рихарда Зорге – сначала фильм, снятый французом,
потом уже работы советских журналистов, более или менее перевиравших факты.
Вскоре руководство КГБ предложило наградить участников группы «Рамзай» и нашло
полное понимание в «верхах» – эпоха требовала новых героев.
Впрочем, рассказывают и такую версию этого награждения. Посмотрев на даче в
очередной раз «Кто вы, доктор Зорге?», Хрущев от полноты впечатления
воскликнул:
– Вот как надо снимать! Знаешь, что все это выдумки, а сидишь от начала и до
конца как на иголках, все ждешь, что же дальше будет…
– Так ведь это не выдумки, Никита Сергеевич, – сказал кто-то из
присутствовавших КГБ-шников. – Это чистая правда…
Хрущев снял трубку «вертушки», позвонил в КГБ, там подтвердили: да, был такой
разведчик…
– Так почему же о его подвиге до сих пор не знает страна? – возмутился генсек.
Дальнейшее было уже делом техники. Срочно создали специальную комиссию,
изучившую материалы, и уже 5 ноября 1964 года был подписан Указ Президиума
Верховного Совета о присвоении Рихарду Зорге звания Героя Советского Союза.
Военная разведка, за которой числилась группа, хранила молчание.
После всех этих событий Рихарда Зорге, по какому-то молчаливому уговору, стали
считать «разведчиком номер один». Не то чтобы так оно на самом деле и было – на
самом деле подобного супергероя можно сделать из доброй половины
разведчиков-нелегалов. В их жизни всегда найдется, из чего сделать сценарий для
фильма. Просто так удобнее…
Впрочем, серьезных исследований жизни разведчика в СССР не велось. В
библиографии книги «Рихард Зорге» из серии «Жизнь замечательных людей» – всего
14 источников, из них три принадлежат самим авторам книги. Так серьезная работа
не ведется. Для сравнения: библиография книги немецкого исследователя Юлиуса
Мадера «Репортаж о докторе Зорге» насчитывает около 150 наименований. Тридцать
пять лет Мадер собирал все, что известно о разведчике, подготовил около ста
публикаций о нем, написал две книги. При том, что Зорге не так уж долго жил в
Германии и не так уж много для нее сделал. Его жизнь и работа были поставлены
на службу Советскому Союзу. Впрочем, если бы речь шла только о разном размере
библиографических списков, то это бы еще полбеды. Но и реальные факты из жизни
своего героя наши и зарубежные исследователи тоже приводят по-разному, а это
уже гораздо хуже…
Становление личности
…Даже самое начало биографии Рихарда Зорге разные исследователи излагают
по-разному. Сходятся они на том, что – да, в начале 80-х годов XIX века на
бакинские нефтепромыслы действительно прибыл молодой, но уже достаточно опытный
и квалифицированный немецкий инженер по фамилии Зорге. Но дальше пишут кто во
что горазд. Юлиус Мадер утверждает, что инженера звали Густав Вильгельм Рихард
Зорге, русские почему-то переименовали его в Германа Адольфа Рихарда Курта и
снабдили чрезвычайно романтической семейной историей. У герра Зорге была
жена-немка по имени Эмма, которая родила ему четверых детей: сыновей Вильгельма
и Германа и дочерей Эмму и Амалию. Во время очередной эпидемии холеры жена
умерла, и Густав Вильгельм и т. д. остался с четырьмя маленькими детьми на
руках.
От той же эпидемии умерли и родители двадцатидвухлетней Нины Кобелевой, оставив
семерых детей. Нина, старшая, чтобы прокормить братьев и сестер, нанялась в
прислуги к немецкому инженеру. Вскоре хозяин сделал ей предложение. От этого
брака и родился пятый, последний ребенок в семье – сын Рихард.
Но, думаю, все же стоит поверить Мадеру – он намного обстоятельней и его книга
производит гораздо более солидное впечатление, да и к семейным архивам он ближе.
