Большой провал. Раскрытые секреты британской разведки МИ-6
Ричард Томлинсон




Большой провал. Раскрытые секреты британской разведки МИ-6





Предисловие к русскому изданию


Падение Берлинской стены и окончание "холодной войны" положили начало 
беспрецедентному кризису в системе разведывательных служб Великобритании. 
События, большинство из которых МИ-6 не удалось предсказать, в сущности, 
оставили не у дел как саму МИ-6, так и МИ-5 – службу контрразведки страны. 
Организациям, созданным, главным образом, для борьбы с угрозой со стороны 
советского блока, тяжело адаптироваться в новых условиях. Кому теперь нужны 
сотни специалистов-советологов, только и умеющих давать всеобъемлющие 
заключения на всевозможные выверты и ухищрения Кремля? Новые обстоятельства 
требуют новых решений. Меняющийся мир шагает навстречу неопределенному будущему,
 уже не обремененному противостоянием двух мощных антагонистических блоков, но 
разведывательные службы Великобритании так и не могут найти в нем свое место.

Да, разведслужбы стали осваивать новые сферы деятельности, борьба с ростом 
преступности, будь то отмывание денег или контрабанда наркотиков, однако 
занимаются этим с отвращением, считая, что подобная работа унижает их 
достоинство. Более того, в эпоху диктата прав человека и свободы слова 
секретность утратила статус абсолюта. Спецслужбы не сумели быстро 
приспособиться к создавшемуся положению и теперь задыхаются от внутренних 
кризисов, один за другим сотрясающих их ведомства. В 1991 году, когда я вступил 
в ряды сотрудников МИ-6, тема деятельности разведорганов была практически 
закрыта для прессы, теперь же недели не проходит без того, чтобы газеты и 
телевидение не сообщили о чем-то сенсационном из этой области.

До недавнего времени сторонники реформ не находили понимания у Уайтхолла. 
Служба безопасности, по-прежнему удерживающая рычаги власти, демонстрирует 
завидную хватку. Британское правительство, какая бы партия его ни возглавляла, 
продолжает целеустремленно преследовать бывших должностных лиц разведслужбы и 
журналистов в тщетной попытке оградить общественность от "лишней" информации. Я 
не единственный, кто подвергся гонениям со стороны органов безопасности и 
Специальной службы. Дэйвид Шейлор и Энни Мейчон, Мартин Ингрэмз, Лайэм Клардж, 
Найджел Уайлд, Мартин Брайт, Тони Джерати, Эд Мэлони, Жюли-Энн Дэйвис и Джеймс 
Стин, – все они пострадали в той или иной степени. Одни стали жертвами судебных 
запретов, другие – полицейских рейдов, кто-то угодил в тюрьму.

Ясно, что британские законы устарели. Большинство стран с демократическими 
режимами руководствуются общепризнанными принципами свободы слова и 
беспрепятственного доступа к информации. В Великобритании же уровень 
подотчетности спецслужб общественности сведен к нулю. Комитет парламента по 
вопросам разведдеятельности и госбезопасности, подчиняющийся только 
премьер-министру, предлагает довольствоваться лишь видимостью контроля. 
Большинство западных держав придерживаются куда более прогрессивного взгляда в 
отношении своих спецслужб. Даже бывший враг Великобритании, Российская 
Федерация, исповедует значительно более демократичные методы контроля над 
деятельностью СВР и ФСБ.

Меня критикуют за то, что в своей книге я якобы предал огласке секреты 
государственной важности. По этому поводу хочу заметить следующее. Во-первых, 
разведданные в большинстве своем являются действительно секретными лишь 
несколько дней, а иногда и часов, а я расстался с органами безопасности шесть 
лет назад. К тому же в силу своего положения младшего сотрудника я даже тогда 
не имел доступа к сведениям особой важности. МИ-6 выступила против публикации 
моей книги вовсе не из страха, что я случайно могу выдать государственные тайны.
 Более разрушительна для репутации МИ-6 история моей жизни после ухода из 
разведслужбы, изобличающая карательную природу этого ведомства. Вместо того, 
чтобы спокойно разрешить возникшие между нами мелкие разногласия, оно потратило 
миллионы долларов из средств налогоплательщиков на то, чтобы посадить меня в 
тюрьму, преследовать по всему свету, налагая судебные запреты и применяя прочие 
меры наказания.

Теперь, когда книга опубликована, руководство МИ-6 должно понять, что пора 
прекратить свою злобную кампанию против меня и переключиться на реализацию 
необходимых реформ, дабы не допустить повторения подобного позора. Современные 
демократические страны не должны позволять спецслужбам тратить ежегодно 
огромные деньги для собственного бесконтрольного существования, свободного от 
обязанностей перед своими гражданами.




Глава 1. Выбор цели





Сквозь слуховое окно сочился тусклый, сумеречный свет, но его как раз хватало 
для работы. Было тихо. Покой нарушали только нежно воркующие голуби, да изредка 
ласточки, вылетавшие из своих гнезд на стропилах на охоту за насекомыми, 
кружившими в вечернем воздухе. Склонившись над изрезанным дубовым верстаком, я 
старательно мельчил в белый порошок гранулированный гербицид. Пестом мне служил 
шестидюймовый болт, ступой – старая стеклянная пепельница. В каких пропорциях 
смешивать перхлорат натрия и сахарозу, чтобы обеспечить наибольшую вероятность 
взрыва, я выяснил в городской библиотеке, куда ненадолго забежал накануне. На 
ржавых кухонных весах я отмерил нужное количество сахара и тоже растер его в 
пудру. Старая медная трубка диаметром в один дюйм уже была готова: один ее 
конец я загнул клещами, в середине просверлил небольшую дырочку, которую 
замотал липкой лентой. Оставалось смешать приготовленные порошки, всыпать 
несколько граммов этой смеси в трубку и утрамбовать деревянным штифтом. Когда, 
трубка была набита, я осторожно загнул ее второй конец – слишком резкое 
давление было чревато преждевременным взрывом. Отмотав пару футов скотча, я 
разложил эту полоску шириной в два дюйма на верстаке липкой стороной вверх и 
аккуратно насыпал по всей ее длине остатки белого порошка, затем свернул, как 
длинную сигарету. Тонкий и неплотно набитый огнепроводный шнур должен гореть не 
очень быстро, я успею добежать до укрытия. Липкой лентой я прикрепил 
самодельное взрывное устройство к голени, запал спрятал в носок и выскользнул 
из сарая.

Над деревней сгущались сумерки. Почти все жители ушли домой ужинать. На дороге, 
пролегавшей через селение, ни души. Лишь по обочинам стояло несколько 
стареньких автомобилей. Верхушки травяных стеблей побелели – результат 
трехмесячной засухи. Я торопливо миновал маленькое здание почты, украдкой 
бросив взгляд на окна второго этажа. Тюлевые занавеси не шелохнулись. Значит, 
подозрительный почтмейстер меня не заметил.

В баре на углу толпилась горстка немолодых мужчин, – очевидно, фермеры, судя по 
их обгорелым лицам и рабочей одежде. Ни один из них не поднял головы от своего 
стакана, когда мой силуэт мелькнул мимо грязного окна. Я завернул за угол и 
стал быстро подниматься по холму к мосту из красного песчаника. Навстречу шел 
мужчина, выгуливавший собаку, но ни он, ни пес не обратили на меня внимания. Я 
взглянул на воду через парапет. Река в этом месте была глубокая и обычно бурная,
 но сейчас движение наблюдалось только в водоворотах, да еще иногда форель 
выпрыгивала, будоража застывшую гладь.

Я еще раз осмотрелся по сторонам, проверяя, не наблюдают ли за мной, затем 
махнул через парапет и скрылся из виду. Мост имел три арочные опоры, 
укрепленные на двух искусственных островках. Под первой аркой находился широкий 
выступ, сильно размытый наводнениями, случавшимися здесь каждую зиму. Я перелез 
через ограждение из колючей проволоки, протянутой для того, чтобы овцы с 
прилегающих полей случайно не свалились в реку, спрыгнул вниз, приземлившись на 
четвереньки, и на несколько минут замер в ожидании, прислушиваясь, – еще не 
поздно было отменить операцию. Над головой по мосту проехала машина, но это был 
единственный звук человеческой деятельности.

Закатав штанину, я отцепил импровизированное взрывное устройство от ноги и 
палкой, поднятой из воды, стал выкапывать в речном песке лунку для самодельной 
бомбы, затем рывком содрал с отверстия в трубке, просверленного точно под запал,
 липкую ленту. Последний взгляд вокруг. Нет, зрителей не видно.

Я поднес зажигалку "Зиппо" к импровизированному шнуру и высек огонь. Шнур 
зашипел. Несколько секунд я смотрел на него, потом помчался прочь. Времени было 
достаточно, чтобы добежать до поваленного вяза, прежде чем "бомба" взорвется, 
мощным гулом оглашая округу. Грохота было больше, чем я ожидал. Из камышовых 
зарослей на илистом берегу вспорхнула семья напуганных уток, беспечно 
ворковавшие вяхири внезапно замолчали.

Едва грохочущее эхо откатилось от склонов долины, я осторожно высунулся из 
своего укрытия, чтобы увидеть последствия взрыва. Пыль еще не осела, но мост 
стоял на месте. Я довольно улыбнулся. Бесспорно, это был лучший из взрывов, 
произведенных мною за лето, и отличное развлечение для тринадцатилетнего 
подростка. Быстрым шагом я направился домой, молясь про себя, чтобы ворчливый 
почтмейстер не схватил меня за шиворот, когда я буду проходить мимо его дома.


x x x

Мой отец, выходец из семьи ланкаширских фермеров, познакомился с моей матерью 
во время учебы в Ньюкаслском университете, где он изучал сельское хозяйство. В 
1962 году вместе с сыном Мэтью, которому тогда еще не исполнилось и года, 
родители эмигрировали в Новую Зеландию. Они поселились в Гамильтоне на острове 
Северный, где отец устроился на работу консультантом в Министерстве сельского 
хозяйства Новой Зеландии. Вскоре после их приезда, в 1963 году, родился я, а в 
1964 году – Джонатан, мой младший брат. Молодой семье с маленькими детьми в 
Новой Зеландии, мирной стране с чудесным климатом и обширными пространствами, 
было обеспечено идиллическое существование, и отец мечтал остаться там навсегда,
 но мать хотела, чтобы мы получили образование в Англии.

По возвращении на родину в 1968 году отец нашел работу консультанта по вопросам 
сельского хозяйства в районе, в то время называвшемся графством Камберленд. 
Родители приступили к поискам постоянного жилья и в одной из деревень в 
нескольких милях от Пенрита наткнулись на старый каретный сарай. Строение было 
скромных размеров и в плохом состоянии, но оно находилось в огромном саду с 
просторными надворными постройками. Матери понравился большой сад, который она 
сочла отличной игровой площадкой для трех своих юных сыновей. Отец, обожавший 
мастерить и строить своими руками, рассматривал усадьбу как полигон для 
приложения своих талантов. Они собрали все деньги, какие имели, заложили все 
что можно, и вскоре после моего пятого дня рождения мы переехали в этот дом. 
Мать пошла работать учителем биологии в среднюю школу Пенрита.

На первых порах мы с братьями посещали местную начальную школу, но потом 
родители решили, что средние школы в районе не дают должного образования. Мэтью,
 старший из детей, сдал вступительные экзамены в частную школу и был принят на 
обучение с правом получения стипендии в "Барнард-Касл", привилегированную 
частную среднюю школу возле Дарема в северо-восточной Англии. Учиться там он 
начал в 1972 году, а через год в "Барнард-Касл" поступил и я, тоже на правах 
стипендиата. Спустя два года к нам присоединился Джонатан. Хотя учились мы и 
бесплатно, родителям все равно ежегодно приходилось отчислять за нас школе 
определенную сумму, что было весьма накладно для семейного бюджета. Кроме того, 
определив нас в "Барнард-Касл", они жертвовали не только деньгами, но и 
душевным спокойствием, поскольку мы все трое ненавидели свою школу.

В "Барнард-Касл" большое внимание уделялось спорту, в частности, регби. Будучи 
учеником младших классов, я несколько раз входил в школьные команды по регби и 
плаванию, но позже утратил интерес к спорту. Наша частная школа исповедовала 
строгий режим, что у многих учеников вызывало недовольство. Каждый пункт 
распорядка дня обозначался звонками – занятия в классах, прием пищи, подготовка 
домашних заданий, приготовление ко сну, отбой, посещение часовни.

Жизнь под диктовку. Приятные моменты там тоже были, но главные впечатления, 
вынесенные мною из "Барнард-Касл", – это холод, голод и скука. Особенно 
утомляли службы в часовне, которую в будни мы посещали один раз в день, а по 
воскресеньям – дважды.

Пережить все это помогали каникулы, особенно летние. Через деревню протекала 
речка Идеи. Я часами торчал на мосту с местными мальчишками, вырезая свои 
инициалы на парапете, или гонял на велосипеде. Летом после обеда мы подолгу 
резвились в реке – купались, перебирались через пороги на старых автомобильных 
баллонах. Меня интересовала техника, и я много времени проводил в мастерской 
отца, размещавшейся в большом сарае возле нашего дома, где с удовольствием 
возился с его инструментами, каждый раз вымазываясь до неузнаваемости. Из 
металлолома и мотора от старого черпакового подъемника фирмы "Бригз энд 
Стрэттон", вызволенного с соседней фермы, мы соорудили коляску, которой мучили 
газон – детище матери. К коляске мы присоединили старый мотороллер "Ламбретта", 
тоже немедленно разобранный на части и переделанный. В саду хватало места 
только на то, чтобы запускать его на третьей скорости, поэтому однажды, когда 
родителей не было дома, я выкатил свое изобретение на деревенскую дорогу с 
намерением испытать его полную мощность. В результате я едва не врезался в 
автомобиль ворчливого почтмейстера, за что тот несколько лет злился на меня.

Школа нечасто дарила мне радость, но тем не менее я занимался упорно, 
старательно и заработал стипендию Кембриджского университета, где собирался 
изучать инженерное дело. По окончании школы у меня выдался свободный год, 
который я провел в Южной Африке, работая на компанию "Де Бирс", куда меня 
устроил брат отца – научный сотрудник фирмы, занимающейся добычей и обработкой 
алмазов. Чистое, синее небо, бескрайние просторы африканских высокогорных 
степей, хорошая пища и вино явились приятным разнообразием для ученика 
"Барнард-Касл", воспитанного в спартанских условиях. На инженерный факультет 
Кембриджского университета набирались студенты, владевшие навыками рабочих 
профессий, – это было одно из главных требований к поступающим, – поэтому 
первые несколько месяцев на службе в "Де Бирс" я осваивал токарный станок и 
сварочный аппарат. Потом мне поручили интересный проект.

Природные алмазы образуются в земной коре из чистого углерода под воздействием 
высокого давления при высокой температуре. Сотрудники "Де Бирс" выдвинули 
теорию получения алмазов искусственным путем при взрывах под действием 
возникающих на мгновение требуемых температуры и давления. Мне поручили 
провести необходимые исследования. Несколько месяцев я с удовольствием 
проектировал и конструировал бомбы из пластиковой взрывчатки, одна другой 
мощнее, с сердечником из измельченного углерода. С помощью южноафриканских 
военных специалистов мы взрывали их на подступах к Йоханнесбургу. Шуму было 
много. Возможно, в результате взрывов и образовалось несколько алмазов, но в 
огромных воронках от взорванных бомб мы не нашли ни одного.

Летом 1981 года я покинул Южную Африку. Уезжать не хотелось, но впереди меня 
ждал Кембридж.




Глава 2. Подготовка





Завершилась жаркая майская неделя, заканчивались пьяные сборища, которые 
выпускники устраивали в саду, отмечая успешную сдачу выпускных экзаменов. Я 
только что покинул вечеринку студентов колледжа "Киз", на которой мой научный 
руководитель сообщил мне, что по итогам выпускных экзаменов по курсу 
авиационного машиностроения решением педсовета мне присужден диплом с отличием. 
Вечернее солнце, бросающее косые лучи на территорию "Гонвилла", усугубляло 
эффект чрезмерной дозы довольно крепкого "Пимза". Меня клонило в сон, и я решил 
вернуться в свою комнату.

– Томлинсон? – окликнул меня кто-то. – Вы ведь Томлинсон, верно? Я обернулся и 
увидел доктора Кристофера Пилчарда, наставника по курсу юриспруденции. Он 
обращался ко мне из открытого окна своего кабинета на первом этаже. Его лицо 
было мне знакомо, но мы никогда не общались, и потому меня удивило, что ему 
известна моя фамилия. В колледже Пилчарда узнавали по рыжему парику, который он 
не снимал с тех пор, как облысел, – последствие велосипедной аварии, 
случившейся много лет назад. Будучи слегка навеселе, я с трудом удержался от 
соблазна пощупать его искусственные волосы.

– Томлинсон, вы уже думали о том, чем будете заниматься, когда покинете наше 
заведение?

– Да, сэр, – осторожно отвечал я, недоумевая, почему его это интересует. – Я 
поступлю на службу в морскую авиацию.

Пилчард презрительно фыркнул, словно не одобрял профессию военного.

– Послушайте, Томлинсон, если вдруг передумаете и пожелаете попробовать себя в 
какой-то другой сфере государственной службы, дайте мне знать. – С этими 
словами он нырнул назад в свой кабинет, осторожно, чтобы не зацепиться париком 
за переплет, убрав голову из окна.

Польщенный, я продолжал путь к своему корпусу. Мне только что сделали 
замаскированное предложение стать сотрудником британской разведывательной 
службы, более известной под своим кодовым наименованием военного времени – МИ-6.
 В каждом колледже Оксфорда и Кембриджа, да и в других ведущих университетах 
Великобритании имелся свой вербовщик вроде Пилчарда – преподаватель-ставленник 
МИ-6, выискивающий для британской разведки подходящие кандидатуры. Вербовщики 
Оксфорда и Кембриджа на протяжении ряда поколений поставляли МИ-6 подающих 
надежды патриотов, которых они отбирали умело и осмотрительно. Но система не 
всегда срабатывала безошибочно – Филби, Маклин и Берджесс были завербованы в 
МИ-6 таким же образом.

