| |
Николай Кузнецов
Теодор Кириллович Гладков
Александр Александрович Лукин
Александр Лукин
Теодор Гладков
НИКОЛАЙ КУЗНЕЦОВ
Жизнь замечательных людей
Серия биографий
Основана в 1933 году М. Горьким
ВЫПУСК 2 (509) МОСКВА 1971
О жизни Николая Кузнецова уже написана не одна книга, ему посвящены пьесы и
кинофильмы, о нем сложены песни, в нескольких городах страны ему поставлены
памятники, его имя носят сотни пионерских отрядов и дружин.
И все-таки интерес к жизни и делам легендарного советского разведчика в годы
Великой Отечественной войны не ослабевает.
Вот почему бывший заместитель командира отряда «Победители» по разведке, старый
чекист Александр Александрович Лукин и литератор Теодор Кириллович Гладков
сочли своим долгом написать биографию Николая Ивановича Кузнецова для серии
«Жизнь замечательных людей».
ГЛАВА 1
Николай Иванович Кузнецов родился 27 июля 1911 года (по новому стилю) в
небольшой деревне Зырянке, ныне Талицкого района Свердловской области.
Собственно, крещен он был Никанором – для домашних Ника, или Никоша. Имя,
полученное от деревенского попа, однако, почему-то ему не пришлось по сердцу, и
сам себя он стал называть Николаем. Позднее, в 1931 году, Кузнецов и официально
сменил имя Никанор на Николай.
Отец Никанора – Иван Павлович Кузнецов – был крестьянин и отставной солдат,
человек энергичный, грамотный и для уральской деревни повидал немало, так как
семь лет действительной отслужил не где-нибудь, а в северной столице –
Санкт-Петербурге.
Грамота и незаурядное трудолюбие позволили ему собственными руками сколотить
хорошее середняцкое хозяйство, в котором применял Иван Павлович даже кое-какие
новшества агрономии. Главной помощницей ему в неустанных трудах была жена Анна
Петровна.
В семье Никанор рос третьим ребенком. Старшими были сестры Агафья и Лидия,
младшим – брат Виктор.
Агафья сумела до революции закончить шесть классов женской гимназии в Камышлове,
что в те времена давало право преподавать па селе. Сельской учительницей и
работала Агафья Ивановна долгие годы.
Одним из первых ее учеников стал брат Ника – крепкий сероглазый мальчишка
научился с ее помощью читать, а затем и писать уже в шесть лет… И сразу стал
заядлым книгочеем.
Надо сказать, что книг в семье было немного, но относились к ним с особой
уважительностью, даже почтительностью.
Книги берегли, раскрывали с некоторой торжественностью и читали долгими зимними
вечерами не спеша, с чувством и расстановкой, так, что каждая перевернутая
страница откладывалась в памяти мальчика глубоко и надолго. Не только читали,
но и рассказывали сказки и старинные предания – в частности, Иван Павлович
очень любил все связанное с ратной историей русского народа, начиная от
сказаний о былинных богатырях и вплоть до солдатских притч о геройских
защитниках Севастополя.
И не случайно, по воспоминаниям родных, первым стихотворением, которое запомнил
наизусть Ника Кузнецов, уже тогда поразивший их необыкновенной памятью, было
«Смерть Сусанина» – героическая песнь патриота и революционера Кондратия
Рылеева.
Конечно, не случайно, что и «Смерть Сусанина», и «Бородино» уже тридцатилетний
Николай Кузнецов не раз декламировал в глубоком тылу гитлеровцев товарищам по
борьбе у партизанского костра…
…Советская власть после Октября просуществовала на Урале недолго.
Контрреволюция сумела подавить на время еще не окрепшие Советы рабочих,
крестьянских и солдатских депутатов. Первый удар в спину революционному народу
нанес атаман Дутов, затем последовал мятеж белочехов, а в ноябре 1918 года на
Урале и в Сибири установилась кровавая диктатура царского адмирала Колчака.
Крестьяне познали полной и горькой мерой, что такое белый террор…
Неподалеку от Зырянки лежит село Балаир. Многие зырянцы и балаирцы связаны
узами родства и свойства. Сюда летом 1918 года ворвался отряд карателей-казаков.
Под плач детей и женщин выволокли из домов – навело местное кулачье – сельских
активистов и сочувствующих Советской власти. Шестерых порубили зверски на людях
тут же, возле изб… Среди зарубленных был и родственник Кузнецовых Иосиф Дерябин,
дядя Ося. Похороны жертв революции в братской могиле на всю жизнь запомнил
потрясенный Ника, которому только-только исполнилось семь лет.