Итак, согласно его версии, отца Зорге звали Густав Вильгельм Рихард, и
происходил он из старинной прусской семьи. Его отец был хирургом, более дальние
предки торговали лекарствами. Однако молодой человек не захотел поддерживать
семейную традицию. В городе Веттин, где он родился, имелась каменноугольная
шахта. Мистический германский дух окружил шахтеров романтическим ореолом, и
мальчик, с детства слышавший сказки о тайнах подземного мира, став подростком,
всерьез заинтересовался горнодобывающим делом. Но практичный Густав Вильгельм
довольно скоро понял, что каменноугольная промышленность доживает свой век,
дело это бесперспективное, и переключил свои интересы на добычу нефти,
принявшись за дело с чисто немецкой хваткой и обстоятельностью. Изучая
нефтедобычу, молодой человек несколько лет проработал в США и ко времени
приезда в Россию, был уже признанным специалистом по глубокому бурению.
Соответственно, в бурно развивающемся нефтедобывающем районе хорошие
специалисты были на вес золота, так что молодой инженер не имел оснований
жаловаться на недостаток средств.
Теперь можно было подумать и о том, чтобы обзавестись семьей. Практичный немец
не стал гоняться за деньгами и титулами. В жены он взял совсем молодую девушку,
Нину Кобелеву, дочь железнодорожника и фабричной работницы. Девочка была не
избалована жизнью, она рано осиротела и вместе с пятью братьями и сестрами
выросла в приюте. Густав Вильгельм не прогадал – ему не пришлось жалеть о
совершенном мезальянсе. В свою очередь, он отплатил добром за добро – помог
получить хорошее образование всем пятерым братьям и сестрам жены.
Нина Семеновна подарила мужу десятерых детей: четырех мальчиков и шесть девочек.
Правда, на старой семейной фотографии присутствуют только пятеро детей, что
вроде бы подтверждает русскую версию – но, в конце концов, в то время далеко не
все дети выживали. Так, в Российской империи детская смертность была тридцать
процентов по первому году жизни да столько же по второму. И вот, 4 октября 1895
года у супругов родился самый младший сын – Рихард. Отцу тогда было сорок три
года, а матери – двадцать восемь. Стало быть, замуж она вышла лет
шестнадцати-семнадцати, не старше…
Первые годы жизни мальчика прошли в поселке Сабунчи, прокаленном солнцем
местечке на берегу соляного озера. Впрочем, об этих местах его детская память
почти не сохранила воспоминаний. В 1898 году, когда здоровье отца пошатнулось,
а денег было накоплено достаточно, семья переехала в Германию. Они обосновались
в берлинском пригороде Ланквиц, на известной нашим телезрителям – по иронии
судьбы, благодаря фильму о разведчике – Моцартштрассе. Густав Вильгельм
собирался заняться научной работой, но, когда ему предложили стать директором
банка, согласился – это обеспечивало им всем безбедное существование.
Что касается убеждений Густава Вильгельма, то сам Рихард называл отца
«националистом и империалистом». В том же духе глава семьи старался воспитывать
и детей – правда, не слишком успешно. Один из старших сыновей имел крайне левые
убеждения, младший впоследствии стал коммунистом. Отец заботился об их
образовании и кругозоре, мать же старалась, чтобы дети не забыли о своей второй
родине – России. Дома они говорили на двух языках, русском и немецком, не
говоря уже о русской кухне. Сам Зорге впоследствии говорил, что чувствует себя
русским. Впрочем, чувствовать и быть – это, как показывает жизнь, две большие
разницы…
В 1902 году Рихарда отдали в повышенное реальное училище в Лихтенфельде, одном
из районов Берлина. С самого начала мальчик «прославился» тем, что все время
нарушал дисциплину. «Я был плохим учеником – впоследствии охарактеризовал он
сам себя, – недисциплинированным в школе, упрямым, капризным, болтливым
ребенком». Если его что-либо не устраивало, он был просто не способен молчать,
чуть что, пускал в ход кулаки – тот еще скандалист… Впрочем, что касается
упрямства, повышенной разговорчивости, своеволия – таким он оставался и потом,
уже став взрослым, да и кулаками помахать был не прочь даже тогда, когда уже
перешагнул за сорок лет.