Предложение Пилчарда меня заинтриговало. В открытое окно моей комнаты на 
верхнем этаже струился вечерний свет, а я лежал на своей узкой кровати и 
размышлял, почему из всех выпускников выбрали именно меня.

Когда я поступал в университет в 1981 году, мои планы не ограничивались только 
учебой. Мой дядя в Южной Африке в свое время был членом эскадрильи 
Кембриджского университета – аэроклуба под эгидой ВВС Великобритании, и он 
настоятельно советовал мне вступить в него. Разве мог я упустить шанс научиться 
летать, как настоящий военный летчик, тем более что за это еще и платили 
небольшое жалованье? Аэроклуб заменял мне и факультативы, и всякую иную 
общественную деятельность. Азы летного мастерства мы осваивали на "бульдоге" – 
надежном учебном двухместном самолете. Мой инструктор, капитан авиации Стэн 
Уитчелл, в ту пору один из старейших действующих офицеров ВВС, в качестве 
летчика-истребителя участвовал в операции "Битва за Англию". Два раза в неделю 
я сбегал с лекций по специальности и на велосипеде отправлялся брать уроки 
пилотирования на аэродром Маршалла, находившийся в семи километрах от центра 
Кембриджа.

Другим моим увлечением стало подводное плавание, к которому я пристрастился под 
влиянием фильмов Жака Кусто. Пройдя необходимую подготовку в университетском 
клубе, пасхальные каникулы я провел на Корнуолле, днем обследуя рифы и обломки 
погибших судов в холодных мутных водах Ла-Манша, а вечерами напиваясь крепкого 
местного пива в пабах старых рыбацких деревушек, жители которых промышляли 
контрабандой. Это не шло ни в какое сравнение с раем, изображенным в фильмах 
Кусто, но все же я отлично развеялся.

В 1983 году на каникулах я работал в местной пекаре не, что позволило мне 
скопить денег на двухмесячное путешествие по Таиланду и Малайзии. Однако бюджет 
у меня был скудный, и возвращался я назад самолетом "Аэрофлота" по самому 
дешевому билету, который мне удалось достать. Для дозаправки планировалось 
сделать короткую остановку в Москве, где мы приземлились на следующий день 
после того, как Миг-17 русских ВВС сбил в районе Сахалина корейский авиалайнер, 
летевший рейсом No 007. Все 269 пассажиров "Боинга-747" погибли. В наказание 
правительства стран Запада отлучили самолеты "Аэрофлота" от своих воздушных 
трасс. Запрещение последовало сразу же, после того как самолет, на котором я 
летел, сел в московском аэропорту Шереметьево. Вместе с остальными двумястами 
пассажирами нашего рейса я застрял в Москве на целых два дня, ожидая, когда за 
нами из Лондона вышлют самолет авиакомпании "Бритиш эйрвейз". "Аэрофлот" 
разместил нас в дешевой гостинице возле аэропорта, но выдать наш багаж 
отказался, и мы остались в том, в чем вылетели из душного Бангкока. Однако я 
вовсе не собирался упускать неожиданно представившуюся мне возможность 
посмотреть Москву из-за неподходящего наряда. В полете я познакомился с одним 
австралийцем, и вдвоем с ним мы отправились бродить по туманному городу под 
холодным осенним дождем. Кислые москвичи с удивлением взирали на наши футболки 
и резиновые шлепанцы.

"Возможно, выбранная мною специализация и страсть к путешествиям и побудили 
Пилчарда сделать мне предложение", – предположил я. Несколько лет спустя я 
узнал, что МИ-6 испытывала нехватку кадров с хорошим техническим образованием, 
необходимым для понимания аспектов ее работы, которая все чаще требовала 
добротных академических знаний, и Пилчарду наряду с другими университетскими 
вербовщиками было поручено заняться поиском выпускников-технарей вроде меня.

О деятельности МИ-6 я знал немного – в основном по романам Джона Ле Карре, – и 
в моем представлении это была скучная, кабинетная работа. Я также резко 
отличался от других выпускников, к которым Пилчард обращался с подобным 
предложением. То были, как правило, студенты гуманитарных факультетов из 
состоятельных семей, не вылезавшие из бара при колледже. Хлопок по плечу от 
Пилчарда они расценивали как обязательный ритуал, знак того, что они оставили 
свой след в жизни университета. "Если МИ-6 нужны именно такие люди, значит, мне 
там не место", – решил я.

Вдохновленный книгами, прочитанными мною на досуге в Кембридже, я мечтал о 
профессии, которая наполнит мою жизнь приключениями, даст возможность 
попутешествовать; например, Уилфред Тезигер, исследователь пустынь, пересек 
аравийскую пустыню Эмпти-Квотер, когда ему было едва за двадцать, а сэр Фрэнсис 
Чичестер в одиночку совершил кругосветное плавание. Мне хотелось приключений, 
которые обеспечивала бы стабильная, хорошо оплачиваемая работа, и я решил, что 
смогу совместить подобное на службе в вооруженных силах. Больше всего мне 
импонировали военно-морские силы.

Предложение Пилчарда я счел интересным, но рассматривать его серьезно не стал, 
поскольку меня ждали более срочные проекты. Через две недели мне предстояло с 
пятью приятелями вылететь в Манилу в составе исследовательской экспедиции, 
организованной университетом для изучения влияния загрязнения окружающей среды 
на хрупкие коралловые рифы Филиппинского архипелага.


x x x

Спустя три месяца после возвращения с Дальнего Востока я предпринял длительную 
поездку из Камбрии в Портсмут для прохождения собеседования в специальной 
комиссии Адмиралтейства, отбирающей кандидатов для службы в ВМС. Успешно сдав 
экзамены и практические испытания, я уже считал себя зачисленным в ряды ВМС и 
совершенно не испытывал страха перед медицинской комиссией, которая была 
назначена на следующий день. Как выяснилось, напрасно. В выписке из моей 
истории болезни указывалось, что в возрасте семи лет я перенес легкую форму 
астмы. На этом основании меня и отсеяли. Хирург в звании лейтенант-коммандера 
объяснил, что будущий военно-морской летчик в процессе обучения подвергается 
тяжелым физическим нагрузкам и потому велик риск, что у него разовьется 
перенесенная в детстве болезнь, что повлияет на его боеспособность. Дорога в 
ВМС была мне отрезана. Я приуныл.

А спустя несколько дней после неудачного собеседования, спустившись в метро на 
станции "Кенсингтон", я случайно обратил внимание на плакат с изображением 
девушки, пробирающейся по тропическому болоту по пояс в воде. Это была реклама 
фирмы "Рали", организующей приключенческую экспедицию для молодежи. Я загорелся.
 Мне требовалось именно такое испытание, чтобы оправиться от разочарования. Я 
послал заявку и через несколько месяцев уже был на пути к Карибскому морю, где 
участников экспедиции, жаждущих познать тонкости управления парусником, ждал 
бриг "Зебу" с четырехугольными парусами.

Вернувшись в Великобританию спустя три месяца, я по-прежнему не имел склонности 
к какому-либо определенному роду деятельности и потому решил продолжить учебу в 
университете. Я подал заявление, и был уведомлен, что мне предоставляется 
стипендия имени Кеннеди для учебы в Массачусетс ком технологическом институте в 
США с последующим присвоением степени магистра. Фантастический приз, особенно с 
учетом того, что в стипендию была включена стоимость билета до Нью-Йорка на 
лайнере "Куин Элизабет-2".

К занятиям я приступил в сентябре 1985 года и поначалу был в шоке. В Кембридже 
студенты выпускного курса вели беззаботную, веселую жизнь, здесь же приходилось 
корпеть над учебниками, не разгибаясь. Осенью 1986 года, незадолго до окончания 
института, комиссия по присуждению стипендий фонда "Ротари" оповестила меня, 
что их организация готова оплатить еще один год моей учебы в любой стране по 
моему выбору. Куда же поехать? В технологическом институте я завел дружбу со 
студентами из Аргентины и под впечатлением их рассказов о перонистах, 
радикализме, военных переворотах и проблеме Мальвинских островов, решил лично 
познакомиться с их страной. Спустя несколько месяцев, в январе 1987 года, 
самолет швейцарской авиакомпании перенес меня в Буэнос-Айрес.


x x x

Зажав сумку между коленями, я приготовился к неминуемому столкновению. Уже в 
третий раз водитель такси бросал свой разбитый "рено-12", визжащий старыми 
покрышками, в обгон рычащего автобуса "мерседес", пытаясь втиснуться в узкую 
щель на крайней полосе автострады. Путешествие из аэропорта к центру 
Буэнос-Айреса характеризовало Аргентину не с самой лучшей стороны. Когда мы 
проехали огромный рекламный щит с лозунгом "Las Malvinas son Argentinas" 
(Мальвинские острова – Аргентине – исп.) переливающийся синими и белыми огнями, 
угрюмый таксист, который на протяжении нескольких километров только сердито 
поглядывал на меня в зеркало заднего обзора, сделав последнюю затяжку, швырнул 
окурок в темноту за окном и спросил подозрительно:

– De donde es, Usted? (откуда будешь, приятель? – исп.)

В первую минуту я решил солгать. Война за Фолклендские (Мальвинские) острова 
окончилась всего несколько лет назад, и я не был уверен, что местный житель 
благосклонно отнесется к гостю из Англии. Однако любопытно было проверить его 
реакцию, и я ответил осторожно:

– Soy Britannico.

Водитель опять взглянул на меня в зеркало, словно не расслышал моих слов.

– Britannico... Inglaterra, – громче повторил я.

Угрюмый взгляд водителя заставил меня усомниться в дипломатичности моей реплики.
 И вдруг глаза его просияли.

– Senora Тэтчер, – произнес он. – Хорошая женщина. Вот бы ее сюда. Сразу бы 
стало лучше. – Таксист взмахнул рукой, обнажив в улыбке полный рот золотых 
зубов.

Подобным образом будут реагировать многие аргентинцы, с которыми мне предстоит 
общаться в текущем учебном году. Из их памяти еще не стерлись горькие события 
войны за Фолклендские острова, но давние культурные и торговые связи с 
Великобританией перебивали возникшую антипатию.

В тот вечер, устроившись в дешевой гостинице, я встретился за ужином с Энди 
Шуйлером, американским студентом, которому тоже была присуждена стипендия фонда 
"Ротари". Забавный спокойный парень, в Станфорде он специализировался по 
проблемам Латинской Америки. На следующий день мы сняли на двоих квартиру в 
центре Буэнос-Айреса.

Стипендия "Ротари" выделялась главным образом на то, чтобы дать возможность ее 
владельцу познакомиться, с культурой других народов, посещая различные страны и 
устанавливая дружеские связи с новыми людьми. Но мы также не должны были 
забывать и об образовании. Мы с Шуйлером записались на вечерний курс 
политологии при аспирантуре университета Буэнос-Айреса. Наша аудитория состояла 
из старших офицеров, журналистов левого толка, честолюбивых политиков и 
католического священника из партии перонистов – микромир противоборствующих 
сторон аргентинского общества.

Демократия, проповедуемая партией радикалов во главе с ее лидером Раулем 
Альфонсином, после долгих лет тиранического правления военной хунты находилась 
пока еще в зачаточном состоянии. Будучи представителями империалистов "Yanquis" 
и "Britannicos", мы, разумеется, не рассчитывали на снисхождение со стороны 
других студентов, когда в аудитории возникали пылкие, зачастую с оскорблениями, 
политические дебаты. Шуйлер вскоре втянулся в активную политику, посещал 
митинги, демонстрации и студенческие собрания. В пасхальное воскресенье 1987 
года правительство Альфонсина едва не пало в ходе попытки военного переворота, 
и я вместе с Шуйлером отправился к "Каса росада" (Дому президента), чтобы 
посмотреть, как страстные аргентинцы ратуют в поддержку демократии.

В другие дни наши с Шуйлером пути пересекались нечасто. Он занимался своими 
делами, я – своими. Я решил обогатить свой летный опыт, и один из офицеров ВВС, 
посещавший наш курс, порекомендовал мне инструктора, Родольфо Зигера, 
базировавшегося на аэродроме Сан-Фернандо, который находился в двух часах езды 
от центра Буэнос-Айреса, если добираться туда автобусом "Колективо". Немецкий 
иммигрант, во время Второй мировой войны Зигер служил в "Люфтваффе" и в 
качестве пилота "мессершмитта" Me-109 участвовал в "Битве за Англию". Вся его 
семья погибла во время бомбардировок Дрездена, и после войны Зигер эмигрировал 
в Аргентину, где переквалифицировался в пилота гражданской авиации. Он работал 
в авиакомпании "Аэролинеас Аргентинас", откуда и вышел на пенсию в чине 
старшего пилота. На пенсию особо не разживешься, поэтому он приобрел старенький 
самолетик "лускомбе силвэр" 1930 года выпуска, такой же допотопный, как 
автомобиль "ситроен 2CV", и стал давать уроки всем желающим. Машина его была не 
настолько надежная, чтобы сдавать на ней экзамен на право получения лицензии 
аргентинского пилота, но за ее аренду он брал недорого, да и мне любопытно было 
поучиться у человека, с которым, возможно, сражался в воздушных боях капитан 
авиации Уитчелл.

По прошествии нескольких недель, готовясь к практическим и теоретическим 
экзаменам, я узнал еще об одном аспекте бизнеса Родольфо. В ту пору в Аргентине 
были установлены высокие пошлины на ввоз бытовой электронной техники, а в 
Парагвае, всего лишь за несколько сот километров, эти товары пошлиной не 
облагались, так что контрабанда была неизбежна. Аргентинские таможенники, 
естественно, старались пресекать подобный промысел. Раз в неделю Родольфо 
перелетал через реку Плате, садился на фунтовую летную полосу в Парагвае и 
загружал свой "лускомбе" видеомагнитофонами и телевизорами. Маломощный самолет 
с трудом поднимался в воздух, и Родольфо пускался в обратный путь, пересекая 
реку во мраке ночи на бреющем полете, чтобы самолет не засекли радары 
аргентинских пограничников.

Однажды мы отправились в Мендосу, к подножию Анд. Родольфо удалось отыскать 
очень нужную и редкую запчасть к старому самолету, которую требовалось забрать 
с территории Чили почти на самой границе. Он попросил меня помочь. Маломощный 
"лускомбе" не мог перелететь через Анды, и потому этот отрезок пути предстояло 
преодолеть на автобусе. По прибытии на удаленный пограничный пост, 
примостившийся под сенью Аннапурны, я вдруг сообразил, что угодил в переплет. 
Вообще-то у меня было два паспорта – новозеландский и английский. Первый был 
незаменим для пересечения границы Аргентины, поскольку аргентинские власти в 
отличие от британцев не требовали визы у граждан Новой Зеландии. В Чили же, 
наоборот, в более выгодном положении находились британцы, им для въезда и 
выезда виза не требовалась, и потому там удобнее было пользоваться английским 
паспортом. Но я, собираясь в поездку в спешке, взял с собой только один 
документ – английский. Рассчитывать на то, что два неприветливых аргентинских 
пограничника, поднявшихся в автобус на пропускном пункте, посмотрят сквозь 
пальцы на отсутствие штампа, не приходилось.

Сообразив, что мой новозеландский паспорт с аргентинскими печатями лежит под 
замком в тумбочке возле моей кровати в Буэнос-Айресе, я решил попытаться 
проникнуть через границу обманным путем. Выбора у меня все равно не было. Я 
заявил, что у меня украли мой новозеландский паспорт и я еду в Сантьяго, где 
находилось единственное на всем южном континенте посольство Новой Зеландии, 
чтобы его восстановить. Пограничник постарше поверил моему объяснению, но 
молодой проявил подозрительность и приказал мне выйти из автобуса, чтобы 
произвести досмотр моих вещей. Вскоре в моем рюкзаке он обнаружил английский 
паспорт без соответствующих штампов и арестовал меня по подозрению в 
нелегальном въезде в страну.

Сотрудники пограничной полиции эскортировали меня в полицейский участок Мендосы,
 где меня обыскали с ног до головы и бросили в грязную камеру, в которой из 
обстановки имелись только сырой матрас и ведро. В этой камере я проскучал два 
часа, после чего меня препроводили в один из кабинетов, где за железным столом 
сидели два мрачных офицера. К моему неописуемому изумлению, выяснилось, что 
меня подозревают в шпионаже. Начался допрос. Полицейские интересовались, чем я 
занимаюсь, где проживаю, кто мои друзья, и аккуратно записывали мои ответы в 
маленькие черные блокноты. Через час мне уже казалось, что нелепее вопросов я 
не слыхал в жизни.

– Как зовут вашу собаку? – спросил один из офицеров.

– Джесси, – ответил я, едва скрывая раздражение.

Ночевать меня отправили в ту же грязную камеру, а утром я предстал перед 
полковником ВВС Аргентины, специально прилетевшим из Буэнос-Айреса, чтобы 
допросить меня.

– Как зовут вашу собаку? – грозно осведомился он.

– Вчера меня уже спрашивал об этом один из здешних, – с невинным видом отвечал 
я, недоумевая, с чего вдруг мой щенок из породы лейкленд-терьеров стал 
представлять опасность для "аргентинских ястребов". Позже я понял, что они 
испытывали мою "легенду". Если я и впрямь безобидный студент, прибывший на 
учебу в Аргентину по обмену, значит, я без труда должен вспомнить такие 
несущественные детали, как кличка моего пса. Шпиону же гораздо сложнее изо дня 
в день отвечать правильно на нелогичные тривиальные вопросы. Полученный урок 
сослужил мне добрую службу, когда я стал разведчиком.

Чуть позже в тот же день аргентинская полиция отпустила меня на свободу, но 
только после того, как по настоянию ее сотрудников я принял участие в спонтанно 
организованном матче по регби. По мнению аргентинских блюстителей закона, 
каждый настоящий новозеландец должен быть отличным крайним нападающим. Я 
пытался протестовать, но меня даже слушать не хотели. Мендоса – одна из ведущих 
провинций Аргентины по регби, и в ее команде есть очень хорошие игроки. В 
Буэнос-Айрес я возвращался на следующий день с подбитым глазом.