Недолго длилась власть омского правителя. Уже через год под ударами Красной
Армии белогвардейские войска неудержимо покатились на восток.
Колчаковцы орудовали на временно захваченной ими земле не только огнем и мечом,
но и лживым, провокационным словом. Долгие месяцы изо дня в день запугивали они
население городов и деревень, мифическими «зверствами большевиков и комиссаров».
Потерявшим в круговерти гражданской войны ориентацию людям твердили, что
красные отбирают землю и скот, убивают, грабят, насилуют. Нелепые и лживые
слухи эти сеяли смутный страх и тревогу. Тяжко жилось трудовому крестьянству
при Колчаке, но перемена власти все же пугала именно потому, что измученные
люди не ждали уже ничего хорошего ни от каких перемен, ни от какой власти, да и
что вообще они могли знать тогда о большевиках?
Среди таких оказался, к сожалению, и Иван Павлович. Дети его, Лидия и Виктор,
много лет спустя вспоминали:
«Не разобрался в сложной политической обстановке хлебороб Иван Кузнецов. Верный
крестьянской привычке не раз подумать, все взвесить, а потом отрезать, – он на
этот раз изменил своему правилу. Тяжелой оказалась чаша весов, на которую легли
белогвардейская пропаганда, предрассудки и отсталость захолустья…
Увидав в потоке беженцев, уходивших на восток, три подводы знакомых крестьян из
соседней деревни, наш отец собрал домашний скарб и двинулся в сторону Тюмени…
Курс «гражданской академии», как любил потом говорить сам Иван Павлович,
закончился для него внезапно. Колчаковцы, удирая от наседавших красных частей,
открыто начали грабить мирное население. Кузнецовы решили остановиться на
небольшой железнодорожной станции. Но пока отец раздумывал, как ему добраться
обратно домой, колчаковцы отобрали у него лошадей. Глава семьи пошел искать
работу. На станции случай свел ого с железнодорожником Неволиным. Узнав, какие
пути привели сюда крестьянина, рабочий-большевик высмеял опрометчивый поступок
хлебороба. «Ты подумай, – говорил Неволин, – родня ли твоим мозолистым рукам
белые барские ручки? По пути ли тебе с теми, кто век сидел на шее трудящихся, а
сейчас бежит от гнева народного?»
Не по пути. Это твердо знал теперь крестьянин Кузнецов, насмотревшийся в дороге
на бесчинства, которые творили колчаковские банды.
С приходом войск Пятой армии Иван Павлович вступил в ряды красных бойцов,
участвовал в боях против колчаковцев, дошел до Красноярска, перенес тяжелый тиф,
а в марте 1920 года, как достигший 45-летнего возраста, был демобилизован».
…Учиться Ника Кузнецов начал в 1918 году – в родной Зырянке, а потом перешел в
Балаирскую школу. Каждый день отмеривал, и в ненастье, и в стужу, добрый
Десяток километров в оба конца.
Учился он хорошо; и вот что характерно: учителя обеих школ и много лет спустя
единодушно отмечали редкостную память Кузнецова. За вечер он был способен
выучить наизусть без малейшего напряжения почти столько же стихотворений,
сколько мог прочитать.
Незаметно подоспело и первое расставание с отчим домом. Осенью 1924 года Ника
уезжает в Талицу, маленький городок на берегу речки с очень уральским названием
Пышма. Тринадцатилетний паренек за небольшую плату и со своими харчами
поселяется здесь на частной квартире. В Талице есть школа-семилетка, а как
прежним учителям Кузнецова, так и его родителям давно уже было ясно – парню
нужно учиться дальше.
Хоть и невелика Талица, но все же город, не чета Зырянке. Казалось бы,
потеряется в новой школе паренек из глухой деревушки, растворится без следа в
среде более развитых да бойких товарищей. Но этого не произошло. Новичок очень
быстро, причем без нажима, без какого-то к тому особого стремления, в его
возрасте вполне оправданного, стал в классе самой заметной фигурой.
Заслуженная учительница Анна Зиновьевна Снегирева, в те годы заведовавшая
Талицкой школой, еще тогда записала в свой рабочий дневник:
«Новичок – собранный мальчик, с большими задатками, подготовлен для учебы
хорошо, при живости характера на удивление внимателен».