Мальчишка был способным, что несколько компенсировало трудный характер, хотя
таланты имел весьма узконаправленные: история, литература, философия.
Естественных и точных наук он попросту не признавал, зато политикой увлекался
запойно, за что одноклассники в старших классах прозвали его
«премьер-министром».
В 1907 году внезапно умер Густав Вильгельм Зорге. Рихард очень тяжело переживал
его смерть. Мальчик замкнулся, стал глубже, серьезнее, несколько отдалился от
всех, и еще больше увлекся книгами. В пятнадцать лет он уже читал таких
писателей, как Гете, Шиллер, Клопшток, Данте – вероятно, что-то в них понимая.
Пытался штурмовать и серьезную философию, выдержал даже нелегкое сражение с
Кантом – но на сей раз потерпел поражение, так и не сумев понять, о чем
говорится в этих трудах.
Кроме гуманитарных наук, еще одним предметом, который хорошо давался Рихарду,
была физкультура. Еще в школе он вступил в социал-демократическое рабочее
гимнастическое общество. Представление о реальном рабочем классе впоследствии
оказалось полезным, а симпатии к социал-демократам определили дальнейшую
направленность политических приоритетов Рихарда – он выбрал левую сторону
политического спектра. Скорее всего, в будущем из него получился бы образцовый
политолог, социолог или что-нибудь в этом роде и не менее образцовый
социал-демократ. Но жизнь распорядилась по-иному.
Последнее каникулярное лето они с друзьями решили провести в Швеции.
Возвращались домой в конце июля. Странные дела творились в Германии: в порту
скопилось огромное количество военных кораблей, поезда были переполнены, так
что ребята едва сумели добраться до Берлина. Ехали почти исключительно военные,
для штатских места в вагонах почти не оставалось, станционные пути были забиты
воинскими эшелонами. 1 августа началась война.
Немецких мальчиков всегда воспитывали патриотами. И, когда с началом войны
страну охватило патриотическое безумие, его первой жертвой стала молодежь.
Мальчишки-старшеклассники толпами записывались в армию. Юный романтик Рихард,
которому давно надоело училище, да и вообще вся эта скучная буржуазная жизнь,
тут же отправился на пункт призыва, даже не сообщив о своем решении матери.
Судьбе этого поколения немецких школьников посвятил свое творчество Ремарк,
специально придумавший для мальчиков, прямо со школьной скамьи брошенных в
мясорубку войны, термин – «потерянное поколение». Война с такой силой вломилась
в жизнь этих детей, еще ничего не успевших узнать, что те, кто уцелел, потом с
огромным трудом приспосабливались к мирной жизни, в которой не имели корней.
Многие так и не смогли к ней привыкнуть – и одним из таких был Рихард Зорге. Но
все это будет потом. А пока он проходил подготовку в запасном батальоне 91-го
пехотного полка, где вчерашних школьников быстро избавили от романтических
настроений.
«У нас не было твердых планов на будущее, лишь у очень немногих мысли о карьере
и призвании приняли уже настолько определенную форму, чтобы играть какую-то
практическую роль в их жизни; зато у нас было множество неясных идеалов, под
влиянием которых и жизнь, и даже война представлялись нам в идеализированном,
почти романтическом свете.
В течение десяти недель мы проходили военное обучение, и за это время нас
успели перевоспитать более основательно, чем за десять школьных лет. Нам
внушали, что начищенная пуговица важнее, чем целых четыре тома Шопенгауэра. Мы
убедились – сначала с удивлением, затем с горечью, а потом с равнодушием, – в
том, что здесь все решает, как видно, не разум, а сапожная щетка, не мысль, а
заведенный некогда распорядок, несвобода, а муштра. Мы стали солдатами по
доброй воле, из энтузиазма; но здесь делалось все, чтобы выбить из нас это
чувство… Козырять, стоять навытяжку, заниматься шагистикой, брать на караул,
вертеться направо и налево, щелкать каблуками, терпеть брань и тысячи придирок
– мы мыслили себе нашу задачу совсем иначе…
Мы испытали на себе, пожалуй, все возможные виды казарменной муштры, и нередко
нам хотелось выть от ярости… Номы бы сочли себя достойными осмеяния, если бы
сдались. Мы стали черствыми, недоверчивыми, безжалостными, мстительными,
грубыми – и хорошо, что стали такими. Именно этих качеств нам и не хватало.