– Неужто повстречал кого из моих друзей-гестаповцев? – хохотнул Родольфо. Я не 
был уверен, что он шутит.

Спустя несколько недель один мой приятель-дипломат пригласил меня на ужин в 
посольство Швейцарии. После войны за Фолклендские острова дипломатические связи 
между Великобританией и Аргентиной еще не были восстановлены, и потому 
британские интересы в этой стране представляли несколько английских дипломатов, 
работавших на территории посольства Швейцарии. Мой друг швейцарец познакомил 
меня с одним из них, вторым секретарем, – высоким, долговязым парнем чуть 
старше меня. Узнав, что я обучаюсь летному делу, мой новый знакомый пришел в 
восторг и стал пытливо расспрашивать меня о том, каковы дальность полета и 
грузоподъемность "лускомбе". Правда, когда я сообщил, что этот самолет с трудом 
поднимается в воздух с телевизором и видеомагнитофоном на борту, он, как мне 
показалось, несколько сник.

Став сотрудником МИ-6, я узнал, что этот долговязый парень, Марк Фримен, 
работал на разведслужбу. В Буэнос-Айресе он осуществлял операцию МИ-6 против 
аргентинских ВМС, завершившуюся победой английской разведки.

Не сумев предсказать вторжение аргентинцев на Фолклендские острова в апреле 
1982 года, МИ-6 сильно подмочила свою репутацию в глазах английского 
правительства. Чтобы избежать повторения подобной ошибки, МИ-6 бросила в этот 
регион дополнительные ресурсы, вдвое увеличив свою агентурную сеть в 
Буэнос-Айресе, настроив новых постов подслушивания в чилийских Андах, чтобы на 
раннем этапе узнавать обо всех перемещениях аргентинской авиации, и открыв 
новую точку в составе одного человека в Уругвае. Эти усилия обеспечили 
непрерывный поток информации.

Одно из сообщений вызвало особый интерес в Штабе военной разведки Уайтхолла. 
Аргентинцы разрабатывали новую секретную морскую мину в пластмассовом корпусе с 
электронным устройством, отличающим по шумам английские суда от аргентинских. 
Традиционными средствами минообнаружения эту мину было трудно отследить. Штаб 
счел, что это очень опасное оружие, и пожелал ознакомиться с ее 
характеристиками. МИ-6 завербовала французского специалиста по оружию, 
принимавшего участие в разработке данного проекта на военно-морской базе 
Рио-Гальегос. Ему был присвоен псевдоним FORFEIT.

Вывезти мину с территории базы Рио-Гальегос не представляло особой трудности, 
поскольку FORFEIT имел высшую форму допуска к секретной работе и пользовался 
доверием у аргентинской охраны. Он погрузил одну из мин в багажник своего 
автомобиля и выехал с базы, заявив, что едет испытывать ее на другую 
военно-морскую базу в Комодоро-Ривадавия. Далее предстояло вывезти мину из 
Аргентины, и это был самый сложный этап операции.

Вариантов переправки мины в Великобританию насчитывалось немного. В частности, 
подводную лодку к берегам недружественной Аргентины МИ-6 не могла послать, 
потому что в этом случае исключалась всякая возможность доказать свою 
непричастность к похищению секретного оружия. МИ-6 решила завербовать 
какого-нибудь пилота, который согласился бы переправить мину на своем легком 
самолете через реку Плате в Уругвай. Вот почему Фримен расстроился, когда узнал,
 что у "лускомбе" очень маленькая грузоподъемность. В итоге некий сотрудник 
МИ-6, действовавший под "крышей" датского инженера-химика, встретился с агентом 
FORFEIT в одном из частных гаражей Буэнос-Айреса, переложил мину в багажник 
арендованной машины и на ней перевез ее в Уругвай. Предварительные наблюдения 
показали, что пограничная полиция редко досматривает автомобили, но на всякий 
случай у датского инженера было припасено правдоподобное объяснение: странный 
бочкообразный кусок пластмассы в багажнике его машины – всего лишь безобидный 
прибор для химической промышленности. В результате никакого объяснения не 
потребовалось. Он беспрепятственно довез мину до Монтевидео. Там ее тайком 
погрузили на английский военный корабль, зашедший в порт на дозаправку после 
визита на Фолклендские острова, и переправили в Великобританию.

В декабре 1987 года я возвращался в Лондон рейсом швейцарской авиакомпании. 
Поднявшись на борт самолета, я взял экземпляр "Нации", самой популярной 
аргентинской газеты. На пятой странице было помещено сообщение об аварии 
маломощного самолета, разбившегося при попытке сесть ночью на аэродром с 
грунтовой полосой неподалеку от Буэнос-Айреса. Пилот получил серьезные травмы. 
Полиция расследовала причины аварии, в том числе и слухи о том, что пилот 
занимался контрабандой. Имя летчика не называлось, но я понял, что речь идет о 
Родольфо.


x x x

И вот я в Лондоне. За душой ни гроша. Мне нужна работа, желательно что-нибудь 
связанное с риском и поездками за границу. Я написал Пилчарду, спрашивая, 
осталось ли в силе предложение, которое он сделал мне в 1984 году. Сам Пилчард 
мне не ответил, но через пару недель я получил письмо на бланке Министерства 
иностранных дел и по делам Содружества, подписанное неким господином М. Э. 
Халлидеем, приглашавшим меня прибыть на собеседование по адресу: Лондон SW1, 
Карлтон-Гарденз, 3.

Сидя на кожаном диване в холле элегантного здания, созданного архитектором 
Джоном Нэшем, выходящего окнами на Сент-Джеймсский парк в центральной части 
Лондона, я совсем не нервничал. Скорее, был заинтригован и изнывал от 
любопытства. Гораздо больше, чем предстоящее собеседование, меня волновал 
тикающий счетчик на автостоянке в квартале отсюда, где я оставил свой 
старенький побитый "БМВ". Я глянул на часы, надеясь, что пробуду здесь недолго. 
На маленьком столике со стеклянной поверхностью, стоявшем передо мной, лежало 
несколько экземпляров "Экономиста" и "Файнэншл таймс". Чтобы скоротать время, я 
взял один из номеров.

Вскоре я услышал шаги. Кто-то спускался со второго этажа. На мраморный пол, 
стуча высокими тонкими каблучками, ступила высокая миловидная девушка. Я 
отложил "Экономист" и поднялся.

– Мистер Томлинсон? – уточнила она с улыбкой. Я кивнул. – Господин Халлидей 
ждет вас. Кстати, меня зовут Кэтлин. – Мы обменялись рукопожатием, и она повела 
меня на второй этаж, где препроводила в один из кабинетов.

Я увидел маленького щуплого человечка, с бородой, в старомодном коричневом 
костюме с большими лацканами и туфлях цвета корнуолского пирожка. Халлидей 
поздоровался со мной и усадил в низкое кресло, а сам устроился напротив, по 
другую сторону журнального столика.

– Вам известно, зачем вас пригласили сюда? – осведомился он.

– Нет, не догадываюсь, – осторожно ответил я.

– Так, для начала позвольте попросить вас ознакомиться вот с этим и подписать. 
– Халлидей вручил мне листок бумаги с отпечатанным текстом и шариковую ручку 
"Байро". Это была выдержка из Закона об охране государственной тайны 1989 года, 
с пометкой в верхней части страницы "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО"; надпись была сделана 
красными чернилами. Я прочитал текст, не колеблясь поставил свою подпись и 
вернул документ.

– А теперь прочтите вот это, – приказал он, передавая мне зеленую папку.

Халлидей поднялся и пересел за стол у окна, предоставив мне время спокойно 
ознакомиться с содержанием примерно тридцати страниц в прозрачных пластиковых 
чехлах, на которых объяснялось, что МИ-6 – это британская служба внешней 
разведки, учрежденная Форин офис с целью получения информации из секретных 
источников о политической, военной, экономической и коммерческой деятельности 
иностранных государств. Два абзаца давали представление о процедуре отбора 
будущих сотрудников, которая была фактически аналогична порядку приема на 
работу в Форин офис, с той лишь разницей, что в данном случае кандидат должен 
был пройти дополнительный раунд собеседований. Описывались также процедуры 
проверки кандидата на пригодность к службе в данной организации и его личной 
жизни, затем в общих чертах излагалось, как будет строиться его карьера в МИ-6. 
Полгода подготовки, первая загранкомандировка после двух лет кабинетной работы 
в Лондоне, затем попеременно три года дома, три – за границей, и так до выхода 
на пенсию. Обязательный пенсионный возраст для всех сотрудников – 55 лет. В 
конце была представлена шкала оплаты труда. Жалованье сотрудников МИ-6 не шло 
ни в какое сравнение с заработками в частных компаниях, но прожить на такие 
деньги было можно.

Я закрыл папку и положил ее на журнальный столик. Халлидей покинул свой стол и 
вернулся ко мне.

– Ну, что скажете? – спросил он с нотками нетерпения в голосе, будто я только 
что закончил осмотр подержанной машины, которую он стремился мне продать.

– Мне хотелось бы узнать больше, – уклончиво ответил я.

Халлидей задал мне стандартные вопросы, без которых не обходится ни одно 
собеседование, и разбавил их одним необычным дополнением.

– Сотрудникам МИ-6 зачастую приходится давать краткие характеристики самых 
разных людей, вступающих в контакт с нашей службой. Так сказать, делать 
словесные портреты. Вы можете описать в двух словах кого-нибудь из ваших 
знакомых?

Я подумал с минуту и описал Родольфо.

Халлидей дал мне понять, что желает убедиться в моей готовности посвятить свою 
жизнь работе в МИ-6, откуда просто так никого не увольняли.

– Я готов служить, – заверил я. – Как раз искал что-то подобное.

Уже истекали последние минуты оплаченного времени на автостоянке, когда 
Халлидей наконец-то меня отпустил, пообещав на прощание, что очень скоро я 
получу от него письменное уведомление.

Через две недели пришло письмо с приглашением на повторное собеседование. Я был 
польщен, но мне не улыбалась перспектива торчать два или три года за столом в 
лондонской конторе; я предпочел бы сразу уехать за границу. Поэтому я скомкал 
письмо и бросил его в корзину для использованных бумаг.

Тяга к путешествиям не покидала меня, но я не мог потакать своему желанию, 
поскольку долги требовали, чтобы прежде я начал зарабатывать. Почти все мои 
друзья по университету уже успешно делали карьеру в лондонских банках и фирмах. 
Их образ жизни меня не привлекал, но с практической точки зрения это был самый 
верный способ скопить немного денег. То были первые годы экономического подъема 
периода правления Тэтчер, и найти высокооплачиваемую работу было несложно. Меня 
наняла консультационная фирма "Буз Аллен энд Гамильтон", располагавшаяся в 
Мейфэре, за жалованье втрое выше того, что предлагала МИ-6. Солидные чеки 
согревали душу, но уже через пару недель я понял, что мне эта работа не по душе.
 На письмо Халлидея я так и не ответил, что было не только ошибкой, но и 
грубостью с моей стороны. Поэтому я написал ему, объяснив, что устроился в одну 
компанию и считаю неразумным увольняться из нее, не проработав и года, но хотел 
бы поддерживать с ним связь. Халлидей в ответном письме в вежливой форме 
выразил свое понимание.

Сидячая работа в консультационной фирме не приносила удовлетворения, и я стал 
искать что-нибудь более интересное. Однажды в газете я наткнулся на объявление 
с призывом вступать в территориальную армию (ТА), добровольческий резерв 
сухопутных войск Великобритании. Я счел, что это будет идеальное поприще для 
моей незадействованной энергии, тем более что сборы устраивались только по 
уик-эндам и раз в год две недели в лагере. Это означало, что мне не придется 
бросать работу, которая неплохо меня кормила. Я подал заявление, и через 
несколько дней мне по почте прислали информационный буклет для новобранцев. 
Листая глянцевую брошюру, я бегло просматривал информацию о различных резервных 
формированиях, но просто так, из любопытства. Выбор я сделал сразу: Специальная 
десантно-воздушная служба. Я позвонил по указанному номеру, и скрипучий голос с 
шотландским акцентом рявкнул в трубку, чтобы в следующую субботу я явился в 
казармы герцога Йоркского на Кингз-роуд в центральной части Лондона для 
проверки на пригодность по состоянию здоровья, имея при себе кроссовки и 
спортивный костюм.

Первое испытание – требовалось пробежать вокруг казарм пять миль меньше чем за 
сорок минут – любой тренированный юноша мог пройти с относительной легкостью. 
Но это был лишь предварительный этап процесса скрупулезного отбора. Инструктор 
по физподготовке, проводивший экзамен, сказал, что мы должны являться в казармы 
каждый второй уик-энд на протяжении всего следующего года для прохождения 
комплекса серьезных испытаний на выдержку и выносливость, а также пройти 
двухнедельные лагерные сборы с повышенной нагрузкой.

Между выходными, посвященными службе в территориальной армии, все мои помыслы и 
усилия были направлены на то, чтобы подготовиться к очередному отборочному 
экзамену. Перед тем как отправиться утром в "Буз Аллен энд Гамильтон", я дважды 
обегал Гайд-Парк, а на работе с тоской поглядывал на часы, дожидаясь вечера, 
чтобы помчаться в расположенный по соседству спортивный клуб "Лэндсдоун" и в 
его бассейне проплыть пару километров. Цели, стоявшие передо мной, отвергали 
тот образ жизни, который вели мои коллеги, прожигавшие свое свободное время в 
барах и ресторанах. Рядом с ними меня не покидало чувство исключительности, 
особенно усилившееся, после того как я был зачислен в SAS. Каждое утро, садясь 
за свой стол на работе, я искренне пытался понять, что движет ими в их 
ежедневных усилиях добиваться новых высот в компании.

Особенно удивлял меня Эрнст Голдштейн. Ему оставалось подождать всего несколько 
лет, чтобы получить солидный капитал, переданный в доверительную собственность 
до его тридцатилетия, но он уже сейчас жил так, будто владел огромным 
наследством, напропалую занимая деньги тут и там на свое неоправданно 
расточительное бытие, хотя как консультанту по вопросам управления ему платили 
неплохое жалованье. Он часами висел на телефоне, главным образом болтая с 
приятелями, организуя роскошные вечеринки, и от случая к случаю с клиентами, 
которых он подобострастно величал "сэрами". Как только у него на столе звонил 
телефон, его рука бросалась на трубку, словно атакующая кобра, и срывала ее с 
рычага еще до того, как затихал первый звонок. "Голдштейн на проводе", – 
произносил он с раздражающим энтузиазмом в голосе. Однажды весь штат 
сотрудников задержался в офисе допоздна, работая над "жизненно важным" проектом.
 Голдштейн ненадолго отлучился из комнаты, а я тем временем незаметно проник в 
его закуток и намазал суперклеем телефонную трубку, наглухо прикрепив ее к 
аппарату. Через несколько минут он вернулся в сопровождении исполнительного 
директора и начал с жаром обсуждать с ним данные о доходах и расходах компании. 
Я позвонил ему по внутренней линии. Рука Голдштейна, как обычно, стремительно, 
словно лягушачий язык, рванулась к трубке, но на этот раз он поднес ее к уху 
вместе с аппаратом, со стуком врезавшимся в его щеку. Хуже того, поскольку 
рычаг по-прежнему был придавлен, телефон продолжал звонить. Голдштейн в 
исступлении размахивал дребезжащим аппаратом вокруг себя, словно пытался 
стряхнуть с руки вцепившуюся в нее бешеную собаку. Наконец отчаянным усилием он 
содрал трубку, но только вместе с верхней частью аппарата, вывалив на стол 
провода и звонки. Все сотрудники в комнате покатывались со смеху, но Голдштейн, 
не замечая всего происходящего, поднес трубку к уху и, как всегда, елейным 
голосом произнес: "Голдштейн на проводе". Исполнительный директор, с трудом 
сдерживая смех, чтобы не утратить достоинства в глазах подчиненных, поспешил 
удалиться,

Вскоре после этого я уволился, но тучи надо мной начали сгущаться еще до 
инцидента с телефоном. Исполнительный директор заметил мое халатное отношение к 
работе и стал всячески пытаться выжить меня из компании.

Прыжки с парашютом были обязательным пунктом программы подготовки, и я 
записался на ближайший учебный курс на базе ВВС Брайз-Нортон. Спустя две недели,
 имея за плечами двенадцать прыжков, я получил от RAF – Королевских 
военно-воздушных сил – желанный нагрудный знак парашютиста. Я также изучил курс 
средств связи, освоив скоростную азбуку Морзе и методы работы с шифровальной 
рацией PRC-319, и прошел начальный курс немецкого языка.

Сдав экзамен на вождение мотоцикла, я купил старенький, потрепанный "БМВ" – 
легкий мотоцикл для езды по бездорожью с объемом двигателя 800 куб. см. 
Приключения Тезигера по-прежнему не давали мне покоя, я мечтал сам покорять 
широкие просторы пустынь, поэтому в один прекрасный день купил в 
специализированном магазине "Станфордз" карту Сахары фирмы "Мишлен", привесил 
на бок мотоцикла несколько канистр, упаковал необходимое снаряжение и холодным 
апрельским утром отправился в Африку.


x x x

Поначалу мое путешествие проходило гладко. Неприятности начались, когда я 
съехал с гудронированного шоссе у Таманрассета, расположенного на юге Алжира. 
Рыхлый песок сразу выявил все недостатки перегруженного мотоцикла с 
неподходящими для бездорожья шинами, управляемого неопытным водителем. В первый 
день я преодолел всего лишь пять миль, то застревая в песке, то ставя тяжелый 
мотоцикл на колеса после очередного завала. В результате одного жесткого 
падения вилки колес настолько изогнулись, что переднее колесо стало задевать за 
кожух двигателя. Мне ничего не оставалось делать, как снять их и вывернуть 
подпорки на 180 градусов, – иначе ехать было невозможно. После этой операции 
колесо перестало задевать двигатель, но управлять мотоциклом сделалось еще 
труднее. К счастью, на следующее утро я опять упал так, что вилки выпрямились и 
управление наладилось. Сразу же к югу от пыльной заброшенной алжирской 
деревушки Ин-Геззам проходила граница с Нигером, обозначенная ветхой деревянной 
хижиной, на которой развевался флаг этой страны. В ней размещался небольшой 
военный отряд. Возле хижины сидели в ожидании несколько бродячих 
торговцев-туарегов в оранжевых халатах; под выцветшим тентом, прячась от солнца,
 фыркали их верблюды. Нигерские пограничники во главе с тучным капитаном в 
форме цвета хаки и темных очках рылись в тюках туарегов. По другую сторону 
хижины я увидел три аккуратно припаркованных мотоцикла "БМВ" с немецкими 
номерами. Без единой вмятинки и царапинки. Их хозяева расположились лагерем 
рядом под брезентовым навесом, коротая время за чтением книг и журналов, а 
также готовя себе пищу. Вид у них был скучающий, утомленный, и, когда я подошел 
поздороваться с ними, они не проявили ко мне интереса.

