| |
Моя тайная война
Ким Филби
Ким Филби.
Моя тайная война.
Предисловие
Автор книги "Моя тайная война", выдающийся советский разведчик-интернационалист
Ким Филби, посвятил всю свою сознательную жизнь делу коммунизма, делу защиты
завоеваний Великой Октябрьской социалистической революции, разоблачению
агрессивных планов империалистических держав и подрывной деятельности их
спецслужб, направленной против Советского государства, против мира и
социального прогресса.
Имя Кима Филби по праву стоит в одном ряду со славными именами таких советских
разведчиков, как Рудольф Иванович Абель, Конон Трофимович Молодый, Николай
Иванович Кузнецов, Лев Ефимович Маневич, Рихард Зорге, чье высочайшее мужество,
идейная убежденность, обостренная ответственность за порученное дело легендарны.
Разведчиками, как и солдатами, не рождаются - ими становятся. И все
перечисленные выше стали ими, хотя каждый шел в разведку своим путем и судьбы у
них сложились по-разному.
Ким Филби уже в молодые годы выбрал свой путь - путь борьбы против фашизма, за
торжество идей марксизма-ленинизма, социальную справедливость и прогресс.
Горячее сердце и осознание необходимости принять личное участие в этой борьбе
привели его в ряды советской разведки, где он овладел всеми методами и приемами
работы, закалил характер и волю, рискуя жизнью, в течение долгих лет сражался
на переднем крае невидимого фронта. Глубокая убежденность в правоте дела,
которому он посвятил жизнь, верность социалистическим идеалам, готовность к
самопожертвованию и несгибаемая воля позволили Киму Филби успешно выдержать все
выпавшие на его долю испытания, с честью выполнить долг советского
разведчика-интернационалиста.
Многогранный и обширный по географии подвиг ветерана советской разведки
совершался им на территории ряда европейских государств и США, стран Ближнего и
Среднего Востока. На его долю выпало немало испытаний, связанных с характером
работы разведчика, особенно после того, как Филби был зачислен в кадры
английской разведки. И обо всем этом достоверно рассказывается в этой книге.
Ким Филби родился в 1912 году в семье чиновника английской колониальной
администрации в Индии. Впоследствии его отец увлекся исследованием арабского
Востока и стал видным ученым-востоковедом. Являясь долгое время советником
короля Саудовской Аравии Ибн-Сауда, Филби-старший поддерживал тесные связи с
консервативно настроенными аристократическими кругами, финансистами и
парламентариями Великобритании и ряда других западноевропейских государств.
Отец Филби прекрасно понимал: чтобы завоевать положение среди британской элиты,
необходимо кроме происхождения и воспитания получить соответствующее
господствующим в этих кругах представлениям образование, и поэтому определил
сына в Кембридж.
После успешного окончания Кембриджского университета Ким Филби получил
возможность занять престижное место в правительственном аппарате, и он
воспользовался этой возможностью, но не ради карьеры, а для того, чтобы
выполнять задания советской разведки.
Еще в университете наряду с обязательными дисциплинами Филби занялся изучением
научного социализма и под влиянием этого передового учения стал глубже
осмысливать окружавшую его буржуазную действительность. Пытливый ум,
наблюдательность, критическая оценка развернувшихся в 30-е годы классовых битв
привели к тому, что Филби решительно порвал со своим классом и стал в ряды
борцов за коммунизм.
"Мое решение занять активную позицию в борьбе против реакции не было
результатом внезапного обращения в другую веру, - писал Ким Филби в предисловии
к английскому изданию своей книги. - Самые ранние мои политические раздумья шли
в русле лейбористского движения... Много читая, я постепенно начал замечать,
что британская лейбористская партия стоит далеко в стороне от основного потока
мирового развития левых сил. Однако настоящий переворот в моем мышлении
произошел после... катастрофического поражения лейбористской партии в 1931 году.
Казалось невероятным, что партия может проявить подобную беспомощность перед
лицом реакции, продемонстрировавшей способность к мобилизации своих резервов в
случае кризиса. Более того, восприимчивость, казалось бы, просвещенного
избирателя к циничной пропаганде того времени ставила под сомнение сами посылки,
лежащие в основе парламентской демократии в целом... Все это сблизило меня с
левым крылом общественного мнения, критически настроенным по отношению к
лейбористской партии, и особенно с коммунистами. Интенсивное изучение
политической литературы и классиков европейского социализма перемежалось с
активными, иногда накаленными дебатами на собраниях...
Прошло два года, прежде чем я перешел от социалистического к коммунистическому
мировоззрению... Университет я покинул с дипломом в кармане и убеждением, что
моя жизнь должна быть отдана коммунизму".
Эта вера в торжество идей марксизма-ленинизма помогала Киму Филби выстоять в
тяжкие годы сталинских репрессий, когда бесследно исчезали его советские
коллеги, еще недавно работавшие рядом. "Открывшийся мне путь, - писал Филби, -
требовал сжать зубы и твердо верить, что идеалы революции переживут заблуждения,
даже самые огромные, отдельных личностей".
Без этой веры была бы невозможна работа в неимоверно сложной международной
обстановке тех лет. Ведь не успели отгреметь последние залпы первой мировой
войны, просохнуть слезы вдов и матерей, а над миром уже начали сгущаться
зловещие тучи новой войны. В Западной Европе поднимал голову фашизм,
агрессивный и антисоветский по своей сущности. Осуществив захват Маньчжурии, к
восточным границам Советского Союза выдвинулась милитаристская Япония.
В этой сложной для Советского Союза международной обстановке и приступил Ким
Филби к работе в советской разведке, которая стала смыслом всей его последующей
жизни.
Киму Филби было совершенно очевидно, что для успешной работы в разведке
недостаточно университетского образования и знаний иностранных языков. Под
руководством своего советского коллеги он начинает овладевать искусством
разведки, расширяет свои связи в кругах, заинтересованных в достижении
договоренности с нацистами и готовых во имя удовлетворения имперских амбиций
Британии признать "особые интересы" фашистской Германии в Восточной Европе.
Вспоминая те далекие годы, Филби рассказывал: "...Затем наступила пора
профессиональной подготовки... Мой советский коллега провел скрупулезную работу,
основанную на продуманном сочетании теории и примеров из практики...
Должен признаться, что порой многое казалось мне нудным повторением. Однажды я
заявил, что данный вопрос мы уже отрабатывали десятки раз, и усомнился, нужно
ли повторять его снова и снова. "Что? - воскликнул он. - Только десять раз?!
Вам придется выслушать это сто раз, прежде чем мы покончим с этим вопросом".
Я глубоко благодарен ему за его настойчивость. Когда я приступил к настоящей
работе в нацистской Германии и фашистской Испании, я был буквально напичкан
идеями безопасности и конспирации. В значительной мере благодаря этому мне
удалось выжить и стать ветераном".