А вот воспоминание еще одного преподавателя Кузнецова – математика Василия
Михайловича Углова:
«Кузнецов всегда был подтянутым, собранным. Зимой ходил в полушубке,
подпоясанный ремнем с бляхой. На голове носил белую кубанку, надевая ее чуть
набок. В классе он всегда был дисциплинирован… Мне казалось, что он из семьи
кадровых военных. Об этом говорила его выправка. Постоянная собранность –
типичная черта Ники Кузнецова. Вот таким он и остался в моей памяти».
Люди, близко знавшие Кузнецова-разведчика, действовавшие вместе с ним во
вражеском тылу, отмечая такие его качества, как изумительные лингвистические
способности, умение молниеносно перевоплощаться, обаяние, находчивость,
мужество, тоже ставили на первое место в его характере именно собранность и
выдержку.
В то время еще не было радио в каждой деревне, не добирались в Зауралье
выездные гастрольные труппы, с запозданием и далеко не в каждый дом приходили
газеты и тем более журналы. Школа и все, с ней связанное, были потому
естественным центром жизни учащейся молодежи. И те скромные кружки, которые
зародились тогда в ее стенах – литературный, театральный, музыкальный, – были,
по сути дела, своеобразными окнами из деревенской глуши в большой мир. В них,
как океан в капле воды, отражалась бурная, кипящая накалом огромных дел жизнь
необъятной Страны Советов.
Пареньки и девушки со всем пылом и непосредственностью молодости обсуждали
здесь большие и малые события, которые волновали республику, спорили азартно и
непримиримо о дальнейшем развитии мировой революции, выносили порой излишне
безапелляционные, но всегда искренние оценки внешних и внутренних событий.
И приучались любить искусство – страстное, революционное искусство двадцатых
годов. Настоящим событием для всей округи стала постановка отдельных сцен из
знаменитой пьесы Тренева «Любовь Яровая». Разумеется, все кружковцы рвались к
героическим ролям «своих» – красных, и потому просто поразил их семиклассник
Кузнецов, он сам вызвался сыграть… врага, жестокого, умного и циничного
белогвардейского офицера. И сыграл. Да так, что дожившие до наших дней
участники и зрители этого школьного спектакля и ныне помнят его в этой совсем
необычной для подростка, к тому же деревенского, трудной роли. Браться за самое
трудное стало навсегда одной из главных черт в характере Кузнецова.
В школьном же кружке Николай научился играть на гармонике.
Несомненно, именно в эти годы проявились впервые его незаурядные
лингвистические способности.
Известно, какую важную роль играет первый преподаватель, хотя бы потому, что
именно от него зависит, увлечется ли ученик предметом или будет относиться к
нему всю жизнь, как к зубной боли.
В этой отношении Кузнецову повезло – Нина Алексеевна Автократова великолепно
знала немецкий язык (как, впрочем, и французский) – в свое время она получила
образование в Швейцарии. Поскольку увлечение Кузнецова немецким факт достаточно
общеизвестный, можно полагать, что со своей основной задачей его первая
учительница справилась хорошо.
Не довольствуясь занятиями в классе, Кузнецов отдавал все свободное время
загадочной для многих его товарищей дружбе с преподавателем по труду. Секрет
объяснен просто: учитель этот был из бывших военнопленных немцев, осевший на
уральской земле, с ним Ника упражнялся в разговорной речи, набираясь, в
частности, живых фраз и выражений. Третьим наставником Кузнецова стал провизор
местной аптеки, тоже бывший пленный, но не немец, а австриец.
Весьма примечательная, не столь уж часто встречающаяся у подростков черта
характера: взявшись за что-либо, не довольствоваться тем, что дано тебе как бы
само собой, активно изыскивать возможности для совершенствования и самому.
Не один Кузнецов, должно быть, получал у Автократовой хорошие отметки, но
только он понял, что грех упускать такую возможность – говорить по-немецки с
людьми, быть может и не столь образованными, как Нина Алексеевна, но для
которых все же этот язык родной. А поняв, не забыл на следующий день, не
отложил благое намерение на послезавтра – немедленно перешел к долу.
23 июня 1926 года Кузнецов получил свидетельство об окончании семилетки. На
семейном совете решено было единогласно – нужно учиться дальше. Но где? Выбор
был невелик, он ограничивался теми средними специальными заведениями, которые
имелись поблизости – в уральско-сибирском, разумеется, измерении. Остановились
после долгого обсуждения на агрономическом отделении Тюменского
сельскохозяйственного техникума. И Кузнецов уехал в Тюмень. Но учиться там ему
довелось всего лишь год: сорвало с нового места и вернуло домой первое
настоящее горе – от скоротечной чахотки неожиданно умер отец Иван Павлович.