Если бы нас послали в окопы, не дав нам пройти эту закалку, большинство из нас,
наверно, сошло бы с ума. А так мы оказались подготовленными к тому, что нас
ожидало».[1 - Ремарк Э. М. На Западном фронте без перемен.]
Можно себе представить, каково в этой обстановке пришлось Рихарду – с его-то
характером! Впрочем, уже через несколько месяцев они мечтали о казарме как о
чем-то далеком и недостижимом. После шести недель подготовки – что,
спрашивается, можно успеть за шесть недель! – их отправили на войну, на тот
самый Западный фронт, который «без перемен». Там те, кто не погиб в первые дни,
навсегда излечились от романтики. В ноябре 1914 года четыре резервных корпуса
4-й армии – как раз таких вот наспех обученных солдат, вчерашних школьников,
перемешанных с рабочими, крестьянами, безработными, которые были старше, но
ничуть не опытнее в военных делах, под командой давно забывших службу
офицеров-резервистов бросили в прорыв во Фландрии, цепями под пулеметы, на
верную смерть. Позднее, года через два-три, статистика боев, по оценке Ремарка,
была такая: на одного бывалого солдата гибло пять-десять новобранцев. Но в 1914
году на этой войне не существовало опытных бойцов – это была первая такая война
в истории Европы. Ранее приобретенные знания никому помочь не могли – слишком
много технических и тактических новинок было опробовано на этой войне.
«Среди ночи мы просыпаемся. Земля гудит. Над нами тяжелая завеса огня. Мы
жмемся по углам. По звуку можно различить снаряды всех калибров… Каждый ощущает
всем свои телом, как тяжелые снаряды сносят бруствер окопа, как они вскапывают
откос блиндажа и крошат лежащие сверху бетонные глыбы. Порой мы различаем удар
более глухой, более сокрушительный, чем обычно, удар, словно разъяренный хищник
бешено вонзает когти в свою жертву. Это прямое попадание в окоп…
Наступило утро. Теперь к огню артиллерии прибавились разрывы мин. Нет ничего
ужаснее, чем этот неистовой силы смерч. Там, где он пронесся, остается братская
могила…
…Еще одна ночь. Теперь мы уже отупели от напряжения. Это то убийственное
напряжение, когда кажется, что тебе царапают спинной мозг зазубренным ножом.
Ноги отказываются служить, руки дрожат, тело стало тоненькой пленкой, под
которой прячется с трудом загнанное внутрь безумие, таится каждую минуту
готовый вырваться наружу безудержный, бесконечный вопль. Мы стали бесплотными,
у нас больше нет мускулов, мы уже стараемся не смотреть друг на друга, опасаясь,
что сейчас произойдет что-то непредвиденное и страшное. Мы плотно сжимаем губы.
Это пройдет… Это пройдет… Быть может, мы еще уцелеем…».
Может быть, после бомбежек по площадям, после Хиросимы это и не так впечатляет.
Но тогда все это было впервые.
Рихард выжил в том фландрском наступлении, в аду Диксмойде, но стал смотреть на
все по-другому. У оставшихся в живых не было общего языка с теми мальчиками с
горящими глазами, которые еще полгода назад распевали патриотические песни, а
также с теми, кто, сидя в тылу, пел их сейчас. Теперь он, как и его товарищи,
совсем иначе видел войну – как бессмысленную бойню, а на место романтического
подъема пришла безысходность обреченных, чей единственный жизненный лозунг:
«Быть может, мы еще уцелеем». Храбрость не вела к смерти, а трусость не спасала,
и Рихард стал отчаянно храбрым. Это соответствовало его характеру, а главное,
его гордости.
Среди них были как шовинисты, так и социал-демократы, молодые и не очень, и все
они одинаково не понимали смысла этой войны, на которой были пушечным мясом.