Умело используя знакомства в пронацистски настроенных кругах, Ким Филби вышел
на высокопоставленных чиновников государственного аппарата Германии, даже
удостоился личных встреч и бесед с Риббентропом.
Этому в немалой степени способствовало знакомство Филби через отца с известным
английским разведчиком Локкартом, а через последнего с издателем немецкого
фашистского журнала "Геополитик" генералом Хаусхофером.
Начав в 1935 году работать в качестве сотрудника в журнале "Ревью оф ревью",
Филби принял затем предложение Локкарта и перешел в редактируемую им газету
"Ивнинг стандард".
Выдавая себя за сторонника сближения между Англией и Германией, Филби вступил в
члены англо-германского общества, был замечен генералом Хаусхофером и по его
рекомендации совершил несколько поездок в нацистскую Германию в качестве
корреспондента "Ивнинг стандард" и представителя "Геополитик". Эти поездки
позволили Киму Филби получить полезную информацию о политических и военных
устремлениях нацистских главарей и ближе познакомиться с интересовавшими
советскую разведку лицами.
Вспоминая о том трудном периоде вживания в чуждую среду ради достижения
поставленной цели, Филби в беседе с молодыми чекистами в 1985 году сказал: "...
Моей задачей было вылепить из себя не образ нациста, а образ независимо
мыслящего англичанина, воспринимающего гитлеровскую Германию как фактор
европейской жизни середины 30-х годов и пытающегося извлечь из этого как
экономические, так и культурные выгоды для своей страны. Эта линия была
выработана мною с моим советским коллегой. При этом мы предусматривали все
возможные в будущем перемены, в том числе, конечно, и разгром гитлеровской
Германий. Зарекомендовать себя откровенным нацистом я просто не имел права, и
наши предположения оправдались.
Насколько дальновиден и предусмотрителен был советский коллега, я убедился
позднее, когда бывший редактор издававшейся в Англии пронацистской газеты
Кэррол, стопроцентный нацист, после начала войны между Англией и гитлеровской
Германией был арестован и всю войну провел в тюрьме. Представляете, как много
"пользы" я бы принес, если бы мне пришлось всю войну просидеть в тюрьме".
Когда после фашистского мятежа в республиканской Испании встал вопрос о
направлении на захваченную фалангистами территорию советского разведчика, Филби
не только был готов профессионально выполнить это серьезное задание, но и, что
не менее важно, смог запастись множеством рекомендаций от сотрудников
германского посольства в Лондоне, из Берлина и от британских магнатов к их
коллегам в Испании.
Ким Филби успешно выполнил задание, сумел утвердиться в интересующих в то время
советскую разведку кругах и даже получил от Франко орден за выдающиеся заслуги.
Франкистский посол в Англии герцог Альба, которому лорд Крэмборн пожаловался,
что Франко плохо относится к английским журналистам, заверил его, что после
того, как газета "Таймс" прислала такого блестящего молодого журналиста, как
Ким Филби, этого не повторится.
Можно себе представить, как нелегко приходилось Филби, который, сочувствуя всем
сердцем республиканцам, был вынужден, чтобы не выдать себя, в своих статьях
оставаться беспристрастным. "Я старался сообщать только сухую информацию, -
писал он. - Но за всю мою жизнь это был, очевидно, один из самых страшных
периодов. Я приходил на поле боя, видел убитых товарищей, ради которых я отдал
бы всего себя, но вынужден был ходить среди них как представитель "победителей".
Сколько горечи и скорби в этих словах! Какого нервного напряжения потребовало
это от Филби и сколько невидимых рубцов отложилось на его сердце!
Этот богатый событиями отрезок своей жизни, названный испанским периодом, автор
с присущей ему скромностью коротко изложил в прологе к книге, сопроводив
заголовком "На волосок от гибели". Основную же часть своей книги он посвятил
работе в английской разведке (СИС), постепенно, шаг за шагом знакомя читателя
со структурой, кадрами и направлением деятельности СИС на разных этапах. С
твердых марксистских позиций Ким Филби показал не столько неспособность,
сколько нежелание правящих кругов Англии использовать аппарат разведки для
развертывания активной борьбы против фашистской Германии, особенно на
оккупированных ею территориях западноевропейских государств.
"...Англичане просто хотят восстановления статус-кво, существовавшего до
Гитлера: возврата к Европе, где будут спокойно господствовать Англия и Франция
при помощи реакционных правительств, достаточно сильных, чтобы поддерживать
порядок среди своих народов и служить "санитарным кордоном" против Советского
Союза, - пишет Ким Филби. - Такая точка зрения, однако, исключала само
существование управления специальных операций, целью которого, говоря словами
Черчилля, было зажечь пожар в Европе. А этого нельзя было добиться, призывая
народ к сотрудничеству в восстановлении непопулярного, дискредитировавшего себя
старого порядка..."
Отдельные зарисовки Филби о кадрах и системе подготовки в диверсионной школе, о
некоторых коллегах по СИС не лишены свойственного автору тонкого юмора и
наблюдательности.
На богатом фактическом материале он знакомит читателя с антисоветской
направленностью подрывной деятельности английских и американских секретных
служб в послевоенный период, основы которой закладывались в то время, когда
Великобритания и США являлись союзниками СССР по антигитлеровской коалиции.
Итак, цель, которая была поставлена перед Филби в начале его разведывательной
карьеры, была достигнута - он стал кадровым сотрудником английской разведки. И
это явилось не игрой случая, а закономерным результатом кропотливой планомерной
работы по достижению поставленной цели. Много лет спустя, вспоминая первые годы
работы в советской разведке, Филби с большой теплотой отзывался о своем первом
руководителе, его прозорливости, умении выделить главное: "...Когда он говорил
со мной о перспективах будущей работы и упоминал о возможности моего
поступления в британскую секретную службу, я думал, что он фантазирует.
Возможно, так оно и было. Однако его фантазия стала реальностью. Я часто
задавался вопросом, узнал ли он об этом до своей безвременной гибели от рук
фашистских агрессоров..."
Нельзя без восхищения думать об идейной стойкости и профессиональном мастерстве
Филби, железной выдержке и хладнокровии, когда читаешь главы о его работе в
английской разведке.
Начиная с 1940 года Ким Филби занимался операциями, направленными против
специальных служб фашистской Германии и ее сателлитов, внося тем самым вклад в
борьбу антигитлеровской коалиции против коричневой чумы. Его опыт сотрудника
советской разведки помогал ему в решении профессиональных задач и как
сотруднику СИС, что в определенной степени способствовало его быстрому
продвижению по служебной лестнице.
Занимая ответственные посты в центральном аппарате английской разведки и ее
представительствах за границей, Ким Филби вел активную разведывательную работу
в интересах СССР. "Я рассматривал все занимаемые мною посты в СИС исключительно
как прикрытие своей основной деятельности, а мое стремление к компетентному
выполнению своих служебных обязанностей диктовалось стремлением занять те
должности, на которых я мог принести максимальную пользу Советскому Союзу", -
написал он в 1968 году в своем обращении к английскому читателю.