Шестнадцатилетний юноша стал теперь старшим мужчиной в семье со всеми
вытекающими отсюда обязанностями и ответственностью. Тюмень же была слишком
далеко от родного дома, и Ника снова возвращается в Талицу, поступает в лесной
техникум.
На плечи Кузнецова легла не по возрасту большая нагрузка. Учиться в техникуме
было нелегко. Кроме чисто «лесных» и лесотехнических дисциплин, здесь изучали
топографию, геодезию, топографическое черчение, ориентирование на местности,
охотоведение. Само собой, разумелось, что будущий лесничий должен превосходно
ходить на лыжах, уметь хорошо стрелять.
К этому времени Кузнецов уже был комсомольцем (вступил еще в Тюмени), а в
ячейке дел всегда было хоть отбавляй. Его избрали председателем комитета
профсоюза техникума. А тут еще суточные дежурства на метеостанции и
утолительные многочасовые обходы в лесопитомнике, занятия в спортклубе
«Орленок», занятия в кружке по изучению «эсперанто», участие в художественной
самодеятельности, обсуждение с товарищами прочитанных книг, разовые
комсомольские поручения – всего не перечесть.
И на все нужно время, на все нужна энергия. Очень немногие, самые близкие
друзья только знали, как ухитряется еще Кузнецов регулярно помогать домашним по
хозяйству.
Он по-прежнему много и увлеченно читает. Круг литературных интересов Кузнецова
уже вполне определился – он любит М. Горького, любит произведения, герои
которых способны из патриотических чувств па подвиг, на самопожертвование.
Кузнецов читает все, что может достать, о выдающихся людях отечественной и
мировой истории. Однокашник Кузнецова по техникуму Н. Крутиховский вспоминал:
Николай любил биографические книги. Позже, на Уралмаше, в его библиотеке были
первые книги начавшей выходить серии «Жизнь замечательных людей». Его
интересуют не столько факты биографии героев, сколько главное – что стояло за
их делами и поступками, что придавало не знающую преград силу их духу.
Увлечение языком не остыло, и за круговертью дел и хлопот не отошло на задний
план: почти каждый день Кузнецов выкраивает часок, чтобы поговорить по-немецки
с лесничим Гунальдом из тех же бывших пленных.
Между тем назревали большие события. Страна вступала в год великого перелома.
Шла коллективизация, повсюду организовывались сельскохозяйственные артели.
Нелегкое это было дело – убедить трудовое крестьянство вопреки кулацкой
агитации в преимуществах колхозного строя. Под руководством Коммунистической
партии большую организаторскую и пропагандистскую работу вел и сельский
комсомол.
Активно участвовал и словом и делом в коллективизации уральской деревни и
комсомолец Кузнецов.
«Я учился на курс позже Н. Кузнецова, – вспоминал позднее его товарищ по
техникуму В. Т. Кальсин. – По заданию райисполкома вместе с ним мы проводили в
Зырянке землеустроительные работы. По просьбе Кузнецова собрали сход
односельчан. Комсомолец призвал зырянцев беречь лес от пожаров, охранять от
хищнической порубки. Потом разговор зашел о колхозах. Как здорово он умел
говорить! Речь его была образна, доходчива. Он хорошо знал, чем „дышит“ каждый
крестьянский двор, знал, сколько десятин земли, сколько скота у того или
другого хозяина. Под конец собрания даже старики, сомневавшиеся в жизненности
колхоза, согласно кивали головой, когда Кузнецов говорил: „Мелким хозяйствам из
нужды не выйти“.
Кузнецов убеждал не только земляков, он настоял, в мае 1929 года, чтобы
вступила в одну из старейших на Урале коммун «Красный пахарь» и его собственная
семья. Той же весной Николай впервые использовал па практике знания, полученные
за три года обучения в Тюменском и Талицком техникумах – помог колхозникам
составить правильный, обоснованный план посевных площадей. Это была серьезная
помощь, так как крестьяне, привыкшие иметь дело с узкими индивидуальными
наделами, на первых порах чувствовали себя нерешительно на больших участках с
перепаханными межами.
