авершилось дело трагически. В начале июня 1951 года стал 
собираться отец на работу, потерял сознание, а через два часа помер от 
кровоизлияния в мозг. Шел ему сорок третий год. Похоронили отца на Миусском 
кладбище. 
 Я учился в девятом классе, сестра - в седьмом, у мамы нашей никакой 
специальности. Пошла она работать диспетчером на автобазу с зарплатой четыреста 
рублей тогдашними деньгами, а нынешними - сорок. Быстро пришлось продать 
немногие оставшиеся от отца вещи, книги. Надо было на наши ничтожные доходы и 
кормиться, и какую-то одежонку покупать. Жили впроголодь, но, спасибо маме, она 
не заставила меня прекратить учебу и идти работать. Я же стал хорошо учиться. 
Переживал за всех, и очень хотелось выбиться в люди, хотя бы для того, чтобы 
семья могла жить нормально. Учеба пошла легко. Сам удивлялся - все стало 
понятным, к доске выйдешь - никаких трудностей, пятерка за пятеркой. Закончил 
школу с серебряной медалью. Было это в 1952 году. Именно в том году отменили 
для медалистов вступительные экзамены в институты. 
 Итак, аттестат был, медаль была, не было только ни малейшего осознанного 
представления, куда же пойти учиться. Я надумал, по совету своего родственника, 
кадрового военного Владимира Аркадьевича Кочерова, поступать в Военно-воздушную 
академию имени Жуковского. Документы мои в академии приняли, экзаменов сдавать 
не надо. Вышла заминка с медкомиссией. Требования там были исключительно 
жесткие, полежал я денька три в госпитале на обследовании, и врачи посоветовали 
мне не рисковать - отчислят, дескать, курса с третьего, только время зря 
потеряешь. Я загоревал, поскольку уже мнил себя военным летчиком-инженером. Что 
делать? Приятель посоветовал пойти в Институт востоковедения. Почему бы и не 
податься в востоковеды? Поехал в Ростокинский проезд и без особых хлопот был 
принят на индийское отделение. Стал учить язык урду, все, что касается Индии - 
историю, географию, литературу. Стал получать стипендию - сразу немного 
полегчало. Но очень немного. Помню, по чьему-то доброму совету, обратился в 
кассу взаимопомощи, и мне выдали ссуду в семьдесят рублей на покупку ботинок. 
 Учиться было легко и интересно. Непривычна была сама обстановка. В военные и 
послевоенные годы в школах обучение было раздельное - мужские школы и женские 
школы, а в институте все вместе, все чувствуем себя взрослыми людьми и этим 
щеголяем друг перед другом. Преподаватели с нами обращаются как со взрослыми, 
на семинарах можно говорить умные вещи, и урду пишется такими закорючками, что 
никто понять не может, а ты понимаешь. Первую сессию я сдал на пятерки, а уж 
потом так и сдавал все экзамены только на "отлично" до самого окончания 
института. Лишь за дипломную работу получил "хорошо". 
 Взрослая жизнь для мальчишки таит много опасностей, ощущение самостоятельности 
кружит голову. К счастью, иммунитет от дурных влияний выработался, видимо, еще 
в Марьиной роще. Учился, играл в футбол, бегал, катался на коньках. Институт 
давал редкую возможность удовлетворять страсть к чтению, которой я, насколько 
могу припомнить, "заболел" в первом классе, как только научился читать. 
Приятели мои оказались людьми читающими, имеющими доступ к книгам, о которых я 
только слышал. Сейчас эти книги широко издаются, но времена тогда были другими. 
Не одобрялись Достоевский, Андреев, Есенин, практически все поэты 
предреволюционной поры, только что были подвергнуты опале Ахматова и Зощенко. 
Помогала учиться, конечно, студенческая среда, в которой все страстно, не по 
обязанности, а по убеждениям (с оглядкой, конечно: даже молодежь в ту пору 
должна была быть осмотрительной), горячо обсуждалось, а из этих обсуждений и 
складывалось не вполне ясное, но достаточно прочное впечатление, что живем-то 
мы во времена необычные и великие. Конечно, о величии времен и живых вождей мы 
и читали, и слышали ежедневно и ежечасно, но происходило свое неофициальное и 
неформальное осмысление действительности, пробивались росточки собственного 
мышления. 
 В марте 1953 года умер Сталин, его смерть показалась нам, мальчишкам и 
девчонкам, катастрофой. Шли по Москве бесконечные мрачные траурные колонны, 
возникали чудовищные давки на перекрытых улицах, гибли в них десятки, а может 
быть, и сотни людей, как это было при спуске с Рождественского бульвара на 
Трубной площади. Пытались и мы с приятелями пробиться в Колонный зал. Нам 
намяли бока, оттоптали ноги, мы промаялись в огромной толпе у Петровских ворот 
всю ночь и лишь утром, несолоно хлебавши, возвратились по домам. 
 Катастрофы, как нам думалось, не произошло, а улучшения в нашей общей жизни 
наметились довольно скоро. Это был наглядный урок здравого исторического смысла.
 Каким же образом, почему никто так долго не мог понять, что вождем нашим был 
человек далеко не безупречный, мягко говоря? Как же можно было все, что удалось 
сделать на протяжении многих лет огромному народу, считать результатом 
гениальности, проницательности, железной воли, мудрости одного-единственного 
человека? Вот на такие вопросы мы пытались ответить. Да разве только мы? 
 Под шум всеобщих преобразований упразднили наш Институт востоковедения и 
перевели нас в 1954 году в учреждение, само название которого вселяло трепет в 
наши сердца, - в Институт международных отношений. Оказалось, что и там учатся 
такие же люди, как и мы, некоторые поумнее, некоторые поглупее, а в общем 
обычные студенты. Располагалось тогда здание этого института у Крымского моста. 

 Мы - "восточники", коренные мгимовцы - "западники". Помещений в институте не 
хватает, учимся в две смены. Нас, "восточников", стало меньше, часть наших 
сотоварищей перевели в другие институты, и держимся мы друг за друга крепче. Я 
близко схожусь с Витей Прокуниным. Он книжник, умница. С нами Борис Васильев - 
бывший танкист, человек основательный, уже умудренный жизнью, неназойливо, 
по-доброму опекающий нас, вчерашних школьников. В наш кружок входит и Седа 
Алиханянц, дочь одного из создателей советского ядерного оружия академика 
Абрама Ивановича