Его первым наставником в новой политической науке стал пожилой безработный
каменотес из Гамбурга, который никогда не говорил о политике, со злостью
посылая подальше всех, кто подходил к нему с этой темой. Но с Рихардом он
подружился, и молодой солдат получил от своего друга первые уроки пацифизма. В
начале 1915 года каменотес погиб, а вскоре ранили и самого Рихарда.
Пребывание в госпитале с нетяжелым ранением солдаты рассматривали как отдых,
подарок судьбы. Времени было много, и Рихард начал потихоньку разбираться в
реальной политической подоплеке войны. Теперь он мог бы сказать словами Ретта
Батлера, героя книги «Унесенные ветром»: «Войны ведутся из-за денег». Он и
пытался разобраться, кто какие интересы имеет. Интересы у всех были разные – у
кого-то деньги, у кого-то земли, уголь, нефть – но тем, кого гнали на бойню,
война не давала ничего, кроме страданий и смерти. Однако выхода он не видел, да
и никто его не видел. Обратного хода не было – этот путь надо пройти от начала
до конца.
После госпиталя Рихард получил ефрейторские нашивки и достаточно длительный
отпуск. За это время он успел подготовиться и сдать школьные выпускные экзамены,
зачем-то поступил на медицинский факультет Берлинского университета – должно
быть, потому, что на фронте лишь от профессии врача был реальный толк. Но
медицина оказалась чужда ему, а его любимая политика потеряла всякий смысл. Не
находя себе применения в тылу, Рихард досрочно вернулся в армию – и увидел, что
в части почти не осталось старых знакомых – его окружали новые лица.
Теперь их отправили на Восточный фронт, где в то время началось крупное
наступление. Солдаты воспряли духом – они идут вперед! – но по сравнению с
размерами этой страны достигнутые успехи казались такими ничтожными. После, уже
во время Второй мировой войны, солдат вермахта, победоносно шагающих по русской
земле, эта протяженность доводила до истерики: лес, поле, речка, лес, поле,
речка – кажется, за горизонтом будет что-то другое, но там снова лес, поле,
речка. Не привыкшим к таким масштабам европейских жителей эти бесконечные
повторения сводили с ума. Вот и тогда, в 1916 году, они не ощущали движения
вперед. Казалось, что война будет продолжаться всегда.
Уже через три недели Рихард снова, с осколочным ранением, оказался в госпитале
в Берлине. Дома за это время стало еще хуже. Уровень жизни населения
стремительно катился вниз. Буржуазия опустилась до положения рабочих, рабочие
голодали. Патриотический подъем был давно позади, и его место заняла мрачная
озлобленность у одних и жалкие попытки уцепиться за остатки патриотизма у
других. В тылу было невыносимо, и Рихард снова, не дожидаясь окончания отпуска,
попросился на фронт. «Я считал, что лучше сражаться в других странах, чем еще
глубже погружаться в болото в своей стране», – позднее напишет он.
Пока он лечился, в его жизни произошло несколько событий. Дирекция училища по
результатам досрочных экзаменов, сданных во время прошлого лежания в госпитале,
выдала Рихарду аттестат зрелости. Кроме того, ему присвоили звание
унтер-офицера и наградили Железным крестом II степени – за храбрость.
Действительно, он был отчаянно смелым, но, освоившись в армии, стал и отчаянно
недисциплинированным и агрессивным. Правила приличного поведения остались в
тылу, и споры, в том числе и с унтер-офицерами, он предпочитал решать кулаками.
