щными буксирами, и медленно плывет по широкой 
реке. Волны, рожденные "Ярославом Мудрым", ударяются в пирс и откатываются 
назад. Николс пошел к своей автомашине, припаркованной неподалеку. Он 
возвращался в посольство - нужно дать телеграмму в Лэнгли об отъезде 
"Пилигрима". 
      А Лев Плахов уже в каюте. Его ждут долгие дни тяжелых раздумий о 
пережитом и о грядущем. В каюте он достал из кармана футляр для очков, вынул 
очки и внимательно, с каким-то испугом начал разглядывать футляр. Вновь 
задумался... 
      Плаховым уже многие дни безотчетно владели два чувства - какой-то 
холодящий страх и неукротимое стремление к наживе. Страх перед разоблачением 
его контакта с американской разведкой леденил, отталкивая все другие думы. Он 
еще со времени учебы в разведывательной школе в Москве знал о силе советской 
контрразведки. В Ясеневе, когда он уже работал в Первом Главном управлении КГБ, 
ему приходилось знакомиться с документами о провалах агентов Центрального 
разведывательного управления и других иностранных разведок. Плахов был 
осведомлен об эффективности Второго Главного управления, которое занимается 
посольскими резидентурами разведок противника и раскрыло и обезвредило немало 
операций спецслужб противника в Советском Союзе. Все эти картины проносились 
сейчас перед ним, и он думал, что теперь ему самому придется выступать в 
совершенно реальной роли разыскиваемого шпиона. Он отгонял эту мысль, как 
водитель, который убежден, что аварии с ним никогда не произойдет. С кем угодно,
 - но только не с ним! Ведь он всегда следует правилам дорожного движения! 
Кошмарная мысль о собственном провале появилась и исчезла. Уступая, впрочем, 
место не осознаваемому до конца чувству опасности. Страх - плохой советчик. От 
него хочется избавиться, если возможно - подавить. Но он почти никогда не 
подсказывает верных решений. 
      И тогда вступает в свои права алчная страсть к обогащению, дремавшая в 
тайниках души и теперь проснувшаяся как альтернатива страху, боязни 
разоблачения. Он утешал себя тем, что постарается глубоко не втягиваться в 
контакт с американцами, будет избегать передавать ЦРУ важную информацию. Он 
старался не думать о том, что уже связал себя с американской разведкой, раскрыл 
ЦРУ данные, которые представляют государственную и служебную тайну. "Да, решено,
 - думал Плахов, - я буду сообщать американцам кое-что, но не самое 
существенное, не ту информацию, которая может нанести ущерб стране и моей 
разведывательной службе. Пока не найду способа избавиться от своей зависимости 
от ЦРУ". 
      Правда, Плахов еще не знал, как это можно сделать. "В конце концов я все 
же обязан американцам - они вытащили меня из большой беды. Пусть вся история с 
Сэлли - оперативная комбинация ЦРУ, но ведь американцы заплатили за мои 
проигрыши в казино". Да, он продал душу дьяволу, но этот "дьявол" обещал 
осыпать его золотым дождем! 
      Теперь он вспоминал о том, как пытался уклониться от связи с московской 
резидентурой Центрального разведывательного управления. Он действительно боится 
этого. Пусть подождут его следующей заграничной командировки! Но Питер Николс 
нажимал и уговаривал, ссылаясь на опыт ЦРУ и на умение резидентуры в Москве 
обеспечить надежные и безопасные условия контактов. Уговорил! Впрочем, Плахов 
уже давно понял, что бессилен противостоять той таинственной злой силе, которая 
неожиданно и бесцеремонно вторглась в его жизнь. Он понял и другое: отказаться 
от связи с американцами в Москве не удастся. Утешить может лишь то, что речь 
идет о радио и тайниках, о способах связи, не требующих личных встреч, крайне 
опасных в условиях Москвы. "Я начну работать, а потом просто уйду в тень под 
каким-нибудь предлогом". 
      Плахов отвлекся от раздумий. Достал бутылку коньяка и налил полный стакан.
 Выпив, скоро погрузился в тяжелое дурманящее забытье. 
      Теплоход "Ярослав Мудрый" шел по широкой реке, приближаясь к Сиамскому 
заливу и готовясь к встрече с океаном. В спокойное разливное течение русских 
народных мотивов, исполняемых радиоцентром теплохода, ворвалась вдруг песня 
Владимира Высоцкого: 
      Сгину я, меня пушинкой ураган сметет с ладони. 
      И в санях меня галопом повлекут по снегу утром. 
      Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони. 
      Хоть немножко, но продлите путь к последнему приюту. 
      Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее. 
      Умоляю вас вскачь не лететь. 
      Но что-то кони мне попались привередливые, 
      Коль дожить не успел, так успеть бы допеть. 
      Я коней напою, я куплет допою. 
      Хоть немного еще постою на краю. 
      Тревожная, взрывная песня знаменитого барда пронеслась над водой и 
затихла, когда "Ярослав Мудрый" вошел в Сиамский залив, откуда открывалась 
дорога в океан. Теплоход шел в Одессу, с каждым днем приближая "Пилигрима" к 
родным берегам. И - к неизвестности. 
      Глава пятая 
      Москва. 
      Лето и осень 1986 года 
      Стрела летит в цель 
      Москва 1986 года - это, конечно, не сегодняшняя столица России с 
роскошными зданиями банков и офисов частных коммерческих компаний, богатыми 
магазинами, ресторанами, казино и гостиницами. Еще нет сотен тысяч иностранных 
автомашин и миллионных толп вечно спешащих куда-то москвичей и приезжих, давно 
ставших постояльцами столицы. 
      Но Москва восьмидесятых отчаянно пробивала себе окно в Европу, 
самонадеянно замахивалась на то, чтобы слыть третьим Римом. Кое-где ей 
раскрывали объятия, она уже научилась заманивать новых друзей, хоть и не была 
еще так криминальна, как в последующие годы. Впрочем