Даже не искушенному в делах разведки человеку не составит особого труда
догадаться, какую ценность для органов государственной безопасности СССР
представляла поступавшая от Филби информация, благодаря которой удалось сорвать
или предупредить многие замыслы и подрывные акции спецслужб США, Великобритании
и их сателлитов, обезвредить забрасываемых агентов и диверсантов. Очень точно
сказал об этом бывший сотрудник СИС, ныне известный писатель Грэм Грин: "Когда
Филби достиг вершины своей карьеры, любая инициатива разведок Запада была
заранее обречена".
Вместе с тем занимаемое Филби в английской разведке положение требовало от него
поистине филигранной точности действий, тщательной соразмерности каждого
принимаемого им решения.
Филби постоянно стоял перед дилеммой: - если бы все проводимые им по линии
спецслужб противника операции оканчивались неудачей, то его бы в лучшем случае
уволили; - если бы они были слишком успешными, то наносили бы ущерб Советскому
Союзу и коммунистическому движению.
В этих условиях Филби приходилось планировать и проводить каждую из операций,
направленных против интересов СССР, таким образом, чтобы они либо самым
"естественным" путем проваливались, либо имели ограниченный успех и находились
под контролем органов госбезопасности СССР. Это были годы колоссального
нервного напряжения, требовавшие полной отдачи духовных и физических сил,
постоянного поиска оптимальных решений. И Ким Филби ни разу не допустил ошибки.
Ким Филби, несомненно, был не только одаренной, но и сильной личностью. Получив
в 1951 году информацию об угрозе ареста, нависшей над его единомышленниками
Дональдом Маклином и Гаем Берджессом, занимавшими ответственные посты в
министерстве иностранных дел Англии, Ким Филби, сознавая опасность, предпринял
все возможное для их спасения. Начались годы тяжелой, изнурительной борьбы,
когда Киму Филби в полной мере пришлось на себе испытать коварство и
изощренность английских спецслужб, действовавших в ходе расследования методом
"кнута и пряника".
Свое положение после первых допросов Филби охарактеризовал следующим образом:
"Допрос потряс меня, однако мелькнул и луч надежды. Стало ясно, что, хотя на
бумаге дело против меня выглядит очень серьезно, тем не менее доказательств у
них нет.
Я был достаточно опытным в подобных делах и знал, что за отсутствием
доказательств они могут вести дело против меня только в том случае, если я сам
во всем признаюсь. Поэтому все, Что я должен был сделать, - и это твердо стоять
на позиции непризнания, а также не допускать противоречивых показаний".
Прекрасное знание противника и его приемов, высокие морально-волевые качества,
выдержка и самообладание позволили Филби достойно выдержать продолжавшееся
почти пять лет неравное противоборство.
Английским властям трудно было поверить, что талантливый разведчик Ким Филби,
награжденный за особые заслуги орденом Британской империи, не их человек.
В 1955 году, когда вновь началось разбирательство, министр иностранных дел
Англии Макмиллан во время дебатов в парламенте был вынужден публично снять все
обвинения с Кима Филби.
Тонкий психолог, человек высокого интеллекта, понимающий и умеющий вовремя
раскусить собеседника и его уловки, прекрасно анализировать складывающуюся
обстановку и точно рассчитывать момент перехода от обороны к наступлению -
таким предстает перед нами Ким Филби в этом поединке.
Несмотря на то что английская контрразведка (МИ-5) продолжала подозревать, что
Филби причастен к делу Маклина-Берджесса, он, проявляя свои лучшие бойцовские
качества, вновь активно включился в борьбу с происками американской и
английской спецслужб против СССР с территории государств Ближнего Востока. Зная
о подозрениях МИ-5, советская разведка принимала особые меры по обеспечению его
личной безопасности. И когда в 1963 году поступила информация о нависшей над
ним новой угрозе, Центр организовал выезд Кима Филби из Бейрута в СССР - страну,
ставшую для него подлинной Родиной, которую он беспредельно любил и в которой
обрел настоящее счастье. После короткого отдыха Ким Филби вновь включился в
активную чекистскую работу, вносил большой вклад в дело обеспечения мира во
всем мире, содействовал росту авторитета Советского Союза в глазах всего
человечества.
Ким Филби прожил счастливую жизнь. Выступая перед коллективом чекистов на
собрании, посвященном 100-летию со дня рождения Ф. Э. Дзержинского, он имел
полное право сказать: "Большая часть моей жизни позади. Оглядываясь на
прошедшие годы, я думаю, что прожил их не зря. Мне хочется от себя повторить
слова рыцаря революции Феликса Дзержинского: "Если бы мне предстояло начать
жизнь сызнова, я начал бы ее так, как начал..." Об этом же он говорил в своем
последнем интервью английскому журналисту Филипу Найтли, опубликованном в
лондонской газете "Санди таймс" весной 1988 года.
За выдающиеся заслуги перед Советским государством Ким Филби был награжден
орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Дружбы
народов, знаком "Почетный сотрудник госбезопасности".
Книга Кима Филби "Моя тайная война" имеет большую познавательную ценность, на
конкретном достоверном материале раскрывает подрывную деятельность
империалистических разведок против СССР и стран социалистического содружества.
С. Громов.
От автора
Предлагая советскому читателю эту небольшую книгу, я считаю необходимым дать
некоторые пояснения.
Насколько мне известно, каждый факт, изложенный здесь, бесспорен. Но разумный
читатель поймет, что я описываю события, происходившие двадцать, тридцать или
сорок лет назад, и что память подчас может подвести. Учитывая это, я проверил и
перепроверил мой материал и убедился, что если и есть в нем некоторые
погрешности, то лишь самые незначительные, не влияющие на ход повествования и
не искажающие картины деятельности английских, американских и других
разведывательных служб, с которыми у меня были самые тесные отношения. Было бы
полезно, конечно, если бы я вел дневник моей деятельности, но об этом,
разумеется, не могло быть и речи. Наличие такого компрометирующего материала
привело бы кратчайшим путем к разоблачению, аресту и другим чрезвычайно
неприятным последствиям.
К тому же, хотя эта книга строго придерживается правды, тем не менее она не
претендует на всю правду. Любой, кто надеется найти здесь информацию о
советской разведке, будет разочарован. Несомненно, разведывательные службы
противника способны составить себе общее представление о моей деятельности как
советского разведчика. Однако существует масса информации, которой они не знают,
а также есть сферы, где их попытки докопаться до истины весьма сомнительны. Но
не мне, советскому разведчику, снабжать противника информацией или рассеивать
его мучительные сомнения, поэтому я умышленно почти не упоминаю о моей работе с
советскими товарищами...