В самом деле, почему бы и нет? За драку с унтером не расстреливали. А
гауптвахта – что гауптвахта? На фронте это три – пять – десять суток отдыха,
чем плохо-то? Однако теперь, имея аттестат, унтерские нашивки и Железный крест,
он мог сделать и военную карьеру – стать офицером, и гражданскую. В перспективе
ему была открыта дорога в любой университет Германии. Если уцелеет…
Тогда же ему впервые попались листовки группы «Интернационал». Так называли
себя несколько социал-демократов крайне левого толка: Карл Либкнехт, Роза
Люксембург, Клара Цеткин, Вильгельм Пик, Франц Меринг. С января 1916 года они
сменили имя своего объединения и стали называться группой «Спартак». Идеи
спартаковцев были примерно те же, что и у русских большевиков. Не всегда они
выражались понятными словами, но измученным войной солдатам достаточно было
того, что эти люди «против войны». Ну, а Рихард понимал все, что они писали,
ибо умел изъясняться политическим языком – но и ему эти слова попали точно в
сердце, как в «яблочко». Это был третий лежащий перед ним путь – путь
политической борьбы, и Рихард выбрал его, как выбирали этот путь многие
недовольные устройством жизни – и до него, и после него…
…Итак, в начале 1916 года ему торжественно вручили аттестат зрелости, унтерские
нашивки и отправили обратно, в его 43-й резервный полк полевой артиллерии, на
самый север мощного оборонительного вала французских войск, под стены
малоизвестной крепости, которая называлась Верден.
Германское командование сконцентрировало на этом участке фронта огромные силы.
Оно готовило операцию под претенциозным названием «Суд». Кронпринц Вильгельм
лично командовал 5-й армией – она должна была послужить острием тарана, который
пробьет брешь во французской обороне. Таран был мощнейшим. На участке фронта
протяженностью всего в 13 километров немцы сконцентрировали 6 дивизий, 1225
орудий и 202 миномета, которые за время кампании израсходовали 20 млн снарядов.
Однако все это оказалось тщетной тратой сил. За три месяца ожесточенных боев
германские войска не продвинулись ни на метр. Верден стал кровопролитнейшим
сражением Первой мировой войны, и в этот ад угодил Рихард.
Как-то раз, возвращаясь под огнем из разведывательной вылазки за линию фронта,
он был тяжело ранен. С перебитыми ногами он трое суток лежал среди воронок и
колючей проволоки, с каждым часом все меньше и меньше надеясь на помощь. Но его
все же нашли и вытащили к своим.
Теперь Рихард оказался на больничной койке надолго – хотя, в общем-то, повезло,
могло быть намного хуже. Он перенес несколько операций и сохранил ноги, правда,
хромота осталась на всю жизнь, как память о Вердене. Глубокий шрам остался и в
душе, и даже двадцать лет спустя, он не мог избавиться от этих воспоминаний.
Его знакомые вспоминают, что он то и дело принимался рассказывать о Вердене,
ужас этого сражения жил в нем всегда.
На сей раз его отправили не в Берлин, а в Кенигсберг. Рана была тяжелой и
болезненной, и, отчасти чтобы отвлечься, Рихард начал читать книги. Одолел,
наконец, философию – Канта и Шопенгауэра, занялся экономикой. Именно тогда у
него появился интерес к исследовательской работе. И тут судьба подкинула
удивительную встречу. За ним ухаживала молодая медсестра. Ее отец, врач того же
госпиталя, был марксистом. Услышав от дочери фамилию Зорге, достаточно редкую,
доктор подумал: а уж не приходится ли этот молодой человек родственником
Фридриху Адольфу Зорге, близкому другу Маркса и Энгельса? Так оно и оказалось.
Через дочь он передал подшивку журнала «Ди нойе цайт» со статьями Фридриха
Адольфа Зорге. Так Рихард впервые узнал о тех своих родственниках, о которых в
их буржуазном доме говорить было не принято.
…Все началось с прадеда Георга Вильгельма, который, для разнообразия, не
торговал лекарствами, а был сельским пастором. Он отличался на редкость
независимым характером и, будучи к тому же отчаянным правдолюбцем, все время
конфликтовал с церковными и светскими властями. Мимо него не проходила ни одна
европейская смута. В 40-х годах дом пастора служил станцией подпольной
«железной дороги» – так называли конспиративный канал, по которому польских
революционеров переправляли во Францию и в Бельгию. Естественно, всемерно
помогая чужим революциям, он не мог остаться равнодушным к своей собственной и
принял самое активное участие в событиях 1848 года, вместе со своими сыновьями.
