у на Востоке.
 7-е было своего рода внешней контрразведкой — занималось «обеспечением 
безопасности советских колоний».
 8-е занималось научно-технической разведкой.
 Внешняя разведка стала необходимой для политического руководства и отвоевала 
себе особое положение в извечном конфликте с дипломатией.
 Члены политбюро довольно быстро осознали, что нужно разделить разведку и 
дипломатию и не компрометировать полпредов конспиративной деятельностью: 
«Безусловно запретить всякую нелегальную работу и деятельность как послам и 
ответственным лицам советских представительств за границей, так и курьерам и 
всяким другим служащим».
 Взаимоотношения между дипломатами и разведчиками складывались трудно. Хотя 
поначалу дипломаты еще могли отстоять свои права с помощью партийного аппарата.
 17 июля 1924 года политбюро приняло постановление:
 «В дальнейшем назначение основных резидентов ГПУ в состав дипломатического 
корпуса производить по соглашению с секретарем ЦК».
 Феликс Дзержинский — в отличие от своих наследников — старался ладить с 
дипломатами. 23 мая 1925 года он даже обратился в политбюро с неожиданным 
предложением включить в состав коллегии Наркоминдела его заместителя 
Менжинского:
 «В связи с информацией, организованной ОГПУ по иностранным делам, а также с 
нашей борьбой со шпионажем и организуемой капиталистическими странами 
контрреволюцией был бы очень желателен в интересах дела и обороны страны более 
тесный контакт нашей работы с НКИДелом».
 Но чем дальше, тем реже дипломаты побеждали в ведомственных конфликтах с 
разведкой и контрразведкой.
 Нарком Чичерин писал в своем политическом завещании:
 «Руководители ГПУ были тем невыносимы, что были неискренни, лукавили, вечно 
пытались соврать, надуть нас, нарушить обещания, скрыть факты…
 ГПУ обращается с НКИД, как с классовым врагом… Внутренний надзор ГПУ в НКИД и 
полпредствах, шпионаж за мной, полпредами, сотрудниками поставлен самым нелепым 
и варварским образом…»
 Еще в конце 1923 года секретная экзаменационно-проверочная комиссия ЦК провела 
массовую чистку наркомата иностранных дел, убирая всех «неблагонадежных». 
Комиссия рекомендовала ЦК ввести в штат загранучреждений сотрудников 
госбезопасности для «внутреннего наблюдения» за дипломатами и их семьями. Такая 
практика существует и по сей день.
 Григорию Беседовскому, который в 1929 году оставил свой пост в советском 
полпредстве в Париже и попросил у французов политического убежища, Чичерин 
говорил:
 — Меня тоже подслушивают. У меня делали здесь, в кабинете, ремонт и, 
несомненно, этим ремонтом воспользовались, чтобы установить микрофонный аппарат.
 Менжинский даже не считает нужным скрывать это обстоятельство. Он как-то 
сказал мне: «ОГПУ обязано знать все, что происходит в Советском Союзе. И мы 
достигли того, что наш аппарат прекрасно справляется с этой задачей».
 Политбюро не один раз создавало комиссии для урегулирования отношений между 
чекистами и дипломатами.
 Из протокола заседания политбюро № 25 от 1928 года:
 «Принять предложение т. Литвинова о создании постоянной комиссии для 
разрешения возникающих между НКИД и ОГПУ спорных вопросов…»
 В те времена с чекистами еще можно было спорить. Госбезопасность не была 
всевластной.
 «Между разведкой и Наркоматом иностранных дел всегда шла жестокая борьба за 
влияние… Почти всегда сведения и заключения этих двух учреждений по одним и тем 
же вопросам расходятся между собой… Борьба принимает особенно острые формы при 
назначении сотрудников за границей и продолжается за границей между послом и 
резидентом», — отмечал Георгий Агабеков, бежавший на Запад разведчик.
 Судьба сотрудника, командированного за границу, решалась на совещании в ОГПУ, 
которое устраивалось раз в неделю. Председательствовал начальник иностранного 
отдела или один из его помощников. Присутствовали представитель ЦК, он же 
заведующий бюро заграничных ячеек при ЦК, и представитель учреждения, которое 
командирует сотрудника. Решающее слово принадлежало представителю ОГПУ.
 Заблаговременно заполненная и присланная в иностранный отдел ОГПУ анкета 
кандидата на выезд изучалась в аппарате госбезопасности. О нем наводили справки 
в архивах и в картотеке. Если его фамилия фигурировала в каком-нибудь донесении 
агента ОГПУ — без конкретных обвинений, без доказательств сомнительности его 
поведения — ему отказывали в поездке и Наркоминделу предлагали представить иную 
кандидатуру.
 В последующие годы эта ситуация только ухудшилась. Спецслужбы могли сломать 
карьеру любому дипломату, если решали, что ему «нецелесообразно» выезжать за 
границу. Даже руководители наркомата, а затем Министерства иностранных дел 
могли только гадать, чем не угодил «соседям» тот или иной человек…
 Полная автономия разведчиков привела к двоевластию в полпредстве. Резидент 
формально должен был подчиняться полпреду. Поначалу полпреды требовали 
показывать им телеграммы разведки, уходившие в Москву. Позднее это стало 
невозможно. Полпреды смирились и знали, что с резидентом не ссорятся. У него 
своя связь с центром, и не известно, что он докладывает в Москву. Разведка — 
часть госбезопасности, а ссориться с этим ведомством опасно.
 Полпред ощущал, что находится под постоянным контр