Это обидно, потому что описание моей работы в советской разведке было бы,
наверное, самой интересной частью моей истории. Но до тех пор пока идет тайная
война с непримиримым противником, основные принципы нашей деятельности
сохраняют свою первостепенную важность. Первый из этих принципов, грубо говоря:
держи язык за зубами! Возможно, некоторые из моих более молодых читателей в
отдаленном будущем увидят в открытой публикации подробное описание работы
разведывательной организации, членом которой я был, но что касается меня, то я
очень сомневаюсь, что доживу до этого времени.
Жены большинства разведчиков несут бремя особого рода: они не имеют возможности
ни участвовать в работе своих мужей, ни даже знать о ней.
Всем таким женам посвящается эта книга, и особенно моей жене - Руфе.
Пролог. На волосок от гибели.
Однажды, в самом начале своей деятельности в качестве сотрудника советской
разведки, я впервые подвергся серьезной опасности и буквально чудом избежал
смерти. Шел апрель 1937 года. Местом моей резиденция в то время была
расположенная на юге Испании Севилья. Мое основное задание состояло в том,
чтобы из первых рук собирать сведения обо всех сторонах военной деятельности
фашистов. Полученную информацию я должен был по договоренности лично передавать
советским друзьям во Франции или при случае - в Англии. Для срочной связи у
меня был код и несколько секретных адресов за пределами Испании.
Перед выездом из Англии мне вручили инструкцию по пользованию кодом, написанную
на крошечном клочке материала, напоминающего рисовую бумагу. Инструкцию я
обычно хранил в кармане для часов, и вот именно этот клочок чуть было не
поставил меня под дула винтовок фалангистов.
После нескольких недель, проведенных в делах и заботах в Севилье и ее
окрестностях, я случайно обратил внимание на объявление о предстоящем в
следующее воскресенье в Кордове бое быков. В то время линия фронта проходила в
25 милях к востоку от Кордовы, между Монторо и Андухаром, и идея взглянуть на
бой быков в непосредственной близости от фронта, где я еще не побывал,
оказалась слишком заманчивой. Я решил провести весь конец недели в Кордове,
включив в свою программу и воскресную корриду. Я отправился в военную
комендатуру Севильи - капитанию, чтобы получить необходимый пропуск, но
приветливый майор отмахнулся от меня. По его словам, для посещения Кордовы
специального пропуска не требовалось. Все, что нужно сделать, - это сесть на
поезд и отправиться в путь.
В пятницу я сел в утренний поезд в Севилье и оказался в одном купе с группой
итальянских пехотных офицеров. Чувствуя себя, как говорится, всегда на работе,
я пригласил их на обед в Кордове, но они вежливо отказались из-за отсутствия
свободного времени: накануне отправки на фронт они будут слишком заняты в
публичных домах.
Я снял номер в отеле "Дель Гран Капитан" и, пообедав в одиночестве, отправился
на прогулку по благоухающим улицам Кордовы. Побродив в состоянии счастливой
беззаботности до полуночи, я вернулся в отель и лег спать.
Мой сон был прерван оглушительным стуком в дверь. Я открыл. В комнату ввалились
два человека в форме гражданской гвардии, выполнявшей функции военной
жандармерии. Они приказали мне быстро собрать вещи и отправиться в комендатуру.
На мой вопрос: "Зачем?" - старший из них, в чине капрала, коротко бросил:
"Приказ!"
В те дни я спал очень крепко. Не в мою пользу было и то, что я стоял в пижаме
перед двумя гвардейцами в тяжелых башмаках и вооруженных винтовками и
револьверами. Я еще не проснулся до конца и был растерян, так что мой мозг
работал отнюдь не со скоростью света. Меня сверлила одна мысль: как избавиться
от предательской бумажки в кармане брюк? Подумал о ванной комнате, но мой номер
был без ванны. Пока я одевался и собирал вещи, гвардейцы перерыли мою постель.
Может, удастся как-нибудь освободиться от этого клочка бумаги по дороге из
отеля в комендатуру?
Когда мы вышли на улицу, я убедился, что сделать это нелегко. У меня была лишь
одна свободная рука, в другой я нес чемодан. Позади твердо шагали, по всей
видимости, хорошо вымуштрованные конвоиры, которые следили за мной, как ястребы.
Так что, когда меня ввели в здание комендатуры, компрометирующая бумажка все
еще находилась при мне. Помещение было освещено одной лампой без абажура,
бросающей яркий свет на большой полированный стол. Я предстал перед низкорослым,
уже немолодым, лысым и угрюмым майором гражданской гвардии. Не поднимая глаз
от стола, он рассеянно выслушал рапорт конвоировавшего меня капрала.
После тщательной проверки моего паспорта майор спросил: "Где ваше разрешение на
въезд в Кордову?" Я повторил ему то, что мне сказали в севильской капитании, но
он не принял моих слов во внимание. "Неправда, - заявил он тоном, не терпящим
возражений. - Всем известно, что для приезда в Кордову требуется особое
разрешение". Что привело меня в Кордову? Желание посмотреть бой быков? Где же
мой билет? Ах, у меня его нет? Я только что приехал и собирался купить билет
утром? "Правдоподобная" история! И так далее. По мере нарастания скептицизма в
словах майора я все больше убеждался, что майор - ярый англофоб. В те дни было
много англофобов по обе стороны фронта в Испании. Мой мозг заработал с
лихорадочной быстротой в поисках выхода из создавшегося положения.
Майор и два арестовавших меня гвардейца с подозрительностью приступили к
осмотру моего чемодана, но прежде они поразили меня неожиданной деликатностью,
надев перчатки. Содержимое чемодана тщательно просматривалось, прощупывалось
пальцами и разглядывалось на свет. Не найдя ничего предосудительного в моем
нижнем белье, они стали тщательно замерять наружные и внутренние размеры
чемодана, простукивая его поверхность. Когда "невинность" содержимого" чемодана
оказалась вне всяких сомнений, гвардейцы даже вздохнули. У меня появилась
надежда, что это конец моих испытаний и что мне теперь прикажут с первым же
поездом убираться из города, но этого не случилось.
"А теперь, - неприятным тоном сказал майор, - как насчет вас?" И предложил мне
вывернуть карманы. Нужно было действовать немедленно. Я быстро вытащил свой
бумажник и резким движением швырнул его на полированный стол. Бумажник,
закрутившись, полетел в дальний угол стола. Как я и предполагал, все трое
бросились за бумажником, стараясь дотянуться до него через стол. В тот момент,
когда передо мной торчали три пары ягодиц, я выхватил из кармана брюк
злополучный клочок бумаги, смял его и быстро проглотил. Теперь с легким сердцем
я выворачивал все карманы. Майор не стал подвергать меня неприятной процедуре
телесного осмотра. Вместо этого он прочел мне сухую короткую лекцию о
коммунистах, заправляющих в английском правительстве, и приказал убираться из
Кордовы на следующий же день.