– Давно вы здесь? – осведомился я.

– Drei Tag, – ответил один из мотоциклистов, рослый ариец с короткой стрижкой в 
дорогом спортивном костюме. – Вон тот ублюдок нас не пропускает, – зло добавил 
он, кивком показав на тучного капитана.

– Как катается, гладко? – весело спросил я, пытаясь поднять ему настроение.

Немец глянул на меня, потом на мой мотоцикл, рассматривая повреждения.

– Jah. – Он сделал многозначительную паузу. – Ни разу не упали.

Я оставил их читать журналы, а сам направился к капитану, чтобы представиться. 
Тот сердито смотрел на меня сквозь темные очки, всем своим видом излучая 
враждебность. Должно быть, немцы успели поскандалить с ним, и потому от меня он 
тоже, вероятно, ожидал неприятностей.

– Attendez-la, (подождите-ка – франц.) – рявкнул он, отправляя меня дожидаться 
своей очереди вместе с остальными мотоциклистами.

Не протестуя, я на плохом французском поинтересовался, долго ли мне предстоит 
ждать. Он понял, что я не ищу конфликта, и чуть успокоился. Подойдя к нему 
ближе, я заметил на нагрудном кармане его рубашки значок парашютиста.

– Ah, vous etes parachuttste, (а, вы парашютист – франц.) – с уважением 
произнес я.

Капитан мгновенно позабыл про свой гнев, словно капризный ребенок, которого 
угостили конфеткой. Он приосанился, расправил грудь и с гордостью сообщил:

– Je suis le parachutiste le plus experimente de Гагтее du Niger. – Затем 
хвастливо поведал мне волнующую историю своих четырнадцати прыжков с парашютом 
в нигерской армии.

Нескольких льстивых фраз оказалось достаточно. Спустя полчаса капитан уже 
поставил штамп в моем паспорте и махнул рукой, пропуская меня через границу. 
Удаляясь в южном направлении, я увидел в единственное уцелевшее зеркало, как 
немцы сердито выражают ему свое недовольство тем, что он позволил мне проехать 
раньше них.

Через несколько дней я сделал остановку в Агадесе. Это был первый город, 
повстречавшийся мне на пути, в южной части Сахары. Потягивая пиво за стойкой 
одного из небольших уличных баров, я увидел еще одного путешествующего 
мотоциклиста. Переднее колесо его машины было деформировано, вилки покорежены, 
поэтому мотоцикл подскакивал на дороге, словно старая кляча. Возле бара 
мотоциклист затормозил и тяжело слез со своей двухколесной машины, скорее 
просто бросив ее на землю, чем поставив на боковую подпорку, затем подошел к 
стойке и заказал кружку пива. Выяснилось, что его зовут Педро, он с Мальорки, 
работает упаковщиком апельсинов. Попивая пиво, мы со смехом рассказывали друг 
другу о своих авариях. Педро не говорил по-французски, поэтому на следующий 
день я взял на себя роль переводчика между ним и местным кузнецом, к которому 
он повез чинить свой мотоцикл. Вместе с Педро я доехал до Ломе, столицы Того и 
главного порта страны. Это был конечный пункт моего путешествия. Я погрузил 
свой побитый мотоцикл на грузовой самолет авиакомпании "Сабена" и отправился в 
Европу, а Педро продолжал колесить по Западной Африке. Спустя несколько лет я 
навестил его на Мальорке, и он поведал мне о своих дальнейших приключениях. Он 
заехал в бандитский городок Либревиль в Сьерра-Леоне, и там на одном из 
светофоров двое мужчин сшибли его с мотоцикла и ограбили. Один вдобавок еще и 
укусил его, не только оставив на щеке безобразный шрам, но и заразив его СПИДом.


Из Сахары я вернулся как раз вовремя, чтобы в составе подразделения 
территориальной армии принять участие в натовских учениях по ведению групповой 
глубинной разведки (LRRP), проводившихся в Бельгии. Всем странам-участницам 
НАТО было предложено прислать на эти учения свои группы глубинной разведки. 
Приехали и американские рейнджеры, и датские джегеры, и их немецкие коллеги, 
разведывательная рота Французского иностранного легиона, отряд специального 
назначения из Испании с зонтиками, которые зачем-то были включены в комплект 
полевого снаряжения его солдат, греческие спецназовцы, как клоуны, 
размалевавшие свои лица ярко-зеленой маскирующей мазью, унылые голландцы, 
отбывающие воинскую повинность, португальцы, канадцы и турки. Мы представляли 
Великобританию. Командовал нашей группой Иан – бывший сержант Королевского 
танкового полка. Ливерпулец Мак считался главным разведчиком. Четвертым в 
команде был Джок, изъяснявшийся на диалекте шотландских горцев, который мы 
понимали с трудом. Меня Иан назначил связистом, и это подразумевало, что, 
помимо личного снаряжения – винтовки SA80 калибра 5,68, телескопического 
дневного прицела SUSAT, ночного прицела с усилением изображения и аптечки, я 
должен был таскать сверхвысокочастотную рацию PRC-319, DMHD (прибор ввода 
первичной цифровой информации), кодовые книги и одноразовые шифроблокноты 
(OPTs). С самораскрывающимся парашютом на спине, с запасным на груди, с ремней 
которого свисал весь вышеперечисленный груз, я с трудом дотащился до 
транспортного самолета "Трансолл", чтобы вылететь в зону десантирования.

На рассвете мы группами десантировались в равнинном районе северной Бельгии. 
Бельгийская армия, которой отводилась роль "противника", бросила крупные силы – 
вертолеты, наземные войска, поисковых собак, – чтобы захватить нас в плен. 
Перед нами стояла задача – немедленно уйти из зоны десантирования и быстро 
найти укрытие. Мы забрались в небольшую рощу у пруда, и я настроил рацию. 
Остальные тем временем установили наблюдение и вскипятили воду. В считанные 
минуты DMHD получил колонку из сорока цифр. С помощью шифроблокнотов и кодовых 
книг я расшифровал донесение. Нам было приказано установить наблюдательный пост 
на дороге примерно в десяти километрах от нашего нынешнего укрытия и 
докладывать о передвижениях войск "противника". Чтобы нас не обнаружили, мы 
сразу тронулись в путь и добрались до указанного места за несколько часов, 
остававшихся до наступления дня.

По аналогичной схеме мы действовали следующие четыре дня. Ночью совершали 
длинный переход, иногда до сорока километров, а в течение дня сидели в укрытии 
на очередном наблюдательном посту, откуда слали донесения в штаб британского 
командования о передвижениях бельгийской армии. Между сменами на посту и 
сеансами радиосвязи нам удавалось перехватить несколько часов сна.

К концу первой недели мы обросли щетиной и покрылись грязью, маскировочный крем 
и глина въелись в волосы и бороды, под ногти забилась земля, сырая одежда, не 
просыхавшая от постоянных дождей, смердела. Ко всему прочему у нас кончилось 
продовольствие. При наличии времени раздобыть пищу и питье не было большой 
проблемой: на полях созревали картофель и репа, в канавах и прудах плескалась 
вода. Но руководство давило на нас, требуя новых и новых данных, и добывать 
пропитание было просто некогда.

Учения близились к концу, но самое трудное еще ждало нас впереди. В ту ночь нам 
предписывалось встретиться с нашим агентом, действовавшим на территории 
"противника", по другую сторону хорошо охраняемого Альберт-канала. Естественно, 
все мосты, равно как и пешеходные дороги вдоль канала, патрулировались. 
Минувшей ночью мы слышали затяжную перестрелку. Это были обнаружены отряды 
голландцев и немцев, начавшие учение на день раньше нас. За последние два дня 
мы съели только по нескольку карамелек и печений, найденных в одном из тайников,
 местонахождение которых нам сообщали по рации. На наших картах был обозначен 
пруд в той роще, где мы сейчас укрывались, но, как выяснилось, он пересох, 
превратившись в вонючее болото, кишащее комарами. А это означало, что мы 
остались и без воды.

– Нам нужна еда, – постановил Иан под одобрительный ропот остальных членов 
группы. – Томлинсон, ты, кажется, говоришь по-французски? Давай переоденься в 
гражданку и попробуй раздобыть нам что-нибудь.

Пока я переодевался, Джок зачерпнул из пруда вонючей жижи, снял с поверхности 
комариные личинки и поставил ее кипятиться, чтобы я мог умыться и побриться. 
Час спустя я уже был более или менее похож на человека. С горстью бельгийских 
франков в кармане я двинулся к одному из ближайших селений.

В Зиттарт я добрался к обеду и, приняв невозмутимый вид, вошел в бар, обратив 
на себя внимание пожилого мужчины с бокалом "Стелла Артуа" в руках. Двое 
коротко стриженных молодых парней с пушистыми усами играли в бильярд. Сбоку от 
стойки находился небольшой прилавок, над которым висели подсвеченные фотографии 
с изображением блюд быстрого приготовления. Я заказал для нашей группы восемь 
порций гамбургеров с чипсами и, пока их подогревали и жарили, попросил для себя 
бокал "Стеллы". Голодный желудок и регулярные недосыпания усилили действие 
алкоголя, в голове у меня вскоре загудело, и неожиданно для себя я разговорился 
с барменом.

– Откуда ты? – спросил он, заметив, что я коряво изъясняюсь по-французски.

Бельгийские средства массовой информации оповестили своих граждан о том, что на 
территории их страны проводятся учения НАТО, и объявили, что лицам из 
гражданского населения, которые посодействуют в поимке солдат, гарантируется 
вознаграждение, поэтому мне пришлось солгать.

– Из Швеции, – ляпнул я, назвав первую попавшуюся страну, не входящую в НАТО, и 
стал на ходу сочинять ответы на вопросы любопытного бармена. – Да, меня зовут 
Рикард, живу в Гетеборге, работаю инженером на автозаводе, выпускающем "саабы", 
сейчас в отпуске, еду с друзьями в Париж. Прямо у вашего городка сломалась 
машина, радиатор перегрелся.

Ложь легко слетала с моих уст. Двое парней у бильярда закончили партию и 
подошли к стойке, чтобы познакомиться с иностранцем.

– Ну и как жизнь в Швеции? – поинтересовался один. – Хорошо получаешь?

Я назвал цифру наобум, но она произвела на парня впечатление.

– Вам приходится служить в армии? – спросил его приятель.

– Да, два года, – ответил я, зная это от своих друзей-шведов, живших в Лондоне.

– А вам? – в свою очередь осведомился я.

– Тоже на два года призывают, – недовольно протянул парень помоложе. – Еще 
полгода осталось мучиться. Столько времени потрачено впустую. Сейчас НАТО 
проводит здесь какие-то тупые учения.

– Да, я видел несколько колонн и вертолеты, – вставил я небрежным тоном.

В разговор включился второй парень.

– Мы всю прошлую ночь таскались туда-сюда вдоль Альберт-канала, там, возле 
Стрелена, стреляли холостыми в придурков-немцев, пытавшихся переплыть на другой 
берег. Сегодня мы, естественно, тоже должны патрулировать, да только наш 
лейтенант свалился вчера и сломал ребро. Бедолага уверен, что мы и без него 
будем нести службу. – Парни язвительно расхохотались.

Спустя двадцать минут я покинул бар, унося с собой пакет с гамбургерами для 
моих приятелей-шведов, пять литров воды для автомобильного радиатора и ценную 
информацию. Я сообщил Иану то, что узнал в баре, и мы в ту ночь спокойно 
переплыли канал возле Стрелена. Кроме нас, только еще два отряда сумели достичь 
финишной точки, не попав в плен. На подведении итогов в конце учений, когда 
давалась оценка действий каждой из групп-участников, наша вошла в десятку 
лучших. Мы уступили только четырем отрядам датских джегеров, одному 
португальскому и нескольким отрядам американских рейнджеров. Это был неплохой 
результат, если учесть, что мы всего лишь резервисты, а все остальные – 
представители элитных частей своих профессиональных армий.


x x x

Спустя две недели, находясь в родительском доме, я опять написал господину 
Халлидею, выражая свою готовность вступить в ряды МИ-6. Занятия в 
территориальной армии мне нравились, но нужно было где-то работать, а начинать 
службу в регулярной армии в двадцать семь лет было уже поздно. Поступив в МИ-6, 
я стал бы государственным служащим, что само по себе очень почетно. К тому же 
эта работа обеспечивала возможность служебного роста, стабильность, 
разнообразие, хороший заработок, различные льготы и, вероятно, приключения. Я с 
огромным удовлетворением вспоминал эпизод с солдатами бельгийской армии, у 
которых выудил важные сведения. Если в МИ-6 мне придется заниматься чем-то 
подобным, значит, я буду на своем месте. Халлидей отозвался быстро, приглашая 
меня на собеседование по тому же адресу.

"Интересно, вспомнит ли меня Халлидей?" – думал я, звоня в дверь дома на 
Карлтон-Гарденз во второй раз. Как и тогда, в его кабинет на втором этаже меня 
проводила Кэтлин. Халлидей заметно изменился со времени нашей последней встречи 
– подрос на шесть дюймов, сбрил бороду и приобрел более приличный костюм.

– Прошу садиться. – Он подвел меня к тому же низкому креслу, которое я занимал 
на прошлом собеседовании. – Надеюсь, вы уже догадались, что я не тот самый 
Халлидей, с которым вы встречались прежде, – сказал он. – Халлидей – псевдоним, 
который мы используем в процессе вербовки.

– Да, я, разумеется, знаю об этом, – сболтнул я.

Халлидей наградил меня проницательной улыбкой, естественно, сразу раскусив мою 
жалкую ложь. Процедура данного собеседования во многом повторяла первую: я 
опять поставил подпись на документе с выдержкой из Закона об охране 
государственной тайны и ознакомился с содержанием той же зеленой папки. Правда, 
новый Халлидей задавал более пытливые вопросы.

– Сотрудникам МИ-6, – говорил он, – зачастую приходится пускать в ход все свое 
обаяние, сообразительность и хитрость, чтобы убедить человека поступить вопреки 
собственному желанию или выпытать сведения, которые он не должен разглашать. Вы 
можете привести подобные примеры из своей жизни?

Я подумал несколько секунд и затем рассказал ему, как лестью вынудил капитана 
нигерской армии пропустить меня быстро через границу и разговорил бельгийских 
солдат, снабдивших меня полезной информацией. Кажется, обе истории понравились 
вербовщику МИ-6.

Через несколько недель Халлидей прислал мне письмо с приглашением на очередной 
раунд экзаменов и собеседований в Уайтхолле. МИ-6 – отдел Министерства по делам 
государственной службы, поэтому будущие сотрудники Разведывательной службы 
сначала должны выдержать те же экзамены, что и неиссякаемый поток кандидатов в 
другие государственные ведомства, будь то МИД, Казначейство или Министерство 
торговли и промышленности. Однако поступающие на службу в МИ-6 проходили 
испытания отдельно от остальных, поскольку уже на этой ранней стадии отбора их 
личности были засекречены.

Перед первым экзаменом в комнате ожидания вместе со мной сидели еще пять 
кандидатов. Один – сын сотрудника МИ-6, второй работал в Специальном управлении 
Столичной полиции, третий – в разведуправлении Министерства обороны, еще один – 
в коммерческом банке и последний являлся сотрудником консультационной фирмы по 
политическим вопросам в Оксфорде. Нам были предложены тесты с набором ответов, 
наподобие тех, что печатались в популярной книге 1960-х годов для желающих 
"узнать коэффициент своего умственного развития". Например, нужно было 
исключить лишнюю фигуру из набора причудливых образцов или угадать правильный 
ход в домино. Затем был дан простой тест на знание арифметики и еще один, тоже 
несложный, но требовавший гораздо больше времени, на проверку навыков письма. 
После обеда мы в индивидуальном порядке обсудили пару вопросов современной 
политической обстановки с одним из сотрудников МИ-6, проводившим экзамены, а 
потом собрались на групповой семинар. Нас попросили представить свои 
рекомендации некой британской компании, занимающейся разработкой высоких 
технологий, в которой двое инженеров, работающих по обмену, были уличены в 
шпионаже. Громче всех кричал полицейский, упрямо настаивавший на том, что 
китайских шпионов следует немедленно арестовать. Консультант по политическим 
вопросам пытался вразумить его, объясняя, что жесткие меры могут привести к 
разрыву англо-китайских отношений, но полицейский, не стесняясь в выражениях, 
заявил, что тот порет чушь. Дискуссия вылилась в злобную перепалку, которую не 
предотвратило даже дипломатичное вмешательство сотрудника коммерческого банка.

Не имея представления о критериях отбора, я не мог оценить свои результаты, 
поэтому после экзаменов я и еще несколько участников данного испытания 
отправились вместе в пивную "Адмирал Нельсон", находившуюся на противоположной 
стороне улицы, чтобы обсудить события дня. Обходительный консультант по 
политическим вопросам (он носил очки) сказал мне, что не станет дальше бороться 
за место в МИ-6, независимо от того, выдержал он сегодняшний тур или нет, если 
туда принимают таких агрессивных типов, как полицейский.

