Горького общий друг 
Буренин, тоже партийный большевик, писал в своих воспоминаниях, что «Ленин 
послал Марию Федоровну в США не только как спутника А. М. Г., но и как 
партийного товарища, на которого можно было положиться». Впрочем, и сам Буренин 
поехал в 1906 году в США по решению ЦК партии, может быть, тоже с таким же 
заданием. Оставив Горького на Капри и тем как бы признав начавшийся с ним 
разрыв, Мария Федоровна вернулась в Россию в 1912 году. Там ее сначала 
арестовали, потом выпустили, и на ее месте в те месяцы появилась жена А. Н. 
Тихонова.
 В комиссии по реорганизации Большого драматического театра Андреева, вместе с 
актером Монаховым и А. А. Блоком и с помощью преданного ей Крючкова, работала 
энергично и властно. В ней все еще была жива горечь от неудавшейся театральной 
карьеры, о чем она писала тому же Буренину, жалея о жертвах, которые были не 
оценены. Позже, когда она уехала с Крючковым в Берлин заведовать 
художественно-промышленным отделом советского торгпредства в Германии, она 
всеми силами отстаивала партийность в искусстве и писала (в 1922 году), что 
делала все возможное, «чтобы в театрах не занимались завиральными фокусами». 
Она состояла также в редколлегии журнала «Жизнь искусства» и руководила 
массовыми постановками и празднествами на петроградских площадях. «Совершенно 
неосновательна, – говорила она, – претензия футуристов быть глашатаями 
революции. Сочетание имен Маринетти и Маркса непристойно». Она громко 
сочувствовала красноармейцам и рабочим, когда они протестовали против того, что 
«футуристы сумели развесить свои полотнища на некоторых площадях города». В 
лето 1919 года, когда Мура появилась в доме Горького, Крючков во всем помогал 
Марии Федоровне, бывал часто с ней, а то и один, в разъездах, а выехав с ней в 
1921 году в Берлин, постепенно перешел на неофициальную должность секретаря 
самого Горького, когда тот переехал в Германию.
 Еще совсем недавно одна из больших комнат, выходящих четырьмя окнами на улицу, 
была занята князем Гавриилом Константиновичем Романовым  [29] и его женой, 
бывшей балериной Анастасией Рафаиловной Нестеровской (и их бульдогом). Андреева 
и Горький в полном смысле слова спасли от расстрела Гавриила, сына К. Р., 
президента Академии художеств: позже все его родичи были расстреляны во дворе 
Петропавловской крепости, и среди них – историк Николай Михайлович, а брат его 
погиб в шахте в Алапаевске вместе с братом царя и сестрой царицы. Анастасия 
Нестеровская, на брак князя с которой царь категорически не давал своего 
согласия, венчалась без согласия царя, и брак считался морганатическим. Она в 
прямом смысле, не иносказательно, бросилась в ноги Урицкому, когда летом 1918 
года Гавриила арестовали. Ей помог чекист Бокий, заменивший Урицкого, который 
перевел князя из подвала Гороховой в больницу. Доктор Манухин, лечивший 
Горького, привез Нестеровскую к Андреевой, и она помогла через Бокия спасти 
обоих.
 Это было в канун убийства Урицкого, и Нестеровская знала в Петрограде только 
одно верное место – квартиру Горького, – где ее мужа не арестуют. Она перевезла 
его туда. Вот как она пишет об этом в своих воспоминаниях:
 «Горький встретил нас приветливо и предоставил нам большую комнату в четыре 
окна, сплошь заставленную мебелью.
 Здесь началась наша новая жизнь. Я выходила из дома редко. Муж ни разу не 
вышел. Обедали мы за общим столом с Горьким и другими приглашенными. Бывали 
часто заведомые спекулянты, большевистские знаменитости и другие знакомые. Я 
видела у Горького Луначарского, Стасову, хаживал и Шаляпин. Чаще всего 
собиралось общество, которое радовалось нашему горю и печалилось нашими 
радостями. Нам было в этом обществе тяжело.
 В это время М. Ф. Андреева была назначена управляющей всеми театрами 
Петрограда, и я, пользуясь ее положением, начала хлопотать о получении 
разрешения на выезд в Финляндию. Подала также через Финляндское Бюро прошение в 
Сенат о позволении нам въехать в Финляндию.
 Дни тянулись, и мы оба томились. Я изредка ходила на нашу квартиру и выносила 
некоторые вещи – платье, белье. Выносить было запрещено, и потому я надевала на 
себя по несколько комплектов белья мужа и других вещей. В один из моих визитов 
на квартиру я узнала, что ее реквизируют, а обстановку конфискуют. Муж в это 
время болел, а затем слегла и я.
 Оправившись после испанки, я снова начала письменно хлопотать о разрешении на 
выезд и об освобождении также великого князя Дмитрия Константиновича из тюрьмы. 
Я добилась того, что доктор Манухин осмотрел его в тюрьме и нашел его здоровье 
сильно пошатнувшимся.
 М. Ф. Андреева рекомендовала нам бросить все хлопоты об отъезде и лучше начать 
работать в России. Мне она предлагала начать танцевать, а мужу заняться 
переводами.
 В эти мучительные дни, полные огорчений и отчаяния, мой муж получил повестку 
из Чека с приказанием явиться по делу. Что за дело? Мы не знали. Муж был так 
слаб, что о выходе из дому не могло быть и речи. Вместо него хотела идти я. 
Спросила совета у М. Ф. Андреевой.
 – Я справлюсь у Зиновьева, в чем дело, – ответила она, – едем те со мной.
 У гостиницы „Астория", где жил Зиновьев, я в автомобиле ждала М. Ф. Андрееву 
более часа. Когда она вернулась, я боялась спросить о результате. Наконец, 
после продолжительного молчания, когда мы отъехали довольно далеко, она 
заговорила:
 – Ну, можете ехать в Финляндию. Сегодня получено разрешение: ввиду тяжелого 
состояния здоровья вашего мужа выезд разрешен. Дано уже распоряжение о выдаче 
всех необходимых для вас докумен тов. В Чрезвычайку можете не являться, 
Зиновьев туда сам позвонил.
 Радости моей не было конца. Я поспешила обрадовать мужа. Затем поехала в 
Финляндское Бюро, и там, на наше счастье, было получено разрешение на въезд в 
Финляндию.
 Для того чтобы получить выездные документы, я должна была явиться в 
министерство иностранных дел. Оно помещалось в Зимнем дворце. Когда я вошла 
туда, меня поразило необыкновенное количество крестьян, запрудивших лестницы и 
залы. Дворец представлял ка