Утром, когда я расплачивался за номер в отеле, из дальнего угла холла появились
оба моих "приятеля" из гражданской гвардии и попросили подвезти их до станции
на заказанном мною такси. Садясь в поезд, идущий в Севилью, я подарил им пачку
английских сигарет, и они радостно замахали вслед уходящему составу.
Это не был героический эпизод. Если бы даже инструкцию по пользованию кодом
обнаружили, мой английский паспорт, вероятно, спас бы меня от смертного
приговора. Однако в будущем у меня будет немало возможностей убедиться в том,
что операции, связанные с настоящим риском, не всегда влекут за собой
наибольшую опасность, так как можно заблаговременно определить действительную
степень риска и принять соответствующие меры предосторожности. А вот
незначительные случаи, подобные только что описанному, часто подвергают
человека смертельной опасности.
Глава I.
Секретная служба принимает меня на работу.
Насколько мне помнится, впервые я установил контакт с английской секретной
службой летом 1940 года. Это дело интересовало меня в течение ряда лет. Еще в
нацистской Германии и позже в Испании, где я работал корреспондентом "Таймс"
при вооруженных силах генерала Франко, я питал некоторую надежду на то, что ко
мне постараются "подобрать ключи". Я был уверен, что сразу узнаю "своего"
человека, как только он начнет осторожно зондировать меня. Он представлялся мне
худощавым, загорелым, конечно, с подстриженными усиками, немногословным и,
вероятно, ограниченным. Он, конечно, предложит мне работать во имя родины и
сурово нахмурится при упоминании об оплате. Но увы! Ничего подобного не
произошло. Единственным офицером разведки, который проявил ко мне какой-то
интерес в Испании, был немец, некий майор фон дер Остен, он же дон Хулио. Он
погиб в начале второй мировой войны в автомобильной катастрофе в Нью-Йорке. Дон
Хулио обычно привозил меня в помещение абвера в Конвенто де лас Эсклавас в
Бургосе и давал пояснения по большим картам, висевшим на стене и утыканным
обычными цветными булавками. Целый год он время от времени угощал меня обедами
и вином, и контакт казался полезным. Однако в конечном счете выяснилось, что он
интересовался мной лишь с одной целью - чтобы я представил его знакомой мне
даме. Когда я оказал ему эту услугу, майор сразу же предложил ей работать на
немецкую разведку и выполнять обязанности иного рода. Дама с возмущением
отвергла его но всем статьям, и он отдалился от меня.
Когда разразилась вторая мировая война, "Таймс" направила меня в Аррас своим
корреспондентом, аккредитованным при штабе британской армии. К июню 1940 года я
вернулся в Англию, будучи дважды эвакуирован - из Булони и Бреста. В Лондоне я
написал для "Таймс" две-три статьи, в которых подвел итоги кампании и указал на
ее различные моральные аспекты. Не помню, что я тогда писал. Прочитав недавно
едкие замечания об этой кампании в мемуарах Лиддела Гарта, я испытал лишь
чувство облегчения за провал в памяти. Должно быть, я написал ужасную чепуху.
Итак, к концу июня я оказался без дела. "Таймс" не проявляла намерения ни
отделаться от меня, ни перегружать работой. Таким образом, я располагал
свободным временем, чтобы спланировать свое будущее. Главное, нужно было
определить ту основу, на которой его следовало строить.
Я решил покинуть "Таймс", хотя ко мне там всегда хорошо относились. Но полевая
армейская цензура убила во мне всякий интерес к военной корреспонденции.
Попытайтесь написать сообщение с фронта, не упомянув ни названий населенных
пунктов, ни номера части, и вы поймете, что я имею в виду. Позже английская
военная цензура стала более либеральной, но в период странной войны тупые
ограничения цензуры сравнивались (не в ее пользу) с практикой цензоров генерала
Франко, подвергшейся в свое время резкой критике.
Однако, решив покинуть "Таймс", я не должен был забывать, что приближается срок
моего призыва в армию. У меня не было никакого желания полностью потерять
контроль над своей судьбой, и поэтому я с возрастающим беспокойством колдовал
над тем "железом", которое ковал для себя, стараясь его не перекалить. У меня
состоялась одна многообещающая встреча с Фрэнком Берчем, которую организовал
наш общий друг. Берч был ведущей фигурой в государственной школе кодирования и
шифровального дела - криптографическом учреждении, которое занималось
раскрытием кодов противника (и друзей). Однако Берч, в конце концов, отверг
меня на том издевательском основании, что не может предложить мне жалованье,
достойное моего труда. Огорченный, я отправился в Холлоуэй на медицинский
осмотр.
Через несколько дней меня вызвал к себе в кабинет редактор иностранного отдела
"Таймс" Ральф Дикин. Он вытаращил на меня глаза, надул щеки и сморщил лоб, что
обычно делал, когда бывал расстроен. Некий капитан Лесли Шеридан из военного
министерства позвонил ему и спросил, свободен ли я для военной работы. Шеридан
не произвел впечатления на Дикина, хотя и представился как журналист, поскольку
в прошлом был связан с "Дейли миррор". Короче говоря, Дикин не хотел
участвовать в этом деле и убеждал меня отказаться. К сожалению, мне пришлось
его разочаровать. Я никогда не слышал о Шеридане, но решил ковать железо, пока
горячо. И я немедленно откликнулся на запрос.
Вскоре на внешнем дворе гостиницы "Сент Эрмин", вблизи станции
"Сент-Джеймс-парк", у меня состоялась встреча с госпожой Марджори Мэкси. Это
была очень приятная пожилая дама. Я не имел никакого представления, да и до сих
пор не имею, какое именно положение она занимала в государственной системе. Но
госпожа Мэкси говорила авторитетно и, очевидно, имела право по крайней мере
рекомендовать меня на "интересную" работу. В начале нашей беседы она затронула
вопрос о возможности политической работы против немцев в Европе. В течение
десяти лет я серьезно интересовался международной политикой, объездил многие
страны Европы, у меня уже сложились более или менее зрелые представления о
подрывной деятельности нацистского режима, поэтому я был достаточно хорошо
подготовлен для беседы с госпожой Мэкси на эту тему. Кстати, в тот период в
Англии лишь очень немногие серьезно задумывались над этим вопросом, так что и
представления самой госпожи Мэкси были далеко не ясными.
Я выдержал первый экзамен. Госпожа Мэкси попросила меня встретиться с нею еще
раз на том же самом месте через несколько дней. На вторую встречу она явилась в
сопровождении Гая Берджесса, которого я хорошо знал. Мне опять устроили
испытание. Вдохновленный присутствием Гая, я старался показать себя в выгодном
свете, бесцеремонно бросаясь именами, как будто давал интервью. Мои собеседники
время от времени обменивались взглядами. Гай важно и одобрительно покачивал
головой. Оказалось, что я попусту тратил время, поскольку решение уже было
принято. При прощании госпожа Мэкси сказала, что в случае моего согласия я
должен порвать связи с "Таймс" и прибыть в распоряжение Гая Берджесса на
Кэкстон-стрит, в том же квартале, что и гостиница "Сент Эрмин".
