анзитном зале минут 
через пятнадцать.
      — Все, я освободился и нахожусь в твоем распоряжении. Когда отлетает 
самолет в Рейкьявик?
      Я назвал время.
      — Ну что ж, у нас есть время прокатиться по вечернему городу и заехать ко 
мне на Тагенсвай перекусить.
      — Как так? — Мне показалось, что я ослышался.
      — А очень просто. Я договорился тут с иммиграционным начальником о том, 
чтобы тебе сделали транзитную визу для выхода в город.
      — Здорово. Поехали, не будем терять время.
      От Каструпа, расположенного на полуострове Амагер, до центра Копенгагена 
мы доехали за какихнибудь двадцать минут. Датская столица по сравнению с 
Москвой выглядела поистине сказочным городом. До рождественских праздников 
оставалось чуть ли не три недели, а Копенгаген уже сверкал морем огней, 
искрился на морозном воздухе гирляндами, венками, елочными украшениями, 
подсвечивался хитроумными прожекторами и тонул в умопомрачительных витринах, в 
которых в обязательном порядке были выставлены красный Дед Мороз, венки с 
еловыми шишками, свечи. Улицы буквально дышали довольством, умиротворенностью и 
прущим изо всех углов достатком. Создавалось впечатление, что все население 
города вышло на улицы, чтобы степенно и неторопливо засвидетельствовать свое 
глубокое удовлетворение царящей повсюду предпраздничной атмосферой.
      В моей взрослой и далеко не экзальтированной голове возникали образы и 
персонажи, навеянные сказками Ханса Кристиана Андерсена, которыми я зачитывался 
в детстве. Казалось, вон из того подъезда сейчас выйдет оловянный солдат и, 
сделав по всем правилам ружейный артикул, торжественно зашагает к Амалиенборгу4.
 А там на балконе покажется пузатый и важный король, воображающий себя 
властелином всей земли и одетый в самые богатые наряды, но на самом деле 
вышедший на мороз в чем мать родила. Навстречу, держась за руки, идет мальчик с 
девочкой — это, конечно, Кай с Гердой вышли на улицу, чтобы выбрать себе 
подарок. А в этом подвале, вероятно, жил когдато сам сказочник.
      Вспомнил советского писателя Геннадия Фиша, создавшего серию книг про 
Скандинавские страны. В очерке «Здравствуй, Дания!» он описывает, как ходил по 
улицам Копенгагена и от имени вселившегося в его душу тургеневского Хоря 
неодобрительным тоном комментировал то или иное явление: «Это у нас не шло бы… 
Это непорядок». (Хорь, в отличие от Калиныча, вообще, как известно, 
неодобрительно относился к загранице.)
      А я ловил себя на мысли, что внутри меня поселился именно антипод 
ХоряФиша, разлюбезный Калиныч, восторженная душа, принимавшая все, что ему ни 
покажут, на веру. Нет, одернул я себя мысленно, так нельзя, нельзя размягчаться,
 так и недолго до… Крамольную мысль я немедленно прогнал, как только мы с 
Гордиевским вступили на Striiget — пешеходную улицу длиной около километра, 
протянувшуюся от Королевской Новой площади до Ратушной.
      Вопервых, само понятие пешеходной улицы в центре города сбило тогда меня 
с толку. Зачем? Для чего? Кому это нужно? А где же проехать автомобилям? 
Непорядок. (Силен всетаки Хорь в русском человеке!) И потом, откуда у датчан 
столько ювелирных магазинов? Золотото у них не добывается, драгкамней не 
водится. Странно… И Калиныч окончательнотаки покинул меня в этот вечер, 
уступив место подозрительному скептику Хорю.
      Между тем время неумолимо бежало вперед и сокращало мою остановку в 
Копенгагене. С чувством гордости истинного хозяина, показавшего свои 
апартаменты гостю, Гордиевский усадил меня в свой «фордкортину» и повез к себе 
домой «откушать». По пути гдето справа мелькнуло наше посольство, потом 
американское, потом проехали парк, и наконец мы въехали на улицу Тагенсвай. 
Здесь в старинном, солидном по московским меркам доме посольство снимало для 
атташе Гордиевского двухкомнатную квартиру.
      Нас встретила милая и добрая хозяйка Лена, жена Гордиевского, и… свирепый 
сиамский кот Барсик, изодравший своими когтями всю посольскую мебель и обои в 
квартире. Барсик встретил меня недоверчивым злобным шипением, но от прямой 
атаки воздержался, вычисляя, вероятно, что это за фрукт появился в его 
владениях. В течение всего обеда я чувствовал на себе его желтый взгляд и был 
наготове, чтобы отразить любую с его стороны гадость. Изза Барсика я был лишен 
возможности вести непринужденную светскую беседу и наслаждаться 
гастрономическими раритетами вроде поданных в масле копченых мидий и мясного 
блюда «тартар».
      Неравнодушен к вкусной пище, а также к сырам. 
      Настроение тем не менее было праздничное, пили знаменитый датский аквавит 
«со слезой», много болтали о Москве, о Копенгагене, о литературных новинках и о 
театральных премьерах. Как принято при таких встречах, поведал Гордиевскому об 
общих знакомых в Центре. Они с женой были в восторге от Дании, от датчан, от 
Копенгагена, и оба торопились наперебой рассказать мне об этом. В приятном 
застолье незаметно пролетело время, и надо было собираться в путь. Атмосфера 
при встрече была, пожалуй, самой непринужденной за все мое знакомство с 
Гордиевским. Слегка пьяный и сытый, я возвращался с ним обратно в Каструп и уже 
довольно снисходительно, как и полагается сытому Хорю, поглядывал по сторонам.
      Через час я сидел в полупустом «Боинге747» и переваривал духовную и 
материальную пищу, полученную в Копенгагене.
      …Интересно, был ли Гордиевский уже тогда завербован? Думается, ответ 
должен быть положительным.
      …Процессу переваривания активно способствовали разнообразные и подаваемые 
в неограниченном количестве горячительные напитки. «Лофтлейдир» не жалел денег 
на угощение, пытаясь привлечь больше пассажиров на свой