И вдруг тяжелый, злой, незаслуженный удар…
Активность Кузнецова, его принципиальность и требовательность пришлись не по
вкусу некоторым его однокашникам. Сплелись в тугой узелок задетое самолюбие и
зависть. Это был настоящий заговор со всем арсеналом подлых средств от
подтасовки протоколов (как потом выяснилось, большинство членов бюро ячейки,
хорошо знавших Кузнецова, отсутствовали на спешно созванном его недругами
заседании) до прямой клеветы. Кузнецова обвинили в кулацком происхождении, в
дружбе с «сомнительными элементами» и бог весть в чем еще. Отца его,
действительно совершившего когда-то ошибку, но искупившего ее последующей
честной службой в Красной Армии, произвели в… белогвардейские офицеры.
Абсурдность всех пунктов «обвинения» была очевидна, но на то и существует
демагогия, чтобы белое выдавать за черное, а черное за белое.
Сильный и чистый человек, Николай Кузнецов был готов к любым испытаниям, но
только не к испытанию подлостью. Он вспылил в первый и последний раз в жизни.
Этого и ждали от него провокаторы. Кузнецова исключили из комсомола, а затем,
как следствие, из техникума.
Нужна была недюжинная сила воли, чтобы выстоять, не впасть в отчаяние, не
озлобиться, не растерять веры в людей и людскую справедливость.
Кузнецов выстоял. Доказательство тому вся его последующая жизнь.
Он покинул Талицу и переехал в город Кудымкар Коми-Пермяцкого округа. Здесь он
начал работать помощником таксатора по устройству лесов в окружном земельном
управлении.
Так закончилась юность Николая Кузнецова.
ГЛАВА 2
Годы, проведенные в Кудымкаре, стали счастливыми годами в жизни Николая
Кузнецова. Здесь он нашел интересную, целиком захватившую его работу, новых
друзей, наконец, вновь обрел то душевное равновесие, которого почти было
лишился в последние месяцы в Талице – после апелляции в Центральный Комитет
ВЛКСМ все «обвинения» против него были сняты, а сам он в комсомоле восстановлен.
Грамотных, к тому же и политически достаточно подготовленных работников в
отдаленных, глухих местностях, каким считался Коми-Пермяцкий округ, тогда не
хватало, и каждого дельного человека старались использовать со стопроцентной
отдачей его сил, способностей и энергии, не говоря уже о знаниях.
Загрузили и Николая – кроме своей основной работы, он непрестанно выполняет
задания исполкома в проведении различных сельскохозяйственных кампаний и по
коллективизации. Изъездил, исколесил за четыре года не только прилегающие к
Кудымкару места, по и территорию всего округа, вплоть до самых его дремучих
углов.
По воспоминаниям, в то годы Николай был строен, сухощав, носил ладно сидевшую
на нем комсомольскую юнгштурмовку, перехваченную портупеей, и единственную на
весь Кудымкар кудлатую белую папаху. Приметен был жизнерадостностью и
удивительно ровным характером. В отличие от многих сверстников он уже тогда
умел рассчитывать свое время. Во всяком случае, товарищи его, постоянно
встречавшие Николая на работе, на занятиях в кружке политграмоты, в
самодеятельности, на собраниях, лыжных и стрелковых соревнованиях, даже и не
подозревали, что ко всему прочему он еще готовится вступать в институт, так как
твердо решил сменить специальность и стать инженером-конструктором, и изучает
языки.
Да-да, именно языки, а не язык, потому что, кроме немецкого, Кузнецов взялся
еще за очень трудный коми, так как справедливо полагал, что нельзя успешно
работать с местным населением, если не владеть его родной речью, не знать его
культуру.
Познакомившийся с ним в Кудымкаре коми Андрей Кылосов, ставший впоследствии в
Свердловске известным скрипичным мастером, вспоминал, что Николай настолько
хорошо владел языком, что он, Кылосов, некоторое время даже серьезно думал, что
Кузнецов тоже коми по национальности.
Активное участие Кузнецова в борьбе с кулачьем и в коллективизации крестьянства
едва не стоило ему жизни: однажды ночью в глухом месте города на него совершила
нападение группа кулацких сынков. Жизнь Николаю спас в тот раз старый, времен
империалистической войны наган, который был ему выдан накануне для поездки в
дальний район за значительной суммой казенных денег. Бандиты, уверенные, что не
встретят серьезного сопротивления, нарвались на человека не только смелого, но
и вооруженного.
После восстановления в комсомоле Николай привел в порядок и свои дела в
техникуме – администрация, осознавшая, что произошла тяжелая ошибка, охотно
пошла ему навстречу, и нужный диплом он в конце концов получил. Однако документ
об окончании среднего специального учебного заведения теперь уже Кузнецова не
удовлетворяет.
Летом 1932 года Кузнецов берет отпуск, приезжает в Свердловск и успешно сдает
приемные экзамены на заочное отделение индустриального института.