"Таймс" не доставила мне хлопот. Дикин надулся, повздыхал немного, но он не мог
предложить мне ничего интересного. Итак, я без фанфар покинул
Принтинг-Хаус-сквер. Мне казалось, меня ждала новая секретная и важная карьера.
Я решил, что мой долг - воспользоваться опытом единственного знакомого мне
сотрудника секретной службы. Поэтому я весь уик-энд веселился с Гаем Берджессом.
В следующий понедельник я официально доложил ему о прибытии на службу.
Учреждение, с которым я связал себя, называлось Сикрет Интеллидженс Сервис
(СИС). Оно широко известно также под названием МИ-6, хотя непосвященная публика
называет его просто секретной службой. Я удивился, с какой легкостью меня
приняли на службу. Позже выяснилось, что единственным запросом о моем прошлом
была обычная проверка в МИ-5 (контрразведке), где проверили мою фамилию по
учетным данным и дали лаконичное заключение: "Ничего компрометирующего не
имеется". Теперь каждый новый скандал со шпионами в Англии порождает поток
рассуждений о "позитивной проверке" (подробное исследование всех материалов,
относящихся к прошлому проверяемого и связанных с ним лиц. - Прим. авт.) Но
тогда, в счастливом эдеме, о "позитивной проверке" и не слышали. В первые
недели мне даже казалось, что я, может, вовсе и не туда попал (на эту мысль
навел меня коллега из Москвы. Мои первые сообщения заставили его серьезно
подумать, что я попал в какую-то другую организацию. - Прим. авт.), что где-то
есть другая служба, скрытая в тени, действительно секретная и действительно
могущественная, способная на такие закулисные махинации, которые оправдывают
вечную подозрительность, например, французов. Скоро, однако, стало ясно, что
такой организации не существует. Это было концом иллюзий, но их утрата не
причинила мне боли.
Сначала Гай повел меня в предназначавшийся мне кабинет. Это была маленькая
комната со столом, креслом и телефоном. Раздраженно фыркнув, Гай вышел в
коридор и вскоре вернулся с пачкой бумаги, которую положил на стол.
Удовлетворенный тем, что я теперь полностью вооружен для выполнения своих
обязанностей, он сообщил, что мое жалованье будет таким же, как и у него, - 600
фунтов стерлингов в год. Деньги выплачиваются наличными ежемесячно и без
вздорных притязаний со стороны налогового управления. Нечего совать нос в
каждый секретный шиллинг! Фактически же за секретностью жалованья скрывалось
грубое неравенство. Каждый контакт между начальником и подчиненным теоретически
являлся частным, секретным договором, и если начальник мог заполучить работника
А дешевле, чем Б, то, каковы бы ни были их достоинства, начальник поступил бы
глупо, не сделав этого. Однако меня вполне устраивали предложенные условия, и
вскоре меня представили некоторым моим будущим коллегам.
Подразделение СИС, куда я попал, было известно под названием секции "Д"
(диверсии). Я никогда не видел ее устава, если он вообще существовал. Из
разговоров с коллегами я понял, что задача секции - содействовать поражению
противника путем организации активного сопротивления и путем уничтожения
невоенными средствами источников его мощи. Начальником секции был полковник
Лоуренс Гранд. Меня представили ему через несколько дней после зачисления в
штат. Высокий и худой, он поразительно напоминал человека, которого я рисовал в
своем воображении, находясь в Германии или Испании. Разница заключалась в том,
что его никак нельзя было назвать человеком ограниченного ума. Он свободно и
быстро ориентировался во всех вопросах, входивших в круг его страшных
обязанностей, и никогда не пасовал перед идеей, какой бы значительной и даже
дикой она ни казалась.
В то время много внимания уделяли идее взрыва Железных ворот на Дунае с целью
прервать поставку немцам румынской нефти. Мне приходилось видеть Железные
ворота, поэтому меня поражало то хладнокровие, с каким мои коллеги говорили о
взрыве ворот, словно речь шла о разрушении шлюзовых ворот на Риджентс-кэнэл.
Такая акция никак не соответствовала скудным ресурсам секции "Д" в 1940 году. И
когда эту попытку все же предприняли, югославская полиция сразу раскрыла и
уничтожила ее в самом зародыше, поставив английское правительство в неловкое
положение.
Таким же несоответствием между целями и средствами отличались предложения
нарушить снабжение немцев нефтью путем "вывода из строя бакинских нефтяных
промыслов". Впоследствии мне довелось увидеть бакинские нефтяные промыслы, и
меня позабавила мысль о том, как бы англичане приступили к выполнению такого
задания, допустим, начав действовать с базы в Каире. Даже в 1940 году я счел бы
такие разговоры пустой фантазией, если бы лично не присутствовал на
пресс-конференции в Аррасе, которую созвал генерал Паунелл, бывший в то время
начальником штаба у лорда Горта. Генерал Паунелл тогда заявил, что, учитывая
мощь линии Зигфрида, лучшие перспективы может открыть удар через Кавказ (речь
идет о планах нападения на Советский Союз, которые вынашивали в то время
правящие круги Великобритании под лицемерным предлогом нанесения удара по
Германии с востока. - Прим. авт.). В случае успеха такой удар взломает "слабую
восточную систему обороны Германии" и откроет путь англо-французскому
наступлению.
У полковника Гранда никогда не было средств для осуществления своих идей, хотя
их щедро предоставляли его преемникам. Его лондонский штат легко мог
разместиться в большой гостиной. Так оно и бывало, когда мы регулярно
собирались по воскресеньям в его загородной вилле, где неиссякаемыми темами для
дискуссий были планы, планы и планы. В разведке Гранду доставались чуть ли не
одни объедки. Старейшие и более прочно обосновавшиеся подразделения разведки с
неодобрением встречали попытки добиться большего куска от "секретного" пирога.
Исходя из обоснованной предпосылки, что саботаж и подрывная деятельность сами
по себе небезопасны (виновников взрывов нетрудно установить), работники
разведки с удовольствием спешили сделать необоснованный вывод: взрывы - это,
мол, напрасная трата времени и денег, так пусть лучше все средства идут на
"тихий" шпионаж. Поэтому требования Гранда к казначейству и вооруженным силам
нередко замораживались в самой разведывательной службе. В лучшем случае Гранду
оказывалась прохладная поддержка.