Последний этап отборочного процесса – долгое собеседование, проводимое 
комиссией сотрудников МИ-6, – состоялся через несколько дней в доме на 
Карлтон-Гарденз. Собеседование началось с опозданием из-за того, что у одного 
из трех членов комиссии лопнуло колесо на мотоцикле. Наконец они все сели в ряд 
за столом, "Халлидей" расположился сзади. Меня подробно расспрашивали о 
современном положении дел в стране и за рубежом, о причинах, побудивших меня 
искать работу в МИ-6, и о моих честолюбивых планах на перспективу, выясняли, 
действительно ли я желаю посвятить свою жизнь службе в разведке. Если я не знал 
ответа на какой-то вопрос, то честно это признавал.

Карлтон-Гарденз я покинул спустя час, уверенный, что не выдержал испытания, но 
несколькими неделями позже на мое имя пришло письмо с уведомлением об обратном. 
Я был в восторге. Меня брали на работу в МИ-6 при условии, что я успешно пройду 
проверку на благонадежность, – последний барьер.

Многим государственным служащим требуется форма допуска "проверку на 
благонадежность прошел". Это означает, что в ходе поверхностного расследования 
установлено: данное лицо к уголовной ответственности не привлекалось, не 
исповедует крайних политических взглядов, свободно от алкогольной зависимости и 
пристрастия к наркотикам, не имеет финансовых проблем. Кандидаты в МИ-6 
подвергаются более серьезной проверке и в случае успешного ее прохождения, 
получают форму допуска EPV – "специальную проверку на лояльность прошел". Это 
весьма трудоемкий процесс, в котором задействованы около десятка проверяющих. 
Сначала сведения обо мне запросили в базе данных МИ-6, в результате чего стало 
известно про мою краткую встречу с Фрименом в Буэнос-Айресе, которую он 
зафиксировал в своем отчете. В базах данных МИ-5 и Специального управлен3ия 
Департамента уголовного розыска никакой информации обо мне не содержалось. Была 
также проведена проверка моей кредитоспособности. У меня были некоторые долги, 
но это сочли допустимым, поскольку я не так давно завершил образование в 
университете, но, если бы были обнаружены факты отказа возвращения займов или 
задолженности крупных сумм, меня признали бы негодным.

Первый раунд проверки на лояльность закончился для меня благополучно, и я был 
приглашен на собеседование по вопросам моей личной жизни к проверяющему с 
отеческим лицом, которому было поручено мое дело. В прошлом он возглавлял 
управление Восточной Европы. Его интересовали мои политические взгляды, 
контакты с экстремистскими организациями как правого, так и левого толка, связи 
с иностранцами, отношение к алкоголю и наркотикам. Анкетные данные оценивались 
строго, но не так, как в прошлом. За последние годы МИ-6 значительно снизила 
требования к своим кандидатам. Еще совсем недавно бывший член такой организации,
 как Движение за ядерное разоружение, не мог рассчитывать на место в рядах МИ-6,
 а теперь – пожалуйста. Не отвергались и те, кто когда-то баловался наркотиками.
 Однако проверяющий не собирался верить мне на слово. Он попросил назвать 
восемь человек, с которыми я был хорошо знаком в тот или иной период своей 
жизни после окончания школы. Всех этих людей опросили, чтобы проверить мои 
заявления. Если бы МИ-6 стало известно, что я пытался скрыть какой-то 
неприглядный факт своей биографии, формы допуска EPV я бы не получил. Но я 
ничего не утаил, и спустя два месяца мне прислали в простом конверте фотокопию 
письма с уведомлением о присвоении мне высшей формы допуска и приглашением на 
работу. Я понятия не имел, чем мне предстоит заниматься на новой службе. На 
гербовой бумаге МИДа сообщалось только, что мне предписывается "безотлагательно 
прибыть в Сенчури-хаус по адресу: Вестминстер-Бридж-роуд, 100 к 10.00 в 
понедельник 2 сентября 1991 г. При себе иметь паспорт".




Глава 3. Зачисление на службу





Накануне первого рабочего дня в МИ-6 я очень нервничал. Ночью почти не спал, а 
утром, чтобы взбодриться, выпил слишком много кофе. Я жил неподалеку, 
километрах в трех от Сенчури-хаус, расположенного в захолустном пригороде 
Ламбете в южной части Лондона, и решил пройтись пешком. От волнения и 
переизбытка кофеина у меня потели ладони. Двадцатиэтажное административное 
здание из бетона, заляпанное брызгами грязи от автомобилей и птичьим пометом, 
неприметное и без вывески, как-то не вдохновляло, – не то что шикарная контора 
фирмы "Буз Аллен энд Гамильтон" в Мейфэре. Глядя на зеркальные окна, я 
попытался представить себе, что происходит там, внутри. Какие принимаются 
решения, какие приводятся аргументы, какие тайны скрывают от нас, находящихся 
вне этих стен? От сознания того, что скоро и меня допустят в это здание, я 
испытывал волнение.

Никаких особых мер охраны я не увидел. Две камеры видеонаблюдения, сетки на 
окнах нижних этажей, а в остальном Сенчури-хаус мало чем отличался от других 
недорогих административных зданий Лондона. К входу стекались сотрудники, 
некоторые шли с зонтиками и газетами под мышкой, другие – просто сунув руки в 
карманы или со спортивной сумкой через плечо.

Я толкнул тяжелую стеклянную дверь, вытер ноги о коврик у входа, прошел через 
вторую тяжелую дверь и попал в мрачный вестибюль. Стены коричнево-грибного 
оттенка и серый линолеум на полу напомнили мне о захолустной гостинице, в 
которой я жил во время краткого пребывания в Москве. Прямо против входа – бюро 
приема посетителей: стеклянная будка со стенками до самого потолка и с 
небольшим окошком в сторону входной двери. В будке – два охранника за 
допотопными телефонами фирмы "Бейклайт". Справа и слева от будки – два лифта, у 
которых, нетерпеливо нажимая на кнопки вызова, собирались кучками прибывающие 
сотрудники. В углу стояло искусственное дерево с запылившимися листьями, и это 
несколько оживляло мрачную обстановку.

Полный охранник в синей форме вышел из будки и, излучая отеческое дружелюбие, 
приблизился ко мне.

– Ваш пропуск, сэр, – бодрым голосом произнес он. Я не сразу ответил, и он 
заметил мое замешательство.

– Вы, должно быть, направлены на IONЕС? – догадался он.

– IONЕС? А что это такое?

Охранник широко улыбнулся.

– Так называется учебный курс, которым вы будете заниматься ближайшие полгода. 
Курс начальной подготовки сотрудников разведки, – терпеливо объяснил он. – Как 
ваша фамилия?

– Томлинсон, – ответил я. – Тэ-О...

– Понятно, понятно, – прервал он меня, как бы ища мою фамилию в списке, который 
держал в памяти. – Паспорт у вас с собой?

Я протянул паспорт старого образца в твердой синей обложке, изрядно потрепанный,
 с обвисшими углами.

– Добро пожаловать, сэр. – Он указал в сторону приемной справа от входа, где 
стоял журнальный столик, заваленный газетами.

Там уже сидели два молодых человека. Они тихо беседовали, время от времени с 
любопытством и как-то по-свойски поглядывая на меня. Один из них, тот, что 
помоложе, уверенно шагнул ко мне и улыбнулся.

– Привет, меня зовут Маркхем, Эндрю Маркхем.

Затем он представил своего товарища. Его я видел раньше: мы вместе сдавали 
экзамены для поступления на государственную службу. Звали его Терри Фортон.

– Я так и знал, что тебя примут, – с улыбкой сообщил он. – Помнишь того мужика 
из Специального управления, который был готов арестовать всех без разбора? 
Просто фашист какой-то. Слава богу, его здесь нет, – рассмеялся он.

– Кажется, впервые за много лет на курсе нет ни одной женщины, – вступил в 
разговор Маркхем. – Всего нас девять человек. С одним мы вместе учились в 
Оксфорде. Он окончил университет с дипломом первой степени по двум 
специальностям в области физики, и я, когда узнал, что он решил поступить на 
службу в это учреждение, просто ушам своим не поверил. Еще двое – бывшие 
военные, один служил в Шотландском гвардейском полку, – добавил он с уважением.

Следующим пришел слушатель, который был похож на шотландского гвардейца. Он 
смело подошел к нам. Военная выправка, безукоризненная прическа, волосы 
напомажены, костюм в тонкую полоску, дорогая рубашка, начищенные до блеска 
оксфордские туфли.

– Иан Касл, – представился он.

Несколько минут спустя прибыл еще один молодой человек, в щегольском костюме и 
ярком галстуке, какие носят банкиры в лондонском Сити. Касл смерил его наряд 
презрительным взглядом. Звали его Крис Барт. Маркхем неохотно пожал ему руку, 
буркнув "очень приятно" себе под нос. В последующие десять минут подошли и 
остальные, и мы коротали время за светской беседой.

Часы на стене над будкой охранника показывали пять минут одиннадцатого. Маркхем 
с нетерпением взглянул на свои часы.

– Еще один должен подойти, – фыркнул он. – Как можно опаздывать в первый день 
работы в МИ-6?

В этот момент в дверь ворвался высокий сутулый блондин и с беспокойством глянул 
в нашу сторону. Охранник схватил его за руку.

– Ваша фамилия, сэр?

– Спенсер, – настороженно ответил он.

– Предъявите паспорт, – потребовал охранник.

На лице Спенсера отразилось удивление и замешательство.

– Зачем? Мы же на территории Англии, не так ли? Охранник удивился.

– Я должен проверить документ, удостоверяющий вашу личность, сэр.

– Я, кажется, его забыл, – робко ответил Спенсер, неловко переминаясь с ноги на 
ногу.

Минут десять охранник тщательно сверял со своими записями биографические данные 
Спенсера, после чего его все же пропустил.

Вскоре после этого к нам вышли двое мужчин. Они как будто наблюдали за нами из 
укрытия. Судя по тону, это были наши наставники.

– Мы рады приветствовать участников IONЕС-89, 89-й набор слушателей 
подготовительных курсов сотрудников разведки за период после окончания Второй 
мировой войны, – объявил один из них, тот, что был старше по возрасту. Его 
звали Джонатан Болл. Он почти непрерывно курил. Ветеран "холодной войны", Болл 
будет нашим основным инструктором на ближайшие полгода. В МИ-6 его называли 
TD-7. Ему под 50, судя по красному лицу, большой любитель выпить. Круглолицый, 
пухленький, всем своим видом и какой-то особой нетвердой походкой он напоминал 
мне большого ребенка. Его коллега, Ник Лонг, немного шепелявил. Ему лет 25-26, 
одет в элегантный костюм с массивными накладками в плечах и с щегольским 
носовым платком в нагрудном кармане. Лонг был преданным помощником Джонатана 
Болла, его должность называлась TD-8. Болл объявил, что сначала мы идем на 
встречу с Шефом, кабинет которого находится на восемнадцатом этаже, и повел нас 
к лифту.

Потом мы долго ждали лифт, а когда он наконец приехал, выяснилось, что все мы в 
кабину не поместимся. Лонг вызвался идти пешком, а остальные кое-как втиснулись 
в кабину. На 18-м этаже было так же мрачно, как и в вестибюле. Стены не видели 
свежей краски уже много лет, грязный линолеум местами протерся до дыр. Проходя 
друг за другом по коридору к залу заседаний, мы увидели, что в одном из 
маленьких кабинетов притаился какой-то старик – в измятом синем костюме, таком 
же, как у охранника, только воротник рубашки и галстук сбились набок. Увидев 
нас, старик украдкой прошмыгнул за стол, как будто стеснялся нас. Должно быть, 
уборщик, только что принесший чай и печенье, которые теперь стояли на большом 
столе с пластиковым покрытием в центре зала. Пока мы рассаживались за столом, 
как раз подоспел и Лонг, немного раскрасневшийся от бега.

Мы еще не успели занять места, а Барт, увидев в центре стола блюдце с угощением,
 потянулся и взял два печенья с заварным кремом. Касл наградил его свирепым 
взглядом.

– Вот печенье, угощайтесь, – быстро вставил Лонг. Но Барт невозмутимо продолжал 
жевать, не обращая внимания на дипломатические уловки Лонга. Фортон хмыкнул.

Попивая чуть теплый чаек из казенных чашек, мы слушали рассказ Болла о 
начальнике МИ-6.

– Колин Макколл начинал с самых низов, рядовым оперативником. Это вам не 
какой-нибудь чиновник с Уайтхолла, в отличие от целого ряда его 
предшественников, – фыркнул Болл. – Он пользуется среди нас большим уважением.

Макколл, сын врача из Шропшира, пришел в МИ-6 в 1950 году. Первые два 
назначения – Лаос и Вьетнам, где он завоевал репутацию увлеченного драматурга и 
музыканта. Лонг поведал нам о том, как, работая в Лаосе, Макколл во время 
визита членов королевской фамилии исполнил перед ними импровизацию на флейте, 
чем сразу же заслужил симпатии высоких гостей. В середине 60-х годов Макколл 
служил в Варшаве, неустанно зарабатывая репутацию дальновидного и толкового 
разведчика. Его последнее заграничное назначение – Женева, куда он был 
направлен в 1973 году в качестве руководителя резидентуры. В апреле 1989 года 
он был назначен начальником МИ-6.

– Вообще-то у нас тут не очень соблюдаются всякие формальности, – добавил Болл. 
– Но к нашему Шефу мы всегда проявляем должное почтение. При его появлении мы 
встаем.

Мы допили чай, доели печенье и немного расслабились, но в этот момент появился 
тот самый растрепанный старик, который пытался спрятаться от нас. Никто и не 
взглянул на него, полагая, что он пришел убрать со стола. Лонг тихонько 
кашлянул, и Касл мгновенно вскочил и вытянулся в струнку, как на плацу. Он 
быстрее всех сообразил, что неопрятный старик в измятом костюме, – никакой не 
уборщик, а сэр Колин Макколл. Все остальные тоже повскакали с мест, при этом 
стул Барта с грохотом повалился на пол.

– Прошу вас, – пробормотал Шеф, едва заметным жестом предлагая нам сесть. Он 
быстро оглядел собравшихся, моргая при этом, словно сова от дневного света, но 
в его твердом взгляде сразу чувствовался острый ум. – Поздравляю. Все вы прошли 
отбор и зачислены на службу. Скоро вы предпримете первые шаги своей карьеры, 
которая, я надеюсь, будет долгой и плодотворной.

В голосе его слышался начальственный тон, казалось, что звучит густой баритон 
священника.

– Наша служба и сегодня является одной из ведущих разведок мира. Она играет 
важную роль в сохранении позиций Британии на переднем крае международного 
сообщества. Заверяю вас, что, несмотря на происходящие сегодня в мире 
изменения: падение "железного занавеса", сближение Британии с нашими 
европейскими партнерами, проблемы на Ближнем Востоке, – впереди у МИ-6 яркое, 
надежное и увлекательное будущее.

Мне тогда показалось странным, что Макколл решил особо подчеркнуть надежность 
перспектив МИ-6. Мне и в голову не приходило сомневаться в этом; очевидно, 
Макколл был лучше осведомлен, чем мы.

– О твердой решимости правительства развивать деятельность МИ-6 свидетельствует 
хотя бы то, что в скором времени мы переедем в прекрасное новое, современное, 
специально построенное сооружение; оно заменит нам это стареющее здание, 
которое, тем не менее, нам всем очень дорого. В отличие от Сенчури-хаус новая 
штаб-квартира займет достойное место в архитектурном облике Лондона. На мой 
взгляд, это символично: МИ-6, до недавнего времени тайное, секретное ведомство, 
станет более подотчетным общественности и парламенту.

Далее Макколл рассказал о новых законах, в то время как раз подготовленных для 
обсуждения в парламенте, в которых впервые будет официально признано 
существование МИ-6.

– Так что на протяжении службы вы станете свидетелями глубоких преобразований в 
управлении и организации деятельности нашего ведомства.

Я и представить себе не мог, какие драматические последствия будут иметь эти 
преобразования лично для меня всего лишь четыре года спустя.

Потом Макколл говорил о том, каким образом, по его мнению, будут меняться 
приоритеты разведслужбы.

– "Холодная война" окончена, и бывший Советский Союз разваливается, превращаясь 
в хаотичное нагромождение республик. Однако это вовсе не означает, что мы можем 
хоть на минуту ослабить бдительность. Россия по-прежнему представляет и будет 
представлять собой серьезную военную угрозу.

Макколл моргнул и сделал паузу, чтобы придать дополнительный вес своим словам.

– Возможно, у России нет теперь агрессивных военных намерений, но ее военные 
возможности никуда не делись. Непредсказуемость и нестабильность нового режима 
делают его еще более опасным. И в течение многих и многих лет МИ-6 будет играть 
важную роль, предупреждая нашу страну об опасностях, подстерегающих ее на 
долгом пути к демократии.

Макколл очень убедительно и авторитетно доказывал нам важность ожидающей нас 
деятельности.

– Главными союзниками для нас по-прежнему будут наши американские братья, – 
продолжал он. – Взаимоотношения между МИ-6 и ЦРУ – основа особых отношений 
между нашими странами. Подвергать эти отношения опасности никак нельзя.

Макколл объяснил механизм поддержания взаимоотношений проинформировал об уровне 
взаимодействия между двумя спецслужбами.

– У американцев просто сказочные технические возможности, у нас их нет и не 
будет. Чтобы иметь доступ к их достижениям, мы должны быть для них ценным 
партнером, используя для этого наши преимущества – коварство и природную 
хитрость – в получении агентурных разведсведений.

Макколл расплылся в улыбке, а я вдруг подумал, что у этого внешне 
непритязательного человека за плечами, должно быть, увлекательнейшая жизнь.