К тому времени в столицу Урала перебирается на постоянное жительство и вся его
семья. Чтобы быть ближе и к ним, и к месту учебы, через два года едет в
Свердловск и Николай. Его новая должность – статистик в тресте «Свердлес».
Но мать Кузнецова, Анна Петровна, встречи со старшим сыном не дождалась: она
умерла так же неожиданно и скоропостижно, как умер и отец, Иван Павлович.
Еще один год – и последний – отдает Кузнецов старой лесной специальности, а
затем переводится с заочного отделения на вечернее и поступает работать на
знаменитый «завод заводов» – Уралмашзавод, сердце индустриального Урала.
Его зачисляют расцеховщиком конструкторского отдела. Служебные обязанности
Николая – следить за прохождением бесчисленных чертежей по всем цехам
завода-гиганта.
Сохранилось очень немного документов от этого периода жизни Кузнецова, поэтому
есть смысл привести хоть один из них – производственную характеристику:
«Принятый на должность расцеховщика в БТК[1 - Бюро технического контроля]
конструкторского отдела тов. Кузнецов Н. И., будучи на испытании с 5 мая по 5
июня 1935 года, проявил себя как хороший работник с первых дней. Усвоил за
испытательный срок возложенные на него обязанности прекрасно. Работой
интересуется, стремится к усовершенствованию. В целях создания бесперебойного
снабжения цехов чертежами тов. Кузнецов работает не покладая рук и готов выйти
на службу при первом его вызове. В общественной работе участвует».
Уралмаш стал для Кузнецова не только важной производственной, но и жизненной
школой.
На заводе Кузнецов получил практически неограниченную возможность
совершенствоваться в немецком языке. В те годы на Уралмаше, как и на других
предприятиях страны, работало много иностранных инженеров и мастеров, особенно
немцев, так как своих, отечественных, специалистов у нас еще не хватало.
Это были разные люди, некоторые из них приехали в СССР только для того, чтобы
заработать побольше денег (платили им в твердой валюте), другие искренно
стремились помочь Стране Советов своими знаниями в строительстве социализма.
Обаятельный и общительный, умевший легко сходиться с самыми разными людьми,
Кузнецов вскоре завел знакомство с несколькими такими специалистами. Он
встречался с ними и по работе, и в домашней обстановке во внеслужебное время,
беседовал по-немецки на самые разнообразные темы, брал читать книги.
Инженеры, с которыми он познакомился, происходили из разных частей Германии;
благодаря этому Николай Иванович стал теперь практиковаться не в немецком языке
вообще, но изучать многие его диалекты и наречия. Это чрезвычайно помогало ему
впоследствии в боевой деятельности, когда, вращаясь повседневно в среде
гитлеровских офицеров, он в зависимости от обстоятельств выдавал себя за
уроженца той или иной местности Германии. Недаром сам гаулейтер Восточной
Пруссии Эрих Кох после получасовой беседы с Николаем Кузнецовым не только
ничего не заподозрил, но без тени сомнения признал в нем… своего земляка –
пруссака.
Инженер Н. И. Баранов вспоминает: «Летом 1935 года Николай Иванович некоторое
время жил у меня на квартире по улице Стахановцев, 10. Я удивлялся той
настойчивости, с которой он отрабатывал разговорную речь на немецком языке.
Встану утром рано, часов в пять, а его уже нет. Значит, сидит у дома в скверике
и штудирует словарь…
Когда я… задал вопрос, зачем он столь глубоко изучает иностранный язык, для
чего это ему нужно, он ответил: «Для современного культурного человека
недостаточно знать только свою родную речь, только нравы и обычаи своего народа.
Знать два языка – прожить две жизни».
С немецкими инженерами Кузнецов не только разговаривал о всякой всячине, он
стремился перенять у них и их специальные знания, и опыт, приносил от них домой
не одну беллетристику, но и технические книги.
Было бы ошибочным полагать, что напряженная работа на заводе, учеба, занятия
языком, общественные поручения отразились на характере Кузнецова, сделали из
него нелюдима-затворника. Вовсе нет. Кузнецов свердловской поры – завзятый
театрал, не пропускает ни одной премьеры, ни одного концерта именитых
гастролеров, организатор веселых пикников за городом и шумных товарищеских
вечеринок; он по-прежнему увлекается лыжами и стрельбой, по-прежнему
превосходно читает «Сказки об Италии» Горького, отрывки из «Анны Карениной».