По части политической диверсии возникали еще большие трудности, потому что
здесь затрагивались основные аспекты британской политики. Английское
правительство привыкло поддерживать монархов и олигархов в Европе и было
настроено против любых форм подрывной деятельности. Единственно, кто мог
оказывать Гитлеру какое-то сопротивление, были представители левого движения -
крестьянские партии, социал-демократы и коммунисты. Только они были способны,
рискуя жизнью, бороться против оккупантов. Но было мало вероятно, чтобы они
стали стараться ради английского правительства, упорно продолжавшего заигрывать
с королями каролями и принцами павлами, которые систематически преследовали
всех левых в период между войнами.
Таким образом, в Англии идеологи подрывной деятельности начали свою работу в
условиях серьезных препятствий, воздвигаемых министерством иностранных дел,
которые слишком поздно поняли, что, каков бы ни был исход войны, солнце их
любимых марионеток закатилось навсегда. Неудивительно поэтому, что в самый
решительный момент движения Сопротивления стали тяготеть к Советскому Союзу и
что сбалансировать влияние СССР во Франции, Италии и Греции удалось только
присутствием многочисленных англо-американских вооруженных сил.
В целях конспирации и для удобства всем офицерам СИС давались условные
обозначения, которые применялись в корреспонденции и при разговорах. Гранд,
естественно, обозначался буквой "Д". Начальники подсекций были известны как
"ДА", "ДБ" и т. д., а их помощникам добавлялись цифры, например "ДА-1". Гай
имел обозначение "ДУ". По установленному порядку я должен был бы обозначаться
как "ДУ-1", но Гай деликатно объяснил, что условное обозначение "ДУ-1"
подразумевает определенную подчиненность ему, а он хочет, чтобы нас считали
равноправными. Гай разрешил эту дилемму: вместо цифры к моему обозначению он
прибавил букву "Д". Так передо мной открылась карьера работника секретной
службы, условно обозначенного "ДУД" (английское слово "dud" означает
"неудачник". - Прим. пер.).
Подсекция "ДУ" не была идеальным отправным пунктом для моей карьеры. Мне
хотелось найти в службе свое собственное место, а для этого прежде всего
необходимо было выяснить, как она организована и чем занимается. Гай же
превратил свою подсекцию в своего рода фабрику идей. Он считал себя колесом,
которое, вращаясь, высекает идеи, словно искры. Куда падали эти искры, его,
по-видимому, не интересовало. Он проводил массу времени в кабинетах других
сотрудников, где предлагал свои идеи. Когда он воодушевлялся, в коридоре то и
дело раздавался его смех. После трудового утра, заполненного разговорами, Гай
обычно врывался ко мне в кабинет и предлагал выпить.
Однажды в июле Гай вошел ко мне, против обыкновения, с какими-то бумагами. Это
были страницы написанной им докладной записки. Гранд в основном одобрил ее
содержание, но предложил глубже изучить и подработать вопрос. Для этого Гаю и
понадобилась моя помощь. Я страшно обрадовался. По долгому опыту я знал, что
"помогать" Гаю значило освободить его от всякой работы. Но поскольку я целые
две недели буквально ничего не делал, я был рад любой работе. Я взял документы,
а Гай уселся на край моего стола, стараясь уловить на моем лице признаки
одобрения.
Это была характерная для него продукция - масса здравого смысла, затерянного в
цветистых оборотах и сомнительных цитатах. (Гай располагал цитатами чуть ли не
на каждый случай жизни, но никогда не утруждал себя их выверкой.) Он предлагал
создать школу для обучения агентов методам подпольной работы. Предложение
поражало не тем, что его внесли, а тем, что до сих пор его никто не сделал.
Школы такого рода еще не существовало. Гай доказывал необходимость этого дела,
общепризнанного теперь, но нового в то время. Он наметил программу обучения. В
заключение Гай предлагал назвать школу колледжем Гая Фокса в память о
неудачливом заговорщике, "планы которого раскрыла бдительная елизаветинская
СИС". Не мог же он предложить название "Колледж Гая Берджесса"!
Наконец-то у меня появилось какое-то дело. Я разбил вопрос на составные части:
программа, отбор слушателей, конспирация, размещение и т. д. - и по каждой
подготовил докладные записки. Засыпав меня своими предложениями, Гай, казалось,
потерял всякий интерес к последней вспышке своих идей, но это было не так. Он
знал, что Гранд прочитал мои документы и создал комиссии для их обсуждения.
Меня лично и тогда, и позже не привлекала работа в комиссиях. В каждой комиссии
обычно есть свое пугало. Моим пугалом в комиссии по вопросам обучения стал
некий полковник Чидсон. Он сыграл большую роль в спасении от Гитлера
значительного количества промышленных алмазов в Голландии, но для меня он был
просто надоедливым человеком. Ему чудилось, что Европу охватывает анархия, и он
отчаянно сопротивлялся идее позволить массе головорезов свободно расхаживать по
континенту. Однажды я увидел его идущим мне навстречу по Лоуэр-Риджентс-стрит.
Минутой позже он тоже заметил меня и застыл на месте. Затем быстро поднял
воротник и нырнул в переулок. Необходимость нашей школы стала очевидной.
В то время Гай неизменно повторял: "Надо, чтобы за эту идею ухватились". В
какой-то степени это удалось. Вскоре я, к своему удивлению, узнал, что для
использования в учебных целях уже приобрели Брикендонбери-холл, бывшее школьное
здание, расположенное на просторном участке неподалеку от Хартфорда. Меня
представили капитану 3 ранга Питерсу, которого назначили начальником школы. Он
часто приглашал нас с Гаем на обед в "Хангерию", чтобы послушать, что мы думаем
о новом деле. У него были мечтательные голубые глаза и очаровательная мягкая
улыбка. Несмотря на резкое различие характеров, он сильно привязался к Гаю,
который бесцеремонно таскал у него со стола сигареты. К сожалению, его
сотрудничество с нами оказалось недолгим. Впоследствии его посмертно наградили
крестом Виктории, вероятно, за ненужную храбрость, проявленную в Оранской
гавани. Услышав о его награждении, я взгрустнул при мысли, что Питерс никогда
об этом не узнает. Он был человеком сентиментального склада и заплакал бы от
такой чести. Наши слушатели обожали его.
Среди преподавательского состава были разные люди. Был весельчак Джордж Хилл
(сотрудничал с Брюсом Локкартом, одним из английских тайных агентов в России
после революции 1917 года, а также был другом Сиднея Рейли. Во время второй
мировой войны занимал высокий пост в УСО и был послан Черчиллем в Москву в
качестве представителя УСО/СИС. - Прим. авт.) - автор книг о своих таинственных
приключениях в Советской России, один из немногих оставшихся в живых англичан,
которые действительно засыпали "песок в буксы". С большим брюшком, Хилл скорее
походил на опереточного короля с лысой макушкой вместо короны. Позже его
назначили руководителем миссии управления специальных операций (Управление
специальных операций было создано по распоряжению Черчилля в 1940 году и
руководило всеми тайными действиями против стран оси, особенно саботажем и
диверсиями. - Прим. авт.) в Москве. Мои друзья в СССР приняли это с восторгом:
они знали о Хилле все.