Его сын Фридрих Адольф (тот самый!), человек с самой мирной на свете профессией
учителя музыки, был в числе организаторов восстания в герцогстве Баден, в
котором участвовал и его младший брат Герман Генрих. После поражения восстания
Фридрих Адольф отправился в Швейцарию, затем в Бельгию, Англию и, наконец,
оказался в США. В Штатах он с другими немецкими эмигрантами основал
коммунистический клуб, став его председателем, был организатором американской
секции I Интернационала, затем секретарем его Генерального совета, написал
несколько книг по вопросам рабочего движения. Вместе с Энгельсом, Августом
Бебелем и Вильгельмом Либкнехтом он с 1881 года сотрудничал в
социал-демократическом журнале «Ди нойе цайт». Умер он в США в 1906 году, за
год до смерти отца Рихарда.
Наличие таких родственников, о которых он раньше ничего не знал, стало для
молодого человека шоком впрочем, нельзя сказать, чтобы неприятным.
Заинтересовавшись этим аспектом семейной истории, дальше он естественным
образом перешел к увлечению марксизмом, в чем ему старательно помогали новая
знакомая и ее отец. Из госпиталя он вышел марксистом, променяв старое
романтическое увлечение на новое.
Теория и практика коммуниста Зорге
В январе 1918 года Рихарда демобилизовали – после тяжелого ранения он был
признан непригодным для воинской службы. Война для него закончилась. Сбылась
отчаянная надежда фронтовика – он уцелел, и даже не стал инвалидом – хромота не
в счет. Что такое хромота, когда ноги целы? Но что касается другой части
заклинания: «Это пройдет!» – то она не сбылась. Ничего не прошло. Слишком
многое он повидал за эти два года. Артобстрел, минометный обстрел, газовые
атаки, рукопашные схватки, мучения и смерть товарищей, таких же мальчишек, как
и он сам. Он научился бить другого человека саперной лопаткой в лицо и спокойно
счищать с себя клочья человеческого мяса. После такого человек не становится
прежним. Как сказал один из героев Ремарка, войну «нельзя сбросить с себя, как
сбрасывают грязное белье».
«Мы больше не молодежь. Мы уже не собираемся брать жизнь с бою. Мы беглецы. Мы
бежим от самих себя, от своей жизни. Нам было восемнадцать лет, и мы только еще
начинали любить мир и жизнь; нам пришлось стрелять по ним. Первый же
разорвавшийся снаряд попал в наше сердце. Мы отрезаны от разумной деятельности,
от человеческих стремлений, от прогресса. Мы больше не верим в них. Мы верим в
войну».
Молодые ветераны оказались в мирной жизни чужими. Им были смешны бюргерское
существование и бюргерские ценности – с теми, кто провел войну в тылу, они
общались, как с инопланетянами. Впрочем, в тылу тоже было неспокойно. Война
тяжело отозвалась на положении простых людей, захватив к 1918 году и средний
класс. Рабочие голодали, в городах вспыхивали стачки. Январь 1918 года был
отмечен мощнейшей политической стачкой в Берлине. Полиция и специально
сформированные унтер-офицерские части разгоняли демонстрантов саблями. Подумать
только – Рихард мог быть в их рядах! Нет, очень вовремя его демобилизовали…
Семья жила трудно. Небольшого семейного капитала почти не осталось, все съела
инфляция. Братья и сестры Рихарда делили остатки. Обстановка в доме стала такой,
что матери пришлось уехать и жить отдельно – может быть, она и вправду была
старшим детям мачехой? Дом развалился.
Рихарду было легче, чем другим фронтовикам. Увлечение политикой помогло, хотя
бы отчасти, справиться с последствиями войны, а борьба за переустройство
общества была как бы ее продолжением. Ему не пришлось вживаться в чуждую мирную
жизнь, он продолжал воевать.
«…На фронте, Эрнст, я много думал, но никак не мог добраться до корня вещей. А
теперь, когда война позади, мне хочется узнать уйму всякой всячины: почему это
могло случиться и как происходит с людьми такая штука. Тут много вопросов. И в
самих себе надо разобраться. Ведь раньше мы думали о
|
|