Не одобряли многие, и родные, и друзья, знакомств Николая с иностранцами.
Старый знакомый по Кудымкару Андрей Кылосов прямо спросил как-то Кузнецова:[2 -
Здесь и далее диалоги воспроизведены на основании рассказов Н. Кузнецова А.
Лукину, документов и воспоминаний участников событий.]
– Зачем ты связываешься с иностранцами? Ты видишь, время неспокойное. Надо тебе
порвать эту дружбу.
– Не волнуйся, Андрейко, – спокойно ответил Николай Иванович. – Я патриот, а к
патриотам грязь не пристанет.
Прямой начальник Кузнецова тоже с тревогой спросил как-то его:
– Почему вы так часто встречаетесь со спецами? Они на удочку вас не зацепили?
Смотрите, как бы плохо по кончилось!..
– Не волнуйтесь, – сказал в ответ Николай Иванович. – Я ж не зря ношу голову на
плечах. Я лишь практикуюсь. Положение с Германией у нас не весьма приятное.
Может, придется воевать с фашистами. Знание немецкого языка пригодится. Я не
стар, и воевать мне придется.
Знания и способности Кузнецова были оценены в должной мере: Николай с 1938 года
начинает выполнять особые задания по обеспечению государственной безопасности.
ГЛАВА 3
В старых газетных подшивках в номерах от 22 июня 1941 года – самая обычная,
сугубо мирная информация о жизни страны. Газеты набирались и печатались ночью,
в киоски поступили и были распроданы ранним утром, когда вся западная граница
уже полыхала в огне, а на Киев, Минск, Севастополь упали первые бомбы. Москвичи
о войне узнали по радио лишь в полдень из экстренного правительственного
сообщения.
Николай Кузнецов переживал в эти черные минуты те же чувства, что и все
советские люди: гнев и ненависть к вероломным захватчикам, посягнувшим на
свободу и самое существование первого в мире социалистического государства.
Но удивлен он не был. Слишком хорошо он знал гитлеровскую Германию. Поэтому
понимал, что война неизбежна. Страшная. Кровопролитная. Какой еще не было в
истории. И знал, какое место должен занять он сам в строю бойцов с фашизмом.
Первая попытка Кузнецова попасть на фронт закончилась было успешно. Как
спортсмена-парашютиста, владеющего стрелковым оружием, хорошего лыжника, да еще
знающего немецкий язык, его зачислили в воздушно-десантные части. До фронта
оставалось совсем немного – дождаться сформирования подразделения.
Прыгать с парашютом – и много – в ближайшем будущем Кузнецову довелось, но
десантником он не стал и во вражеский тыл прыгнул лишь единожды и то более чем
год спустя.
Распоряжение одного начальника, поспешившего зачислить Кузнецова в десантники,
было беспрекословно отменено другим, более высоким и – главное – более
дальновидным начальником, который рассудил, что человека с таким знанием
немецкого языка использовать в обычном парашютнодесантном подразделении просто
нецелесообразно.
В результате из списков личного состава парашютно-десантных войск фамилия
Кузнецов была перенесена в совсем другой список, где фамилий было много меньше.
Из этого особого списка людей на фронт не отправляли. Их забрасывали за фронт.
И не в составе подразделений, а поодиночке, в крайнем случае – маленькими
группами.
Личные достоинства этих людей, их знания, опыт позволяли использовать их в
условиях сложной и весьма специфической работы.
Танкисты, летчики, другие военные специалисты были нужны Родине после 22 июня
1941 года отнюдь не в меньшей степени, чем разведчики. Но научить человека
водить танк или управлять самолетом все-таки легче, чем сделать его своим
солдатом в стане врагов.
Почти год… Долгие, томительные месяцы ожидания в бездействии (хотя и не в
безделье). Рапорт за рапортом – и отказ за отказом. Он бродил часами но городу
и стыдился собственной молодости и здоровья – мужчин его возраста в то время в
столице можно было встретить лишь в военной форме или на костылях. Николай
поймал себя как-то на мысли, что боится присесть в трамвае на свободное место,
чтобы избежать укоризненных, а то и презрительных взглядов всего вагона.
Уже воевал младший брат Виктор, а он, старший, все еще топтал асфальт
московских улиц.
Москва… Кто был в столице в первую военную осень, никогда не забудет ее
сурового нового облика. Перекрещенные бумажными полосами окна квартир,
заложенные мешками с песком витрины магазинов, серебристо-тусклые колбасы
аэростатов в ночном небе, белые стрелы на стенах домов с надписью:
«Бомбоубежище», счетверенные зенитные пулеметы на крышах.
