ом его, Ленина, молчании) как-то вовлекся в дело устройства переезда 
нескольких групп большевиков в апреле из Швейцарии в Россию. Но это не смягчило 
отношения к нему ни Ленина, воспользовавшегося этой возможностью, ни Зиновьева, 
ехавшего с ним: визы Парвусу на въезд в Россию Ленин не дал и дал ему знать, 
что, если Парвус приедет без визы, его немедленно вышлют обратно. Он продолжал 
перевозить русских социалистов-эмигрантов до конца лета 1917 года, как пишет 
советский историк М. Н. Покровский, цитируя данные британской разведки.
 К этому времени у него началась мегаломания, к которой он всегда был близок: 
он хотел издавать двести ежедневных газет сразу – в России, Китае, Афганистане, 
Японии; смета была 200 миллионов. Обнаружились какие-то скандалы, от которых 
пострадала репутация поддерживавших его дольше других Шейдемана и Эберта. Все 
богатея, он видел, что репутация его пошатнулась всерьез. Его мечта о победе 
Германии была разрушена в сентябре 1918 года, когда началось наступление 
союзников во Франции. Он стремительно выехал в Швейцарию, купил замок под 
Цюрихом, населил его женщинами, старыми друзьями, которых кормил и поил, и 
всяким сбродом. Швейцарские власти выслали его в Германию за «оргии». В 1920 
году он купил другой замок, вернее – дворец, под Берлином, на Ванзее. Тут он 
жил широко, принимал толпу знакомых, среди которых бывали и бывшие министры, и 
дипломаты, а также германские социал-демократы и члены правительства. Ливрейные 
лакеи, секретари, мажордом, повар окружали его. Он установил этикет. Сброда 
больше не было. Были женщины – кокотки, актрисы, красавицы. Тут он предсказывал 
вторую мировую войну, полемизировал в своем «Колоколе» с президентом Вильсоном, 
Клемансо, Ллойд-Джорджем по поводу Версальского мира. Сюда летом 1921 года к 
нему приехал из Берлина медлительный, никогда не улыбающийся, тучный Иван 
Павлович Ладыжников, знакомый ему еще в начале века «агент Горького», большевик,
 не состоящий в партии, но разделявший программу той фракции с.-д., которая 
теперь была в России у власти.
 Иван Павлович прямо перешел к делу: он потребовал когда-то растраченных денег 
Горького, растраченных Парвусом «на блондинку», – 130 000 золотых германских 
марок, по тогдашнему счету 35 000 золотых долларов, плюс – три с половиной 
процента годовых за семнадцать лет. На этот раз, объяснил ему И. П. своим 
тягучим басом, всегда звучавшим одной и той же нотой, он собирается начать не 
третейское разбирательство, на этот раз будет коронный суд. Если тогда Горький 
боялся за свою репутацию сутяги – у него были судебные разбирательства с 
Пятницким и с немецким переводчиком Бруно Кассирером, – то теперь он ничего не 
боится, и Ладыжников пойдет в суд – настоящий. Немецкий.
 Уезжая из Петрограда в Берлин в феврале и зная, что Горький в течение этого 
года непременно выедет тоже, если только «не отдаст Богу душу», – И. П. любил 
старые русские выражения, а также славянские слова, а кроме того, был реалистом 
и не слишком верил в просвечивание селезенки доктором Манухиным, – он взял у 
Горького нотариальную доверенность на взыскание с Парвуса старого долга. 
Ладыжников знал возможные доходы Горького, и настоящие, и на год вперед, до 
последней копейки, они были немалые, если их сравнить с доходами других русских 
писателей, которые жестоко бедствовали уже в это время в Париже, Праге и 
Белграде, не говоря уже о тех, которые оставались у себя на родине. Но для 
Горького они были недостаточны. Выдумка желтой прессы до революции, а позже 
белых эмигрантов о том, что Горький живет в роскоши, что у него миллионы и 
виллы, всегда были только выдумкой. Со времени разрыва с первой женой, 
Екатериной Павловной, начинаются его постоянные жалобы в письмах на безденежье, 
на затруднения с платежами. Уже в 1906 году, когда, казалось бы, на одни 
американские переводы можно было жить безбедно, он писал Ивану Павловичу, 
обещая, впрочем, дать денег на большевистские издания: «Туго мне придется, ох, 
туго!» Редкое письмо к Ладыжникову, вплоть до разрыва с Марией Федоровной в 
1913 году, не содержит в себе таких лаконических жалоб, как: «Денег нет», или 
более подробных: «Трудно мне. Пришлите, что можете». Несколько раз в переписке 
с И. П. встречается просьба взять у кого-нибудь на время или даже послать ему 
срочно деньги Шаляпина, которые хранились у И. П. (гонорар Шаляпина за его 
книгу, написанную с помощью Горького): «Денег у меня нет. Взять их неоткуда, и 
придется истратить деньги Шаляпина». А если и это не удастся, то надо будет 
«взять аванс у Сытина» или еще немного «выжать» из «Знания». Или даже: 
«Продайте мою часть в „Знании"», – хотя не совсем ясно, о какой части здесь 
говорится: когда «Знание» было ликвидировано, за Горьким остался большой долг.
 Причин этим постоянным денежным заботам было немало: под давлением Андреевой, 
которая, впрочем, никогда не шла против его желаний, он давал значительные 
суммы большевистской партии на всевозможные революционные издания, в которых 
иногда участвовал и сам, или отказывался от гонорара за статью или даже книгу, 
посылая деньги партии; он жил на виду у России и Европы, и в его вилле на Капри 
(нанимаемой, не купленной в собственность) постоянно гостили четыре – шесть 
человек, а то и больше. Был повар, была прислуга. В России оставалась Ек. П. 
Пешкова с сыном Максимом, которой он регулярно посылал средства: «Ек. П. тоже 
надо дать немного денег. Пожалуйста! Хоть займите где-нибудь под проценты, а?» 
У нее была квартира и прислуга в Москве, Максим учился, летом ездили на 
итальянскую Ривьеру. Кроме того, были люди, которые в течение многих лет 
целиком жили на то, что регулярно посылалось им Горьким, их можно было 
насчитать не меньше семи, в том числе – два старых приятеля из Нижнего 
Новгорода и жена писателя Ивана Вольного, итальянка, которая позже с сыном 
гостила несколько раз в Сорренто, а также отчасти и его приемный сын Зиновий 
Пешков.
 Теперь, в 1