ветер, вышли на улицы и площади бородачи с автоматами, 
загремели выстрелы, захрустели кости под сапогами и прикладами. Сбрил президент 
роскошные усы, переоделся в женский хеджаб, спрятался в туалете самолета и так 
спас свою жизнь. 
 Думаю, дружеские чувства, которые испытывает ко мне итальянский дипломат, не 
вполне бескорыстны, хотя и искренни. С давних пор укоренилось в Иране, стало 
частью политического фольклора мнение о том, что англичане и русские знают и 
могут все. Традиция восходит к тем давним временам правления Каджаров, когда 
Россия и Англия действительно хозяйничали в Персии, делили ее на сферы влияния, 
интриговали друг против друга, смещали и назначали министров и губернаторов, 
провоцировали бунты и подавляли их. Давно прошли те времена, забыты Каджары, 
превратилась во второразрядную державу могучая Англия, на месте России возник и 
окреп Советский Союз, а традиция живет, подпитывается невежеством, 
злонамеренными шепотами, страхами и... надеждами. Разные надежды у разных 
тегеранских жителей. 
 ...Я иду по площади Фирдоуси. Вот маленький жестяной киоск, окрашенный зеленой 
масляной краской. Киоск битком набит бумажной рухлядью - пожелтевшие 
растрепанные журналы, обрывки многоязычных книг, потускневшие плакаты. У вороха 
макулатуры слышу: "Ты русский". Я не отрицаю. "Я - Гриша из Ростова". - 
"Здорово, земляк! Какими судьбами в Тегеране?" 
 Гриша ухмыляется, загадочно говорит: "Через Шанхай пароходом. - И спрашивает в 
упор: - Когда придут наши?" - "Какие наши, куда придут?" "Сюда! Видишь, что 
здесь делаемся. Народ ждет, что придут наши и наведут порядок. Когда придут?" 
Разговор не очень приятен. Гриша не вполне трезв, его компаньон продолжает 
улыбаться и разводить руками. Не хватает еще услышать в центре Тегерана: "А ты 
меня уважаешь?" или, что будет похуже, увидеть поблизости стражей порядка. 
Приятели - из сомнительных кругов русской эмиграции в Иране, знакомство с ними 
дипломату излишне, а их болтовня бесполезна. 
 Но откуда взялась мысль о приходе "наших"? Нет, не сам Гриша до этого 
додумался и не только осколки эмиграции поглядывают на Север. Наши 
доброжелатели, а их в Иране немало, тоже задают этот вопрос. Многие из них 
видят мир упрощенно, история начала века им кажется всего лишь вчерашним днем, 
и они недоумевают - разве не замечает Россия, что здесь гибнут ее друзья и 
крепнут враги, разве не могут перейти границу советские танки, чтобы от их 
грохота рассеялось черное наваждение, окутавшее страну? 
 Перемешались в умах иранцев прошлое с настоящим и будущим, реальность с 
призраками, здравый смысл с бредовыми фантазиями, а самое главное - никто 
понять не может, чем кончится вся эта смута, чьи еще жизни она унесет, кого 
казнит и кого помилует... 
 Не в лучшем положении оказались и дипломаты. Вот и приходится итальянцу 
дружить с русским коллегой. В назначенный по телефону день и час Бонетти 
подходит к воротам посольства, и мы отправляемся в недальнюю гостиницу "Нью 
надери" пообедать. Идем по полуденному солнышку, стучим каблуками по асфальту, 
рассказываем друг другу были и небылицы, но не очень громко, чтобы поспешающий 
поодаль перс не мог всего расслышать. Скрывать нам нечего, будем разговаривать 
и в ресторане, а там, это известно, еще в шахские времена были установлены 
приспособления, позволяющие подслушивать разговоры гостей. Но облегчать жизнь 
глазам и ушам исламской революции тоже особого смысла нет. Пусть перс идет 
рядом и пытается услышать предобеденную чепуху - это его работа. 
 В ресторане при гостинице тихо. Хлебаем ячменный суп, жуем чело-кабаб полоску 
жареного мяса, положенную на вареный рис, запиваем все это лугом газированным 
кислым молоком и ведем беседу. Говорим по-английски. Бонетти владеет им 
свободно, так же как французским и немецким. Мне приходится слегка 
преувеличивать свои познания в фарси и урду, чтобы у итальянца не появилось 
ложного чувства превосходства. Бонетти - тайный русофил, он мечтает побывать в 
Москве, читает русскую литературу, и я с удовольствием преподношу ему "Войну и 
мир", к сожалению, в английском переводе. Возможно, русофильство моего друга 
навеяно деловыми соображениями. Но он неназойлив, тактичен, а Россия всегда 
зачаровывала иностранцев, всегда хотелось им заглянуть в ту шкатулку, которая у 
них зовется русской душой. Одни делают это профессионально, другие любительски, 
но надо сказать, ни у тех, ни у других ничего не выходит. (Кто-то давным-давно 
подсунул читающей Европе мысль о том, что душа эта лучше всего описана 
Достоевским. Бонетти уверен, что так и есть.) Разговоры об Иране перемежаются 
рассуждениями о русской истории и литературе, и мне доставляет удовольствие 
просвещать коллегу. Кстати, знает ли он, мой уважаемый друг, что первые 
башенные часы в персидском городе Исфагане в XVIII веке установил его 
соотечественник, итальянский мастер? Итальянец приятно удивлен. При всей 
дипломатической космополитичности он - патриот Италии. 
 Мы не спешим. Обеденный перерыв в советском посольстве трехчасовой, итальянец 
возвращаться после обеда к письменному столу не собирается. Обсудили все 
последние политические события - мир для дипломата зачастую замыкается страной 
пребывания, особенно если она так необычна и беспокойна, как Иран. Горизонт 
сужается, политический центр вселенной перемещается в Тегеран. Редкому 
иностранцу, долго живущему в чужой стране, удается избежать этой аберрации 
дипломатического зрения. 
 Кофе, приготовленный по армянскому рецепту (хозяин ресторана армянин), крепок 
и. вкусен, не позволяет подкрасться послеобеденной дремоте. Легчайший ветерок 
изредка пробегает по голубой воде бассейна во дворе гостиницы, где и положено 
пить кофе. Купающихся и загорающих нет - в исламской республике это занятие 
рискованное для всех, без различия пола и вероисповедания. Бассейны заполняются 
водой для уюта, для того,