– По целому ряду направлений требования по добыванию разведданных, возлагаемые 
на нас, стремительно возрастают. У нас с давних пор имеются интересы на Ближнем 
Востоке, но к традиционным проблемам политической нестабильности и 
государственного терроризма сегодня следует добавить еще одну угрозу – угрозу 
попадания в руки стран-изгоев ядерного, химического и биологического оружия. 
Существует реальная опасность, что в ходе распада СССР технология, кадры и 
материалы, имеющие отношение к этим видам оружия массового поражения, уйдут 
из-под контроля и попадут в руки таких стран, как Иран и Ирак. Это приведет к 
убийственным последствиям, и наша задача – сделать все, чтобы этого не 
допустить. – Макколл опять помолчал, подчеркивая важность произнесенных слов. – 
Кроме того, будет возрастать значение коммерческого шпионажа. Министерство 
финансов настойчиво требует, чтобы наше ведомство отрабатывало выделяемые ему 
бюджетные средства, и коммерческий шпионаж – одна из возможностей, которая 
позволит нам вносить непосредственный вклад в укрепление платежного баланса 
страны.

Макколл потер руки и откинулся к спинке стула: выступление окончено. Болл 
поднялся со своего места.

– Благодарю вас, сэр, за прекрасное, глубокое выступление. Уверен, что у 
слушателей к вам множество вопросов.

Он с надеждой повернулся к нам, умоляя взглядом, чтобы кто-нибудь задал 
толковый вопрос, а не просто попросил принести еще печенья. Спенсер застенчиво 
смотрел в потолок. Первым, конечно же, нашелся словоохотливый и активный 
Маркхем.

– Скажите, сэр, по мере сближения Британии с Европой будет ли происходить 
ослабление особых взаимоотношений между МИ-6 и ЦРУ?

– Нет, – твердо ответил Макколл. – Наши отношения с американцами всегда будут 
иметь большее значение, чем связи с любыми европейскими разведками.

Касл, проявляя остроту ума, которую впоследствии все мы смогли оценить по 
достоинству, услышал в ответе нечто большее, чем произнес Макколл.

– Означает ли это, сэр, что мы ведем разведывательную деятельность в отношении 
других европейских стран?

Макколл ответил не сразу, на мгновение он растерялся.

– Да, это так. Всегда есть потребность в разведданных, касающихся намерений 
наших европейских партнеров в области экономики, а в данный момент особый 
интерес представляют позиции этих стран на переговорах по Маастрихтскому 
договору.

Фортон поправил очки и, немного заикаясь от волнения, решился задать дерзкий 
вопрос.

– Сэр, а зачем вообще нам нужна разведслужба? – Остальные слушатели беспокойно 
взглянули на Фортона, но тот отважно продолжал: – Ведь на мировой арене есть 
более мощные страны, с гораздо более развитой экономикой, которые ведут внешнюю 
разведку в минимальных объемах или вообще не ведут. Например, Япония или 
Германия. Те средства, которые Великобритания направляет на финансирование МИ-6,
 – нельзя ли их использовать с большей пользой на другие цели, скажем, на 
развитие здравоохранения или образования?

По лицу Макколла скользнула улыбка; видимо, и его самого беспокоили подобные 
мысли.

– Вы забываете, молодой человек, что Великобритания по-прежнему является членом 
Совета безопасности ООН, в отличие от Германии и Японии. У Великобритании 
имеются международные обязательства, несоизмеримые с уровнем ее экономического 
благосостояния.

Макколл улыбнулся, поблагодарил нас за внимание, пожелал успехов в нашей 
будущей деятельности и ушел, при этом все мы поднялись с мест.

Болл и Лонг просто сияли от облегчения. Мы вполне достойно вели себя в 
присутствии Шефа, по крайней мере, идиотских вопросов никто не задавал. Ход 
курса начальной подготовки всегда контролирует вышестоящее начальство, и от 
успеха или неуспеха того или иного курса зависит дальнейшая карьера 
инструкторов. Болл и Лонг уже видели, что группа подобралась хорошая. Тем 
временем Болл продолжал:

– За полгода у вас будет время поближе познакомиться с нами и друг с другом, вы 
наверняка подружитесь и пронесете эту дружбу через все годы службы. – Он 
улыбнулся, переступая с ноги на ногу. – Но, чтобы как-то начать, так сказать, 
сделать первый удар по мячу, сейчас каждый из вас по очереди скажет о себе 
несколько слов: представьтесь и кратко расскажите о вашей деятельности до 
поступления к нам.

Он обвел всех нас взглядом, и я про себя подумал: "Только бы не меня".

– Давайте вы первый, Терри, – наконец произнес он, указывая на Фортона, 
сидевшего с краю.

Фортон, 24 лет, был среди нас самым вдумчивым. Он происходил из семьи ученых 
либеральных взглядов, проявлял глубокий интерес к политике. Изучал политику, 
философию и экономику в Оксфорде и, несомненно, получил бы диплом с отличием, 
если бы меньше времени проводил в студенческом баре. По окончании университета 
он года два работал в консультационной фирме по политическим вопросам "Оксфорд 
аналитика", затем подал заявление о приеме на службу в FCO. Рассмотрев его 
заявление, чиновник управления кадров FCO предложил ему подумать о службе в 
МИ-6. И Фортон согласился, к большому неудовольствию его отца, убежденного 
противника всяких тайн в системе государственного управления.

Двадцатитрехлетний Эндрю Маркхем был самым молодым членом группы. Окончил 
Оксфорд по специальности "французский и испанский языки". Во время учебы 
принимал активное участие в художественной самодеятельности, считался звездой 
многих соревнований по различным видам спорта.

Энди Хейр, 34-х лет, после окончания Даремского университета поступил на службу 
в армию, в разведку.

– В завершающий период службы в армии я был откомандирован в качестве 
начальника отделения генерал-адъютантской службы в один из Специальных 
воздушно-десантных полков территориальной армии, где под моим началом проходил 
службу вот этот молодой человек. – Он кивнул в мою сторону. Теперь и я его 
вспомнил. Как-то зимой в горах Брекон-Биконс, ночью, под ледяным дождем, он 
строго отчитал меня за то, что я пукнул на плацу.

Хейр рассказал, что поступить на службу в МИ-6 ему порекомендовал армейский 
офицер, работающий в Сандхерсте. В Военном училище сухопутных войск в 
Сандхерсте на постоянной основе работает вербовщик МИ-6, действующий под 
псевдонимом ASSUMPTION. Там есть еще один вербовщик, под псевдонимом PACKET, 
который работает с курсантами из числа иностранцев и передает в МИ-6 информацию 
о тех, кто может быть использован в качестве осведомителей. Агент PACKET, в 
частности, прославился тем, что в 60-х годах пытался завербовать молодого 
курсанта из Ливии, которого звали Муамар Каддафи.

Джеймс Баркинг, 26 лет, окончил Оксфордский университет с дипломом второй 
степени по специальности "юриспруденция", после чего в течение ряда лет 
стажировался в одной из юридических фирм, но эта работа его не прельщала. 
Как-то на вечеринке случайно познакомился с отставным сотрудником МИ-6, в 
результате чего был принят на службу в это ведомство.

Следующим был Барт. Он только что окончил Оксфордский университет, получил 
диплом первой степени по специальности "физика", никакого другого опыта у него 
практически не было, но это не помешало ему довольно долго рассказывать о себе. 
Как и я, он был завербован в соответствии с программой МИ-6 по привлечению 
сотрудников, имеющих высшее образование в области точных и технических наук, 
для участия в операциях по недопущению распространения оружия массового 
поражения.

Мартин Ричардс был самым старшим в группе, ему было лет 45. Предложение 
поступить на службу в МИ-6 он получил еще в годы учебы в Оксфорде, но тогда 
отказался стать сотрудником разведки. Он был принят в нефтяную компанию "Шелл" 
и почти все время проработал на Ближнем Востоке. Как и многие другие сотрудники 
"Шелл", Ричардс поддерживал связи с МИ-6 и вот, 22 года спустя, наконец принял 
предложение поступить на службу в разведку. Из-за возраста возможности 
служебного роста для него были ограничены, но его взяли именно для работы в 
качестве специалиста по нефтяной промышленности ближневосточных стран.

Следующим был Касл. Щеголяя произношением представителя высшего общества, он 
говорил сжато, четко выговаривая слова. Учился в Итоне, затем в колледже 
Магдалины Оксфордского университета. 28 лет, недавно женился. Несколько лет 
успешно работал в торговом банке в лондонском Сити, где зарабатывал намного 
больше, чем платят в МИ-6. Касл и не скрывал, что собирается поработать в 
разведке лишь несколько лет, так как жалованье его не устраивает. Судя по 
военной выправке и безукоризненному костюму в тонкую полоску, все полагали, что 
именно он служил в Шотландском гвардейском полку. Но он ничего не сказал о 
службе в армии, и я решил, что он поскромничал.

Все мы повернулись к Спенсеру, теперь была его очередь. Он мечтательно смотрел 
в окно, не обращая внимания на происходящее.

– А? Что? Извините. – Он рассмеялся, лишь немного смущенный тем, что задремал.

Он поднялся и стал рассказывать о себе.

– Учился я ни шатко ни валко в Сент-Андрусском университете в Шотландии, никак 
не мог решить, какие предметы изучать, так что учился долго. Окончив 
университет, я так и не решил, чем буду заниматься, и пошел в армию, надеясь, 
что, может, там наконец определюсь. Но так, в общем-то, и не определился, и вот 
теперь я здесь.

Мы посмеялись над таким самоуничижительным повествованием. Хейр просто не мог 
поверить, что Спенсер служил в армии.

– В каком полку служили? – скептически бросил он.

– Я прослужил несколько лет в Шотландском гвардейском полку, – ответил Спенсер.

Вопреки внешней неорганизованности и мечтательности, Спенсер, оказывается, был 
отважным парнем.

Опытный скалолаз, он некоторое время работал в Афганистане по линии 
благотворительного фонда "Хэло траст", занимавшегося разминированием минных 
полей, установленных советскими войсками. Он был завербован сотрудником МИ-6 в 
Кабуле, имевшим связи с этим фондом.

Инструкторы тоже немного рассказали о себе. Болл в 70-х годах работал в 
Чехословакии и Восточной Германии, но затем разочаровался в службе и ушел в 
частное охранное агентство "Контрол рискс", где проработал десять лет. Затем 
эта его деятельность резко оборвалась, и в середине 80-х он вернулся в МИ-6. В 
те годы из разведслужбы никого не сокращали и не увольняли, и вернуться в МИ-6 
даже после продолжительного перерыва было несложным и обычным делом.

Лонг рассказал, что пришел в МИ-6 сразу по окончании Оксфордского университета, 
вскоре после начала Фолклендской войны был направлен в Уругвай, затем в 
Нью-Йорк, где работал в. британской миссии при ООН.

Я обвел взглядом сидевших за столом. Удивительное дело: у новобранцев было 
много общего. Анкетные данные почти у всех одинаковые, все европейцы, все 
мужского пола все выходцы из среднего класса. Все получили университетское 
образование, причем почти все окончили Оксфорд или Кембридж. Такая однородность 
новобранцев соответствовала и общей однородности сотрудников МИ-6. Статистика 
разведслужбы по набору кадров опровергает утверждения ее представителей о том, 
что их ведомство всем обеспечивает равные возможности при приеме на работу. В 
период моей службы женщины составляли лишь 10 процентов от общего числа 
сотрудников, чернокожих вообще не было, только у одного сотрудника один из 
родителей был азиатского происхождения; среди служащих не было ни одного 
инвалида, хотя подходящих должностей для них там множество. Но тогда меня все 
это не волновало. Я с большим воодушевлением мечтал о предстоящей новой 
деятельности, хотелось поскорее приступить к занятиям.




Глава 4. Обучение





Микроавтобус со слушателями IONЕС мчался сквозь темноту и дождь к центру 
Портсмута. В нем царило напряженное молчание. Было 8.30 вечера, и улицы почти 
опустели, лишь немногочисленные одинокие прохожие спешили в пивные, ежась под 
зонтиками. За рулем сидел Болл. Лонг молча восседал рядом с ним. Не произнося 
ни слова, они высаживали нас одного за другим на темных улочках или пустынных 
автостоянках. Первым вышел Касл в броском костюме, защищенный от дождя длинной 
курткой, и уверенно зашагал к своему объекту. За ним последовал Спенсер, робко 
юркнув под зонтиком в темноту. Потом настал мой черед, Маркхем пожелал мне 
удачи, я вышел из задней дверцы микроавтобуса и направился к нужной мне пивной.

Целью IONЕС являлась подготовка новичков до профессионального уровня, 
необходимого для работы в МИ-6 на невысоких административных должностях. 
Половина занятий проходила в классах. Там мы изучали ведение дел в ведомстве, 
теоретические основы того, как сближаться с нужными людьми, вербовать их, 
манипулировать ими и получать от них информацию, выслушивали рассказы о 
проведенных операциях, общались с представителями других отделов ведомства. 
Остальное время шло на учения типа БЕЗУПРЕЧНЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ, первое из многих все 
усложнявшихся испытаний, составлявших основу обучения.

Данные нам инструкции были простыми, но для новичков-шпионов нервирующими. 
Каждому из нас отвели определенную пивную в центре Портсмута, где нам 
требовалось познакомиться с одним из посетителей и, прибегая к любым хитростям, 
какие придут на ум, выведать его фамилию, адрес, дату рождения, род занятий и 
номер паспорта. Нам дали вымышленные имена, но мы сами должны были придумать 
биографические подробности своих фиктивных личностей.

Болл объяснил, что цель этого учения троякая. Во-первых, это мягкое введение в 
использование "легенды" в реальных условиях, очень важное для разведчика 
искусство. Во-вторых, испытание находчивости и хитрости в разработке надежного 
плана для достижения цели. В третьих, это продемонстрирует нам работу и 
громадный объем памяти CCI, компьютеризированной системы оперативного учета лиц 
и объектов, представляющих интерес для разведки МИ-6. CCI хранила сведения обо 
всех людях, с которыми кто-либо из сотрудников МИ-6 вступал в оперативный 
контакт с начала сбора этих сведений в 1945 году. Биографические данные наших 
наугад выбранных жертв будут введены в компьютер для проверки. Объем банка 
данных, объяснил Болл, таков, что слушатель подготовительных курсов в 
портсмутских пивных редко не натыкается хотя бы на одного человека, сведения о 
котором есть в CCI.

Распахнув толстую псевдовикторианскую дверь пивной "Погребок" на Грейт 
Саутси-стрит, я заволновался. Это испытание, хотя и простое, было нашим первым, 
и мне хотелось начать удачно. Нам выдали по восемнадцать с половиной фунтов, 
чтобы взять себе и собеседникам по паре стаканчиков. Оглядывая зал по пути к 
стойке, я со страхом обнаружил, что в пивной никого нет. Заказывая кружку 
"Гиннесса", я отверг бармена как потенциальную добычу. Этого пожилого, толстого,
 угрюмого человека вряд ли удалось бы разговорить. Я сел в обитую красным 
бархатом нишу, из которой был виден вход, и стал ожидать лучшего.

Время шло, я выпил половину второй кружки пива, и тут появились первые 
посетители – целующаяся парочка. Ей вряд ли захотелось бы общаться с 
незнакомцем. Потом ввалилась шумная компания молодых людей, собравшихся 
поиграть в пул. Затесаться в их общество и выбрать одного для разговора было бы 
нелегко. До возвращения микроавтобуса оставалось всего двадцать минут, а 
поскольку я не мог похвастаться ничем, кроме трех осушенных кружек, положение 
мое становилось затруднительным.

Наконец мне повезло: вошли две девушки, взяли виски и устроились в одной из ниш.
 Обе двадцати с небольшим лет, в повседневной одежде, одна хорошенькая, другая 
не очень и притом полноватая. Очевидно, они вместе снимали квартиру и решили 
немного расслабиться. Действовать мне требовалось быстро, время поджимало, да и 
игроки в пул заметили девушек и явно имели на них виды.

Клянясь мысленно, что это в последний раз, я взял свою кружку, подошел к их 
столу и спросил, можно ли присоединиться к ним. Девушки к моему облегчению 
согласились.

– Вы не здешний, да? – спросила толстушка.

– Почему вы так решили? – поинтересовался я.

– По вашему выговору, вы с севера, – ответила она. – Что делаете здесь?

Ее любопытство меня ободрило, предоставлялась возможность осуществить мой план.

– Я шкипер яхты, отвозил одну графиню из Шотландии в Шербур.

Девушки с интересом слушали мою наглую ложь.

– Но мой напарник заболел и поехал домой. Я зашел в Портсмут подыскать нового и 
пополнить припасы.

Мы заговорили о яхте, плавании, моем несуществующем напарнике, о том, почему я 
избрал это занятие. Я все выдумывал с ходу, полагаясь на свой небольшой опыт 
хождения под парусами. Как и в Бельгии в разговоре с солдатами в баре, меня 
волновало, что искусство обмана дается так легко, и удивляло, до чего 
доверчивыми могут быть незнакомцы. Девушки поведали мне, что они медсестры и 
приехали в Портсмут недавно, кстати, они уже совершали прогулки на парусниках и 
теперь, живя в портовом городе, были бы не прочь продолжить.

– Не знаете кого-нибудь, кто хотел бы провести выходные на яхте? – спросил я. 
Девушки переглянулись, убеждаясь, что обе подумали одно и то же. – Может быть, 
вы сами? – не отставал я.

– Конечно, – неуверенно ответила хорошенькая и, глянув на подругу, продолжала, 
словно отвечая за нее. – Конечно, в ближайший уик-энд мы свободны.

Дальше дело пошло легче. Чтобы иметь возможность связаться с ними, я спросил их 
фамилии, адреса и номера телефонов, которые они аккуратно записали печатными 
буквами в мой блокнот. Под предлогом, что мне нужно заранее оформить на них 
пропуск в таможенном управлении, я спросил, могут ли они уточнить номера своих 
паспортов. Проблемы это не составило. Хорошенькая позвонила домой третьей 
соквартирнице и попросила ее прочесть номера вслух. За несколько минут все 
данные, которые требовались Боллу и Лонгу, были у меня в блокноте. Завершив 
свою миссию, я попрощался с несчастными девушками и пообещал вскоре позвонить. 
Микроавтобус заполнился оживленной болтовней, когда остальные, кое-кто слегка 
навеселе, принялись восторженно описывать, как выведали у наивных завсегдатаев 
пивнушек личные данные. Маркхем притворился студентом из Парижа и 
поинтересовался с липовым французским акцентом, правда ли, что номера всех 
английских паспортов оканчиваются тремя шестерками, как утверждала его мать, 
сотрудница Французского паспортного агентства. Удивленная жертва подняла его на 
смех, и Маркхем побился об заклад на пять фунтов, что так оно и есть. 
Собеседник поспешил домой за паспортом, довольный возможностью легко содрать 
деньги с глупого француза. Не менее довольный Маркхем записал номер.