Был еще специалист по взрывчатым веществам - Кларк. Он отличался неуемным
чувством юмора. Когда однажды его попросили организовать показ своих методов
для начальника чешской военной разведки и его аппарата, Кларк расставил
мины-ловушки в рощице, через которую шла дорога на полигон. Кларк предполагал,
что чехи пойдут через рощу гуськом. Они же, напротив, пошли шеренгой, и офицеры,
шедшие по краям, перенесли тяжелое потрясение. Лишь по счастливой случайности
никто не пострадал.
Был также меланхоличный чех. Его рекомендовали как печатника, работавшего в
подпольной типографии в Праге. Это был бледный, приземистый толстяк.
Другой печальной фигурой был австрийский социал-демократ Вернер. Его готовили
на роль руководителя слушателей-австрийцев, которых мы могли получить, однако
такие слушатели не появились. Вернер говорил только по-немецки, и мне
приходилось тратить немало времени, чтобы все ему объяснить. В конце концов он
подал в отставку и получил другое назначение. Подводную лодку, перевозившую его
в Египет, потопили в Средиземном море пикирующие бомбардировщики.
Выдающейся личностью среди нас был, несомненно, Томми Харрис, известный
торговец произведениями искусства. Его взяли по предложению Гая в качестве
своего рода домоправителя и главным образом потому, что Харрис и его супруга
были вдохновенными кулинарами. Он оказался единственным среди нас человеком,
который в первые же недели установил тесный личный контакт со слушателями.
Работа в школе была совершенно недостойной Харриса, необразованного, но
обладавшего блестящим природным умом. Томми вскоре переманила МИ-5, где он стал
впоследствии инициатором и руководителем одной из самых изобретательных
разведывательных операций того времени. Для меня, как увидим, дни, проведенные
в Брикендонбери, были беспросветным мраком. Их скрашивала лишь зародившаяся и
высоко мною ценимая дружба с Томми Харрисом.
Слушателей оказалось у нас мало - две небольшие группки бельгийцев и норвежцев
и несколько большая группа испанцев. В целом их насчитывалось около 25 человек.
Возможно, они и получили что-то полезное в Брикендонбери, хотя я в этом
сомневаюсь. Мы не имели представления о задачах, которые им предстояло
выполнять, и ни Гаю, ни мне не удалось раздобыть необходимых сведений у
руководства в Лондоне. Иначе говоря, нам почти нечем было заниматься, и мы
только и делали, что беседовали с Питерсом да помогали ему составлять докладные
записки для руководства, которые редко удостаивались ответа. Было ясно одно: мы
мало чему могли научить испанцев, большинство которых были подрывниками из
Астурии (в прошлом шахтеры). "Все инструкторы похожи друг на друга, - сказал
как-то один испанец, парень лет восемнадцати. - Они говорят нам, сколько надо
отрезать бикфордова шнура, мы же для безопасности увеличиваем длину вдвое. Вот
почему мы пока еще живы".
Англичане могли бы извлечь полезный урок из области конспирации, если бы
разбирались в ее правилах. Это выявилось только через несколько лет. Поскольку
предполагалось, что мы имеем дело с агентами, которые будут засылаться на
территорию противника, где их, весьма вероятно, могут схватить, было решено
подлинные имена и фамилии офицеров из преподавательского состава скрыть под
кличками. Питерс стал Торнли, Хилл - Дейлом и так далее. Гай, дав волю своему
мальчишескому воображению, за моей спиной убедил Питерса навязать мне такую
неприличную кличку, что я даже не решаюсь ее назвать. Единственное исключение
составил Томми Харрис, которому, по непонятным мне причинам, разрешили оставить
его собственное имя.
Как-то после войны Томми случайно встретил руководителя нашей бельгийской
группы, человека неприятного, постоянно кичившегося своим аристократическим
происхождением. Томми зашел с ним выпить чаю. Вспоминая Брикендонбери, бельгиец
заметил, что слушатели раскрыли все наши клички, за исключением одной. Томми
проверил его и выяснил, что тот действительно знает все наши имена. Он спросил
тогда, кто же составил исключение. "Речь идет о вас", - ответил бельгиец.
Скоро с этих страниц на время исчезнет имя Гая Берджесса, поэтому мне, надеюсь,
простят, если я расскажу о пристрастии Гая к невинным проделкам. Однажды летним
вечером Питерс лежал в постели с острым приступом экземы. Чтобы скрыть ее, он
отращивал бороду. Около его кровати сидел, потягивая из рюмки портвейн,
приезжий инструктор, назвавший себя Хэзлиттом. Внезапно из сада раздался крик,
а за ним послышались разноязыкие возгласы. В дом ввалились слушатели. Каждый из
них утверждал, что видел кто троих, кто десяток и даже более парашютистов,
выбросившихся поблизости. Услышав это сообщение, Питерс приказал бельгийцам
надеть форму и установить пулеметы в окнах. Это обеспечивало хороший сектор
обстрела через школьные спортивные площадки. Не знаю, что случилось бы, если б
противник вошел через парадную дверь. "Раз немцы высадились, - сказал Питерс
Хэзлитту, - придется встать".
Потом он допустил роковую ошибку, приказав Гаю установить точные данные о
происшествии и сообщить о результатах дежурному офицеру в Лондон. Гай приступил
к делу с напускной добросовестностью. Я слышал урывками его доклад по телефону.
"Нет, мне нечего добавить к тому, что я сказал... Не хотите же вы, чтобы я
фальсифицировал показания, не правда ли? Повторить?.. В районе Хартфорда видели
спускающиеся парашюты в количестве от восьмидесяти до нуля... Нет, я не могу
определить достоверности сообщений разных свидетелей. От восьмидесяти до нуля.
Вы поняли? Я позвоню вам еще раз, если понадобится. До свидания". Торжествуя,
Гай пошел докладывать. "Не знаю, что я смогу сделать, если поднимусь, - сказал
Питерс, - но я, конечно, должен взять командование на себя".
Прошел час или два, но больше ничего не случилось. Бельгийцы печально разобрали
свои "льюисы", и мы пошли спать. Все следующее утро Гай висел на телефоне,
распространяя веселые новости. Оказывается, дежурный офицер поднял своего
начальника, а тот связался с военным министерством. Восточный военный округ был
поднят на ноги, и на рассвете его бронечасти заняли позиции по боевому
расписанию. Гай высказал ряд предположений относительно того, во что все это
обошлось. Следует заметить, что цифру "нуль" назвал ему накануне вечером я,
цифра же "восемьдесят" исходила, по-видимому, от самого Гая. Мы оба ошиблись.
Сбросили
|
|