Почти каждую ночь надсадно завывали сирены воздушной тревоги, вонзались в
черноту беспощадные дымящиеся лучи прожекторов, яростно и неумолчно рвали
воздух зенитки, осыпая мостовые дождем тяжелых стальных осколков с зазубренными
краями. И каждое утро дворничихи заливали доверху водой бочки на чердаках всех
домов в городе. Еще до дворничих немногочисленные оставшиеся в городе мальчишки
(спешить им было некуда – школы в ту зиму не работали) выбирали со дна бочек
блестящие черные стабилизаторы и обгорелые корпуса немецких зажигалок. Ребята
постарше их тушили во время налетов.
И все же, невзирая на бомбардировки, нехватку продовольствия, несмотря на то,
что враг стоял еще в какой-то сотне километров от стен города, Москва жила и
работала. Каждое утро переполненные трамваи и автобусы развозили тысячи
москвичей по фабрикам и заводам, в классных комнатах, превращенных в
госпитальные палаты, склонялись над ранеными врачи, на пустырях вчерашние
девятиклассники изучали трехлинейки и ползали по-пластунски. И совсем почти как
до войны заполнялись но вечерам театральные и концертные залы, на экранах
кинотеатров шли «Боевые киносборники» и довоенная комедия «Сердца четырех».
Николай Кузнецов жил жизнью этого города и… по-прежнему посылал рапорт за
рапортом начальникам всех рангов и степеней. Вот текст последнего из них:
«…Я, как всякий советский человек, в момент, когда решается вопрос о
существовании нашего государства и нас самих, горю желанием принести пользу
моей Родине. Бесконечное ожидание (почти год!) при сознании того, что я,
безусловно, имею в себе силы и способность принести существенную пользу моей
Родине, страшно угнетает меня. Как русский человек, я имею право требовать дать
мне возможность принести пользу моему Отечеству в борьбе против злейшего врага.
Дальнейшее пребывание в бездействии я считаю преступным перед моей совестью и
Родиной.
Прошу довести до сведения руководства этот рапорт…
Я вполне отдаю себе отчет в том, что очень вероятна возможность моей гибели при
выполнении заданий разведки, но смело пойду в тыл врага, так как сознание
правоты нашего дела вселяет в меня великую силу и уверенность в конечной победе.
Это сознание даст мне силу выполнить мой долг перед Родиной до конца».
Когда Кузнецова вызвали к одному из руководителей разведки, он думал, что
обязан этому убедительности своего письма. Но дело обстояло, конечно, иначе:
дошла очередь и до него.
Кузнецов был почти уверен, что именно для такого разговора его сегодня и
пригласили, но все же лишь давно ставшая второй натурой выдержка помогла ему
совладать с радостью. Он поблагодарил за доверие, вопросов никаких задавать не
стал, понимая, что его и так ознакомят с заданием во всех деталях.
За прошедшие месяцы была успешно освоена новая форма работы во вражеском тылу с
использованием небольших, специально подготовленных и возглавляемых чекистами
партизанских групп. Некоторые из них специализировались, к примеру, в диверсиях
на железной дороге, другие – в сборе военной информации. Работали они
чрезвычайно плодотворно, потому что действовали в тесном контакте с местным
населением, – иными словами, при активной поддержке советских людей, оставшихся
по разным причинам на оккупированной территории. Обычные методы фашистской
контрразведки и карателей против таких отрядов оказывались малоэффективными.
Командование решило включить Кузнецова в состав одного из таких отрядов,
который должен был действовать во вражеском тылу, поблизости от какого-либо
важного административного центра. Его функции были особого рода… Ему предстояло
работать непосредственно в городе, причем в мундире офицера гитлеровской армии.
Внедрить Кузнецова в какое-нибудь военное учреждение немцев в таком качестве в
те сроки, какими располагало командование, практически было невозможно, поэтому
он должен был находиться на одном месте не постоянно, а как бы наезжать.
Обоснованием таких визитов сейчас как раз и занимались чекисты, которые
разрабатывали его будущую легенду.
О его роли в отряде не должен был знать никто, кроме, конечно, непосредственных
командиров и тех разведчиков, которые будут работать в контакте с ним. В списке
бойцов он будет числиться под псевдонимом. Отныне он становился Николаем
Васильевичем Грачевым.
В заключение Кузнецова спросили, согласен ли он и в состоянии ли выполнить это
задание?
Кузнецов задумался. Н
|
|