Касл, вспомнив о своем прошлом в Сити, представился консультантом по 
организации сбыта и раздал всем сидевшим в пивной заранее приготовленный 
опросный лист. Там были вопросы якобы от крупной пивоваренной компании о том, 
что клиенты предпочитают пить, а внизу находилась графа, куда требовалось 
вписать фамилию, адрес и номер паспорта. Касл с полчаса потягивал в одиночестве 
апельсиновый сок, довольный тем, что почти половина клиентов вписала паспортные 
номера и теперь он может прикарманить полученные на выпивку деньги.

Хейр обнаружил в пабе пившего в одиночестве старика, на голове у которого был 
темно-бордовый берет десантника времен Второй мировой войны. Одинокий ветеран 
обрадовался возможности поговорить с человеком, интересующимся его боевым 
прошлым, и охотно назвал свой армейский личный номер, пригодный для CCI так же, 
как номер паспорта.

– Все на месте? – крикнул Болл с водительского сиденья, повернувшись к шумевшей 
позади ватаге. Лонг провел перекличку, напрягая голос, чтобы его было слышно 
сквозь болтовню. Сильно захмелевший Барт, отрыгнув, ответил, что на месте все, 
кроме Спенсера. Подождав несколько минут, Болл решил ехать по Лондон-роуд к 
"Карете и лошадям" – скандально известной пивной. Снаружи Спенсера не оказалось,
 Лонг отправился искать его. Будущий разведчик из МИ-6 был обнаружен мертвецки 
пьяным в веселой компании. Он не придумал никакого плана и, не зная, что делать,
 решил попытать счастья у игрового автомата. Когда он дернул рычаг в третий раз,
 машина под звон колокольчиков извергла свое содержимое. Собралась толпа 
взглянуть на счастливчика, и покладистый Спенсер угостил всех выпивкой, его 
угостили в ответ, этим дело не ограничилось, и образовалась компания. Спенсер 
безнадежно опьянел, забыл о скучной задаче раздобыть личные сведения и 
наслаждался обществом новых друзей, покуда Лонг не оттащил его в микроавтобус.

Когда мы вернулись на учебную базу, все были в приподнятом настроении, между 
нами уже возникало чувство товарищества, ощущение противостояния общему врагу. 
Какую-то минуту я размышлял на заднем сиденье о моральной стороне своего 
поступка. Хорошо ли так, походя, обманывать людей? Ведь девушки могли целую 
неделю дожидаться морской прогулки на яхте, которая так и не состоится. Когда 
мы въезжали через ворота с опускающейся решеткой в Форт, секретное учебное 
заведение, основную базу IONEC, я отбросил эти мысли. Мы лгали ради своей 
страны, и это служило достаточным оправданием. Сам не сознавая того, я сделал 
первый шаг на длинном пути превращения в разведчика.


x x x

Форт Монктон, самый большой и лучше всех сохранившийся из четырех прибрежных 
фортов, возведенных Генрихом VIII для защиты стратегически важной портсмутской 
гавани от французского флота, является, как отмечено на картах 
военно-геодезического управления, впечатляющей военной учебной базой. 
Располагается он на открытой, продуваемой ветрами южной оконечности полуострова 
Госпорт, к нему ведет короткая извилистая дорога, проходящая рядом с полем для 
гольфа. Официально именуемый "Военное учебное заведение No1", Форт служил до 
1956 года учебной базой инженерных войск. Когда инженерам он стал больше не 
нужен, его без шума прибрала к рукам МИ-6. Этот переход совершился в такой 
тайне, что отдел снабжения Министерства обороны продолжает оплачивать 
содержание Форта, понятия не имея, что министерству он уже не принадлежит.

Попасть за толстые стены из серого камня можно только по подъемному мосту над 
крепостным рвом без воды и через охраняемые ворота, ведущие в центральный двор. 
Прямо над воротами находятся роскошные апартаменты, предназначенные для Шефа, 
часто приезжающего сюда. По остальным трем сторонам двора расположены три 
основных корпуса: Восточное крыло, Главное и Западное. Восточное является 
автономным, в нем находятся спальни, кухни, столовые и бары. В корпусах 
расположены учебные помещения, необходимые для подготовки офицеров секретной 
службы: спортзал, закрытый тир, фотостудии, технические мастерские, лаборатории 
и лекционные залы. Есть даже маленький музей, где хранятся сувениры от 
руководителя SOE – английской спецслужбы времен Второй мировой войны, 
занимавшейся работой на оккупированной немцами территории Европы, и устарелое 
шпионское оборудование времен войны "холодной". За Восточным крылом находятся 
вертолетная площадка и открытый тир для стрельбы из пистолетов и автоматов. Не 
забыт и отдых – на западной стороне есть открытый теннисный корт и площадка для 
крокета, закрытый корт для сквоша.

Главное крыло, расположенное напротив ворот, являлось нашим домом. Мы высыпали 
из микроавтобуса и пошли во внутренний бар выпить еще. Алкоголь имеет немалое 
значение в жизни МИ-6, и Болл с Лонгом подстрекали нас к тому, чтобы выпивать 
каждый вечер. Вскоре бар в Главном крыле, украшенный военными эмблемами и 
сувенирами операций SOE, стал нашим центром разгрузки.

Тем же вечером Болл и Лонг ввели результаты нашей работы в компьютер CCI. Трое 
из наших собеседников значились в компьютерной памяти. Старый десантник Хейра 
оказался Уолтером Митти, не принимавшим участия в военных действиях, у одного 
из респондентов Касла было богатое уголовное прошлое, а хорошенькая девушка, с 
которой общался я, была младшей сестрой одной из секретарш в МИ-5.


x x x

Невзрачное здание из желтого кирпича, расположенное прямо напротив полицейского 
участка на лондонской Бороу Хай-стрит в Саутуорке, официально является 
государственным архивом. На самом деле там до недавнего времени размещалась еще 
одна школа МИ-6. Во время учебы на курсах мы проводили одну неделю в Боро, 
другую – в Форте. Занятия в Боро посвящались административным и теоретическим 
аспектам работы, там Болл и Лонг знакомили нас с историей, целью и образом 
действий ведомства.

Корни МИ-6 находились в Бюро секретной службы, основанной отчасти в ответ на 
англо-бурскую войну, заставшую Британию врасплох, отчасти в ответ на 
усиливающуюся воинственность Германии. 30 марта 1909 года одна из подкомиссий 
Комитета имперской обороны собралась на закрытое совещание в одном из 
правительственных учреждений на Уайтхолле. Первым взял слово полковник Джеймс 
Эдмондс. Он был главой МО-5, предшественницы нынешней МИ-5, задачей которой 
было разоблачать иностранных шпионов в Британии. Штат ее состоял из двух 
человек, годовой бюджет равнялся 200 фунтов. У Эдмондса были честолюбивые планы,
 в том числе увеличение ресурсов своего ведомства, дабы оно могло вести шпионаж 
за границей, главным образом в России и Германии. Однако лорд Эшер, 
председатель комитета, усомнился в рассказах Эдмондса об успехах немецких 
шпионов в Англии и потребовал представить подробный список дел в подтверждение 
его доводов.

Отнюдь не сдавшийся Эдмондс прибегнул к тактике, которую успешно использовали 
многие его преемники в МИ-6. Сфабриковал свидетельства для подкрепления своих 
соображений, представил Эшеру вымышленный список шпионов, заимствованный из 
популярного в то время романа Уильяма ле Кэ "Шпионы кайзера". Когда Эшер 
потребовал дополнительных подтверждений, Эдмондс заявил, что подобные 
откровения поставят под угрозу безопасность его осведомителей. К этой 
освященной временем лжи часто прибегали его преемники, чтобы избавиться от 
затруднительных запросов правительства. Эдмондс одержал верх в этом споре и 
добился бюджета, позволявшего расширить МО-5, превратить его в Бюро секретной 
службы. В 1911 году парламент принял закон об охране государственной тайны, дав 
тем самым Эдмондсу широкие драконовские полномочия брать под стражу любого, 
заподозренного в помощи "врагу", которым в то время была Германия. Этот 
примитивный закон до сих пор сохраняется в своде законов Британии, и даже в 
настоящее время многие отбывают длительные сроки заключения за его нарушения. В 
течение обеих мировых войн Бюро секретной службы процветало и в 1948 году было 
переименовано в МИ-6.

Вкупе с американским ЦРУ и недавно преобразованной разведслужбой России МИ-6 
обладает одной из немногих поистине глобальных разведсетей, но штат ее, 
составляющий примерно 2300 человек, намного меньше, чем у русских и американцев.
 Около 350 человек являются разведчиками, в число которых стремились попасть и 
мы. Около 800 заняты в основном технической и административной работой. 
Остальные сотрудники – это секретарши, канцеляристы, охранники, повара, 
водители, уборщицы и механики.

Около половины разведчиков и большая часть технического состава находятся в 
Лондоне. Главная задача их – поддерживать тех, кто работает за границей, 
планировать операции, осуществлять связь с иностранными разведслужбами и 
поставлять разведданные тем, кто принимает решения на Уайтхолле. 
Разведывательная "продукция" МИ-6 именуется СХ, это анахронизм тех времен, 
когда Шефом был Мэнсфилд Каммингс. Служба тогда была настолько секретной, что 
донесения разведчиков не выходили за стены МИ-6 и потому помечались "Каммингсу 
исключительно", сокращенному до СХ. Разведданные ничего не стоят, если их не 
сообщают тем, кто принимает решения, и сейчас донесения СХ распространяются 
гораздо шире. Министерство иностранных дел и Министерство обороны являются 
самыми важными "клиентами", однако СХ может получить любой правительственный 
департамент, если материал имеет к нему отношение. Даже некоторые крупные 
британские компании, такие как "Бритиш аэроспейс", "Шелл", "Бритиш пейтент", 
"Бритиш эйрвейз", держат в штате офицера связи МИ-6, получающего СХ.

Большую часть СХ собирают разведчики, подвизающиеся в британских посольствах 
под дипломатической крышей. Обычно они работают в маленьких укромных секциях в 
здании посольства, где размещаются так называемые резидентуры. Они имеют 
собственную надежно защищенную связь с Центром, вход в комнаты поста разрешен 
только сотрудникам МИ-6. Эти комнаты часто проверяются на наличие 
подслушивающих устройств, и во многих резидентурах есть специальные "надежные" 
комнаты для важных совещаний.

Во всем мире около пятидесяти резидентур. Размер их отражает важность 
принимающей страны для британских интересов. Резидентуры в шпионских столицах 
мира – Женеве, Москве, Вене, Нью-Йорке и Гонконге – могут иметь в своем составе 
до пяти разведчиков, трех-четырех технических служащих и с полдюжины секретарш. 
В большинстве из них в Западной Европе работают два-три человека, а в Третьем 
мире обычно – один разведчик и секретарша, хотя есть исключения. В Джакарте, 
например, работают трое, поскольку Индонезия – выгодный клиент для британской 
военной промышленности, в Лагосе – тоже трое благодаря британской 
заинтересованности в нефтяной индустрии Нигерии. Глава резидентуры – обычно 
старший офицер сорока с лишним лет, работающий под видом советника Министерства 
иностранных дел. Как правило, он "засвечен" секретной службе принимающей страны 
и занимается главным образом связью, другие разведчики большей частью 
"незасвечены" и часть своего времени шпионят против принимающего государства.

Одни резидентуры, например в Москве и в Пекине, существуют главным образом для 
шпионажа против принимающей страны, другие не шпионят совсем. У Австрии нет 
интересных для Британии секретов, однако МИ-6 содержит в Вене большую 
резидентуру для шпионажа за иранской и русской общинами, торговлей оружием и 
международным агентством по атомной энергии, расположенным в окрестностях 
города. Точно так же нью-йоркская резидентура существует лишь затем, чтобы 
руководить агентурой в ООН.

Резидентурам оказывают помощь из Центра в Лондоне. На каждой есть P офицер, 
занимающийся "продукцией", он определяет ее стратегию и цели, планирует 
операции и руководит ими, распоряжается бюджетом. R офицеры занимаются 
распределением разведпродукции клиентам. Эти Р и R офицеры организованы в 
пирамидальные структуры, "управления", с региональным или функциональным 
центром.

Когда я поступил в МИ-6, там было семь управлений, самыми крупными и мощным 
являлись Восточноевропейское и Западноевропейское. Ближневосточное и 
Дальневосточное управления увеличивались, в то время как Африканское и Западное 
полушария (Латинская Америка и Карибский бассейн) уменьшались. Глобальное 
управление занималось расширяющейся торговлей оружием, торговлей наркотиками в 
крупных масштабах и международным отмыванием денег.

Управления образуют "зубы" ведомства, группируются в директорат продукции и 
распределения. Наряду с ним существуют два крупных, громоздких директората, они 
занимаются административным руководством и техническим обеспечением. Четверо 
директоров из Правления осуществляют контроль за общей стратегией и 
административное руководство директоратами; ими командует Шеф.


x x x

Одну из первых лекций в Боро прочитал нам Болл. Речь шла об охране нашей 
"крыши" как работников дипломатической службы. Сообщать ближайшим родственникам 
о своем подлинном занятии нам дозволялось после того, как получим письменное 
разрешение из отдела личного состава, но говорить случайным знакомым, что мы 
служим в МИ-6, было запрещено. Болл объяснил – им нужно говорить, что работаем 
в FCO на Кинг Чарльз-стрит. Чтобы соответствовать "легенде", мы должны были 
знать, как вести себя, и со знанием дела говорить о жизни и работе настоящего 
дипломата.

Болл приписал каждого из нас к определенному департаменту в Министерстве. Потом 
несколько дней подряд мы ездили на Уайтхолл, знакомились с "коллегами", 
разузнавали подробности их работы, запоминали обстановку комнат, маршруты 
проезда на автобусах и метро от наших домов до Уайтхолла, названия лучших 
местных пивных.

Однажды после очередной лекции Болл пригласил нас к себе на вечеринку.

– У моей жены день рождения, – сказал он, – и я до того доволен тем, как весь 
курс ладит друг с другом, что хотел бы дать ей возможность познакомиться со 
всеми вами.

В МИ-6 тесное общение офицеров и их жен – дело обычное, особенно в IONЕС, 
поэтому приглашение Болла не показалось нам странным.

– Жена зовет и нескольких своих друзей, а поскольку никто из них отношения к 
МИ-6 не имеет, вам предоставляется возможность опробовать свои "легенды" в 
компанейской обстановке, – добавил Болл.

В назначенный вечер мы явились толпой к уютному дому Болла в Айлингтоне с 
букетами цветов и поздравительными открытками имениннице. Началась долгая 
попойка, друзья его жены оказались веселыми, общительными, интересными. Я 
долгое время разговаривал с водолазом, организовавшим судоремонтный бизнес. 
Хейр обнаружил собрата, бывшего офицера армейской разведки. Маркхем, любитель 
хорошего вина, нашел родственную душу, виноторговца. Лестно было видеть, что 
все гости живо интересуются нашей работой на дипломатическом поприще. Однако 
после уроков Болла отвечать на их вопросы было нетрудно.

Среди гостей была привлекательная блондинка, и Спенсер, осмелевший после 
нескольких баночек пива, вскоре с головой ушел в оживленный разговор с ней. Она 
работала продавщицей дамского белья и манекенщицей и приводила Спенсера в 
восторг описанием некоторых своих товаров. Они обменялись номерами телефонов и 
условились встретиться на будущей неделе.

Наутро мы собрались в Боро, как обычно, к десяти утра. Все разговоры велись 
только о прошлом вечере. Бывший армейский разведчик впечатления на Хейра не 
произвел: "Нес какую-то чушь. Не носил он камуфляжной робы, это дважды два". 
Маркхем тоже скептически отзывался о невежестве, которое проявил виноторговец. 
Спенсер, пыжась от гордости, пересказал свой разговор с блондинкой и с сияющей 
улыбкой объявил, что она приняла его приглашение поужинать в ресторане.

Сразу после десяти Болл вошел в класс и поздоровался. Выглядел он не таким 
веселым, как обычно, и все внезапно притихли.

– Надеюсь, вчера вечером вы недурно провели время, – сказал Болл, поеживаясь с 
неловкостью, будто скрывал что-то. Спенсер так и лучился самодовольством. – 
Однако я должен извиниться. – Он сделал паузу. – Гости на вечеринке были не 
друзьями моей жены, а офицерами из МИ-5. Целью этого учения было убедиться, что 
вы все усвоили уроки, касающиеся "легенды".

Когда стало ясно, что нас так легко обвели вокруг пальца, в классе воцарилась 
гробовая тишина. Забавно было обманывать людей с улицы, ничего не подозревающих 
в БЕЗУПРЕЧНОМ НЕЗНАКОМЦЕ, однако меняться с ними ролями нам не понравилось. 
Хейр очень расстроился из-за того, что остался в дураках.

– Когда я был в армии, – заявил он негодующе, – студенты быстро теряли доверие 
к руководству, если их вводили в обман.

Только Фортон сообразил, как развеять гнетущую атмосферу, со смешком указав на 
Спенсера.

– Как настроение, Алекс? – насмешливо спросил он. – Все-таки идешь на свидание?

Бедняга Спенсер, посерев, уставился в пол.

