щные сигналы на США. Приемному центру 
предстояло принимать слабые сигналы моего маломощного передатчика из Нью-Йорка. 
Конструкторы и радиотехники создавали для меня специальный аппарат. Всю эту 
работу, включая также фотодело и изготовление документов, вело 
оперативно-техническое отделение, во главе которого стоял Алексей Алексеевич 
Максимов  [2]  .
 Для меня была организована практика в радиобюро, откуда передавались и где 
принимались телеграммы из радиоточек, расположенных в некоторых странах Европы 
и Азии. Здесь работали подлинные радисты-асы. Вначале они проводили со мной 
тренировочные занятия по двусторонней связи, а затем стали разрешать «боевые» 
сеансы радиосвязи с корреспондентами, которые находились в соседних с СССР 
странах и чьи сигналы хорошо прослушивались. Я устанавливал с ними связь, 
принимал от них телеграммы и передавал им шифровки Центра. Постепенно мне стали 
доверять более сложные радиосеансы.
 В октябре 1940 года меня направили на стажировку в американский отдел 
Наркомата иностранных дел, который находился тогда на углу Кузнецкого моста и 
улицы Дзержинского.
 В то время существовала практика: отъезжающих в командировку принимал сам 
нарком иностранных дел. Весть о приеме Молотовым явилась для меня 
неожиданностью. Кроме меня пришли еще два дипломата.
 Нарком меня спросил:
 — Как же это вы так, голубчик, на холостом ходу? Мы ведь неженатых за границу 
не посылаем, тем более в США. Вам там сразу подберут красивую блондинку или 
брюнетку — и провокация готова.
 За меня заступился А. П. Власов, заведующий отделом кадров НКИД, заметив, что 
в советских учреждениях Нью-Йорка работают девушки и я смогу там жениться. 
Молотов сказал:
 — Ну что ж, товарищ Феклисов, тогда поезжайте, работайте и не подводите нас.
 После этого нарком стал говорить о важности задач, стоящих перед советскими 
дипломатами, особенно в США и Англии. Кратко рассказал о сложности 
международной обстановки и о том, что советское правительство делает все 
возможное, чтобы не позволить капиталистическим странам втянуть нашу Родину в 
разгоравшуюся войну. Подчеркнул, что точно такая же задача стоит и перед 
сотрудниками советских загранпредставительств. Они должны тщательно изучать 
взаимоотношения между главными капиталистическими странами. Основное внимание 
Молотов просил уделить выявлению тайных шагов Англии и США по прекращению войны 
с фашистской Германией, заключению альянса, направленного против СССР.
 Во время разговора Молотов расхаживал по кабинету. На нем были темно-сиреневый 
костюм-тройка из советской ткани «метро» и белая сорочка с галстуком. Свои 
мысли он излагал четко и энергично, время от времени жестикулируя руками. 
Признаков заикания не чувствовалось. Мне показалось, что нарком внешне в своей 
манере разговаривать с людьми сознательно или подсознательно копировал Ленина, 
причем такого, какого я знал по кинофильмам.
 Моя подготовка к отъезду в командировку шла быстро.
 Третьего января 1941 года Будков предупредил меня, что нужно как можно быстрее 
выезжать в Нью-Йорк. В НКИД заказали железнодорожные и пароходные билеты. Две 
недели ушли на сборы: получение паспорта, билетов на поезд Москва — Владивосток,
 инструктаж в ЦК ВКП(б) и сдачу партбилета, подгонку экипировки у портного; 
окончательную доработку плана-задания, прием руководством разведки.




 ЧЕРЕЗ ОКЕАН


 Поезд из Москвы во Владивосток отправлялся с Ярославского вокзала, как помню, 
в 16 часов. В день отъезда я на работу не пошел. Мать и отец не отходили от 
меня ни на шаг. Я сказал им, что меня командируют во Владивосток. За прощальным 
обедом разговор как-то не клеился, настроение у родителей было грустное, а у 
матери все время навертывались слезы. Время от времени в квартиру заходили 
соседи по дому, чтобы сказать мне «до свидания», пожелать счастливой дороги, 
успеха на новом месте работы.
 В два часа дня я тепло попрощался с плачущей мамой, с дедушкой, бабушкой и 
сестрами Тасей и Аней. Братья Борис и Геннадий работали. Отец решил проводить 
меня до заставы Ильича. Я шел с ним по заснеженному Двенадцатому Рабочему 
переулку и Рабочей улице. День стоял пасмурный. На отце были поношенная 
шапка-ушанка, старое зимнее пальто, неопределенного из-за своей заношенности 
цвета — не то серого, не то черного. Бороду и усы покрыл иней. Лицо осунувшееся,
 болезненное, только серые глаза, хотя и печальные, оставались лучистыми и 
живыми. Я был одет по-осеннему и во все новое: серая шляпа, черное пальто, 
темно-серый костюм, на ногах начищенные черные полуботинки, а на руках — черные 
кожаные перчатки. Наша одежда резко контрастировала, и я неожиданно заметил, 
что на это обращают внимание шедшие навстречу люди, среди которых были наши 
знакомые. Мне стало стыдно, что мой отец одет так худо. На мое замечание, что 
следует купить новые пальто и шапку, отец, убежденный в своей правоте, твердым 
голосом ответил:
 — Что ты, сынок! Пальто и шапка еще хорошие, не рваные, и я поношу еще годика 
два-три. Разве можно такие хорошие вещи выбрасывать?
 После этих слов я понял, что мои возражения и замечания не изменят образа 
жизни и привычек отца, устоявшихся за полвека.
 После некоторого молчания отец начал озабоченно говорить о сложности 
международной обстановки, о возможном нападении Германи