Впоследствии, когда друзья или родственники спрашивали нас о работе, отделаться 
от их любопытства не составляло труда. Поначалу было забавно "лгать в интересах 
национальной безопасности", но это привело к переменам в моих отношениях с 
друзьями. Утверждение Карла Юнга: "Обладание секретами действует, как духовный 
яд, отчуждающий их обладателя от сообщества", справедливо.


x x x

Основу работы разведчика составляют отбор людей, готовых выдавать или продавать 
секреты своей страны, сближение с ними, вербовка, а затем руководство этими 
информантами. Первые недели занятий мы осваивали это мастерство в серии кратких 
учений. Из Сенчури-хаус приезжали опытные разведчики представляться 
бразильскими генералами, русскими учеными, иранскими революционерами или теми, 
кто требовался по условиям учения. Мы выступали в роли выполняющих задание 
разведчиков, овладевали искусством знакомиться с объектами, сближаться, 
вербовать их и вытягивать сведения. Учились писать отчеты о контактах, 
описывали обстоятельства встречи и составляли псевдодонесения СХ с добытой 
информацией. Затем исполнители ролей устраивали нам опрос, а Болл и Лонг 
оценивали наши успехи. Некоторые учения проводились на публике, и человеку, 
случайно слушавшему нас, разговоры должны были казаться странными, особенно 
когда исполнители самых колоритных ролей использовали одеяния и акцент своих 
персонажей.

Типичное учение представлял БЕЗУПРЕЧНЫЙ ПАССАЖИР. После усвоенных нами в 
БЕЗУПРЕЧНОЕ НЕЗНАКОМЦЕ уроков решено было двинуться дальше, проверить нашу 
способность сближаться с объектом. Зачастую разведчики из МИ-6 пользуются для 
этого ограниченностью пространства в общественном транспорте, особенно в 
самолетах, потому что объекту там деваться некуда. В этом задании нам дали 
установку: МИ-6 получила сообщение, что южноафриканский дипломат, поддающийся 
влиянию из-за финансовых проблем, в пятницу вечером выезжает из Портсмута в 
Лондон. Нам поручалось сесть в тот же поезд, разыскать этого дипломата среди 
пассажиров, втянуть его в разговор и так с ним сблизиться, чтобы он принял 
предложение выпить по стаканчику, когда приедем на вокзал Ватерлоо. Болл описал 
нам внешность нашего объекта и в дополнение сообщил лишь, что он радикальный 
сторонник политики апартеида и не расстается с журналом "Экономист", эта 
привычка поможет нам отыскать его в переполненном поезде.

Мне повезло, мой объект, когда я его нашел, сидел в купе один. "Южноафриканский 
дипломат" оказался приветливым, покладистым, и я уладил с ним вопрос о выпивке 
на вокзале без проблем. У Баркинга учение прошло не так гладко. Он тоже 
обнаружил свой объект без труда и втянул в разговор. Вскоре, едва Баркинг, 
изображавший из себя студента-политолога, "узнал", что его собеседник 
южноафриканский дипломат, речь зашла о политике апартеида. Баркинг решил, что 
лучший способ склонить собеседника пойти выпить – притвориться общительным 
единомышленником. И они принялись горячо обсуждать достоинства раздельного 
обучения цветных и белых, недопустимость смешанных браков и невозможность 
предоставления цветным права участвовать в выборах.

Баркинг сосредоточился на задании, радовался сочувственной реакции, которую его 
экстремистские взгляды вызывали у мнимого южноафриканца, поэтому почти не 
обращал внимания на вошедших в купе двух мужчин с бородками, в твидовых 
пиджаках. Не замечал, что его речи их раздражают. В конце концов эти 
преподаватели политологии из Портсмутского политехнического, придерживавшиеся 
левых взглядов, не смогли больше выносить расистской болтовни Баркинга и 
яростно ринулись в спор. Баркинг, памятуя о недавней "вечеринке", решил, что 
это люди из МИ-6, отправленные посмотреть, как он поведет себя в таком сложном 
положении, и оценить его действиям. Сдать свои позиции он отказался, и учение 
из спокойной попытки завоевать доверие дипломата перешло в ожесточенную 
перебранку четырех человек, длившуюся до конца пути.


x x x

В последующие две недели мы усиленно занимались в Форте "техникой" шпионажа. 
Этот термин обозначает способность разведчика встречаться или поддерживать 
связь с агентом, не вызывая подозрений у контрразведки. Сюда входят наблюдение, 
антинаблюдение, контрнаблюдение, скоротечный контакт, закладка писем в тайники 
и извлечение их оттуда. Все это требует хитрости, сноровки, некоторых актерских 
способностей, но главное – тщательного планирования и подготовки.

Отправляясь на тайную встречу с информантом, разведчик должен первым делом 
убедиться, что за ним не следят, но делать это нужно незаметно. Нервозные 
оглядывания или частые остановки, дабы завязать шнурки на обуви, четко 
подскажут наблюдателям, что объект что-то затевает. Мастерство антинаблюдения 
заключается в том, чтобы выглядеть безобидным дипломатом и вместе с тем 
распознавать любой "хвост". Этому служат походы или поездки якобы совершенно 
невинного свойства, например, объезд магазинов по заранее намеченному маршруту, 
имеющему "наблюдательные ловушки". Например, эскалаторы во многих универмагах 
расположены рядом, и с одного можно обозревать другой, не вызывая никаких 
подозрений. На маршруте может быть пять-шесть таких наблюдательных ловушек, и, 
чтобы проделать его весь, иногда уходит несколько часов. В каждой из них 
разведчик должен запоминать всех, кто находится позади. Большинство будут 
обычными покупателями, но среди них могут находиться ведущие слежку сыщики. 
Болл учил нас, что для опознания сыщика нужно заметить одно и то же лицо не 
менее трех раз.

Группы наблюдения стараются затруднить опознание, используя для слежки 
неприметных "серых людей", не слишком рослых и не слишком низких, неброско 
одетых, ничем не привлекающих внимания в толпе. Наиболее изощренные наблюдатели,
 например в России, используют такие уловки, как одежда, которую можно носить 
на обе стороны и изменение внешности, что затрудняет повторное обнаружение. В 
Москве строго соблюдаются правила антинаблюдения, и на избавление от "хвоста" 
может уйти целый день "езды по магазинам" с женой и детьми. "Московские 
правила" используются также в Иране и Южной Африке, так как контрразведки там 
работают мастерски. А вот в большинстве южноамериканских стран антинаблюдение 
труда не составляет, наблюдатели там словно бы учились своему ремеслу по 
детективным фильмам и щеголяют кожаными куртками, усищами и темными очками.

Иногда единственными способами связи с агентами могут быть скоротечный контакт 
или тайник. Скоротечный контакт – это мимолетная встреча с агентом, при которой 
передаются сведения или инструкции. Она основана на тщательной координации, обе 
стороны прибывают в указанное место одновременно. Наблюдатели не могут подойти 
слишком близко из опасения засветиться. Это дает возможность сойтись с агентом 
в "мертвом пространстве", например, за поворотом коридора или перехода. Нас 
учили следить за приближением агента к мертвому пространству с наблюдательного 
пункта, например, из-за столика в кафе. Предварительно рассчитав с точностью до 
секунды, сколько времени потребуется каждому, чтобы подойти к условленному 
месту, теоретически возможно встретиться в нужной точке незаметно для 
наблюдателей. На практике проводить скоротечные контакты без сучка, без 
задоринки трудно, и мы старательно отрабатывали их.

Большинство этих учений проходило в Портсмуте, где мы поочередно играли роли 
разведчика и агента, "Разведчик" находил подходящее место для скоротечного 
контакта, затем в Форте писал "агенту" инструкции о том, где оно расположено. 
За нами обычно следили сотрудники МИ-5, специального управления портсмутской 
полиции, таможенники или армейские разведчики, поэтому перед попыткой контакта 
приходилось "избавляться от хвоста", иногда мы опознавали наблюдателей, иногда 
нет. Во время одного из учений играть агента настала очередь Спенсера, я 
тщательно спланировал скоротечный контакт с ним на черной лестнице портсмутской 
ратуши. Наблюдателей я засек по пути в библиотеку, но, рассчитывая, что они не 
пойдут вплотную за мной по безлюдной лестнице, дабы зафиксировать скоротечный 
контакт, я не отказался от своего плана. Спенсер, перед тем как я вышел с 
лестницы на улицу, в холодный декабрьский день, вместо обычных кассеты с 
фотопленкой или конверта вручил мне бросающееся в глаза мороженое. Наблюдатели 
заметили мое причудливое приобретение и доложили о нем руководству.

Осваивали мы и технику пользования тайником. Требуется незаметно спрятать туда 
письмо, откуда потом его сможет извлечь другая сторона. Письмо обычно кладется 
в маленький контейнер, например, в кассету от фотопленки, место выбирается 
такое, чтобы ее можно было спрятать или забрать даже будучи под наблюдением. 
Такие места подбирать гораздо легче, чем для скоротечного контакта. Находить 
тайник в незнакомом окружении требовалось меньше, чем за час, за вынимающимся 
кирпичом в стене, в трухлявом пеньке или в трещине выступающей скалы. 
Недостаток тайников заключается в том, что их подчас обнаруживают случайные 
люди, обычно дети, которые могут поставить в известность полицию. В таком 
случае вынимать письмо из тайника рискованно, потому что контрразведка может 
устроить засаду.

Несколько дней спустя во время учений с тайниками Я отомстил Спенсеру. В 
Винчестерском соборе возле четвертой от западной стены скамьи стоит небольшая 
статуя святого Иуды. Сидя на скамье, будто в молитве или раздумье, можно 
незаметно запустить руку за ноги статуи. Я решил использовать ее в качестве 
тайника, но вместо кассеты положил туда взведенную мышеловку.

Бедняге Хейру пришлось еще хуже. Вопреки совету Болла не устраивать тайников в 
общественных туалетах, которые часто осматривает контрразведка, Баркинг оставил 
ему письмо в сливном бачке туалета портсмутской пивной "Мистер Пиквик". Бачок 
расположен высоко на стене, и Хейру пришлось влезть на унитаз, чтобы до него 
дотянуться. К несчастью, джентльмену в соседней кабинке это не понравилось, и 
он в ярости вызвал полицию. Хейру учинили допрос. Поскольку сказать правду было 
нельзя, он униженно признался в гомосексуализме и, слава Богу, отделался 
предупреждением.


x x x

Каждый вечер после дня лекций или беготни по всему Портсмуту для отработки 
техники антинаблюдения мы слушали приезжавших лекторов, обычно сотрудников 
нашего ведомства. Они рассказывали о тех операциях, в которых принимали участие,
 чтобы мы поняли, как можно применять полученные знания. Однажды Болл объявил, 
что у нас особый гость, к которому следует относиться с величайшим уважением. 
Олег Гордиевский, так называемый "алмаз в венце" русских перебежчиков, 
работающих в МИ-6, поведал нам историю своего перехода на службу Британии. Он 
рассказывал ее каждому новому курсу IONEC, рисуя красочную картину шпионской 
техники в действии.

Первый контакт с МИ-6 Гордиевский установил в 1974 году, тогда он был 
разведчиком КГБ, работал в Лондоне под "крышей" русского посольства, в качестве 
пресс-атташе. Сблизился с ним за игрой в бадминтон и в конце концов завербовал 
его Колин Фигерс, ставший впоследствии Шефом. В течение одиннадцати лет 
Гордиевский снабжал МИ-6 ценнейшей информацией из недр КГБ. Гордиевского очень 
берегли, о его существовании знали всего несколько сотрудников, и, чтобы не 
расширять крут посвященных, многим разведчикам дозволяли проводить бесполезные 
операции, которые, по сведениям Гордиевского, проваливались. Однако, несмотря 
на все предосторожности, Гордиевский в конце концов неизбежно должен был 
попасть под подозрение своего московского начальства. Во время проводимого дома 
отпуска его арестовали, подвергли допросу. В конце концов Гордиевского 
выпустили, но временно отстранили от работы и отобрали паспорт, а КГБ продолжал 
расследовать дело. Гордиевекому удалось сообщить о своем положении в московскую 
резидентуру, где опытный разведчик достопочтенный Реймонд Хорнер был вторым 
лицом.

У каждой резидентуры есть, по меньшей мере, один план вывоза перебежчиков за 
границу в чрезвычайных обстоятельствах. Московский план предусматривал тайную 
переправку агента через русскую границу в нейтральную Финляндию. Маршрут из 
Москвы был уже намечен, а в распоряжении Хорнера официально находился "Сааб-90",
 в 1985 году единственный европейский автомобиль, в багажнике которого легко 
мог уместиться взрослый человек. Эта замечательная иностранная машина вызывала 
у коллег Хорнера по дипломатической работе легкое недовольство, им приходилось 
ездить на гораздо худших английских моделях, и они считали, что исключение из 
этого правила сделано достопочтенному Хорнеру благодаря его титулу.

Гордиевский каждый вечер прогуливался в парке Горького, за ним непрерывно 
следовали по пятам наблюдатели. Хорнер нашел участок мертвого пространства, где 
Гордиевский мог моментально скрыться с их глаз. План, требующий секундной 
точности, был согласован по письмам в тайнике. В назначенный день Хорнер 
несколько часов колесил по Москве якобы по заданиям, на самом деле тщательно 
проверяя, не следят ли за ним. С военной точностью он появился в нужном месте 
одновременно с Гордиевским, а тот запрыгнул в просторный багажник "сааба". 
Хорнер выехал из Москвы, и начался десятичасовой, выматывающий нервы путь к 
финской границе. КГБ устанавливал на большинстве дипломатических машин 
подслушивающие устройства, и Хорнер не осмеливался общаться со своим спрятанным 
пассажиром. Даже когда граница осталась позади, говорить в открытую было 
рискованно, хотя он, должно быть, с трудом сдерживал торжествующий вопль. Дабы 
сообщить пассажиру, что опасность позади, он завел любимую музыку Гордиевского 
на автомобильном стереомагнитофоне. Гордиевский по сей день значится в МИ-6 под 
кодовым прозвищем OVATION.

Современному шпиону не нужна та устарелая техника, которой пользовались во 
времена "холодной войны". Электроника и компьютеры упростили связь с агентами 
шифрованная электронная почта зачастую проще и безопаснее скоротечного контакта 
или тайников. На традиционную технику при нашем обучении делался упор отчасти 
потому, что Болл являлся ее энтузиастом. Другая причина в том, что для 
планирования и проведения таких операций требуется больше собранности и 
мужества, чем для нажатия компьютерной кнопки, и это лучше укрепляет 
профессиональную дисциплину. Пользование такой техникой благотворнее 
сказывается на моральном состоянии и укреплении чувства локтя, чем сидение 
перед компьютерным экраном. Эти учения нам нравились. Единственным исключением 
оказался Ричардс. Тихий, книжный человек, он находил их довольно глупыми. 
Однажды он не вернулся в Форт, потом позвонил руководству и сказал, что больше 
не может продолжать подготовку. Ему пришлось уйти из МИ-6, и его устроили 
обратно в компанию "Шелл".

Тайнопись, именуемая у школьников "невидимые чернила", все еще важна в работе 
разведчика, однако современная ее техника сложнее "лимонного сока в авторучке", 
известного по журналу "Бойс оун". Существует совместный Отдел МИ-5 и МИ-6, 
занимающийся разработками и преподаванием новейшей техники тайнописи. В нем 
работают три человека. У Отдела имеется несколько различных техник, но метод, 
который нам преподавали и которым сотрудники МИ-6 пользуются повсеместно, 
представляет собой удивительно простую "офсетную" технику. Как и множество 
великих изобретений, она появилась на свет случайно.

Вначале сложность при пользовании невидимыми чернилами заключалась в том, что 
пишущий не видел только что написанного. Были созданы видимые чернила, которые 
обесцвечивались вскоре после высыхания, но они оставляли желать лучшего, так 
как углубления, сделанные пером, можно было обнаружить, и само по себе хранение 
специфических чернил могло оказаться уликой.

Решение проблемы пришло неожиданно в середине 1980 года, когда техник из Отдела 
проявлял написанное традиционной тайнописью донесение агента из России. 
Секретное сообщение содержалось на оборотной стороне конверта с безобидным 
"липовым" письмом внутри и было отправлено из Москвы. Когда техник обрабатывал 
конверт проявляющей жидкостью, начало проявляться секретное сообщение. Но, к 
его изумлению, появились и другие буквы кириллицы, написанные другим почерком и 
зеркально перевернутые. Пристальное изучение показало, что это адрес в Киеве. 
Но кто был адресатом, и как эта надпись оказалась поверх сообщения?

Существовало лишь одно логичное объяснение этой загадки. Когда агент опустил 
письмо, задняя часть конверта легла в ящике на другой конверт. Адрес на втором 
конверте был написан чернилами, обладающими возможностью переносить невидимые 
химикалии на бумагу при соприкосновении с ней. Техник понял, что адрес написан 
ручкой, которую можно свободно купить. Если удастся установить, что это за 
ручка, появится в высшей степени простое и не могущее служить уликой средство 
тайнописи. МИ-6 организовала систематические поиски этой ручки по всему миру. 
Каждой резидентуре было предложено отправить секретаршу в местный писчебумажный 
магазин и купить все разновидности ручек, какие есть в наличии. Отдел вскоре 
принялся опробовать их. Каждой писали несколько букв, сверху прижимали листок 
бумаги, потом обрабатывали его проявляющей жидкостью. Потребовалось несколько 
недель, чтобы найти эту чудесную ручку – шариковую "Пентел".

"Офсетная" техника обладает двумя достоинствами: агент или разведчик видит, что 
пишет, перед тем как сделать офсетную копию, и поскольку эта ручка свободно 
продается, она не является уличающей ни в малейшей степени. Офсет уже регулярно 
используют разведчики МИ-6 за границей для записи разведданных после разговора 
с агентом, эта техника раскрыта нескольким особо доверенным агентам, но 
держится в секрете даже от служб, с которыми существует взаимодействие, 
например, от ЦРУ.

Многие другие технические средства используются для связи между агентами, 
разведчиками и Центром. Разработка и внедрение этих систем является 
обязанностью отдела, именуемого TOS/AC (отдел технической и оперативной 
поддержки и связи с агентами). Однажды утром его сотрудники принесли свои 
последние новинки, чтобы показать их слушателям IONЕС. Существенная черта этих 
новинок в том, что они не являются уличающими, то есть идентичны свободно 
продающемуся оснащению или совершенно неотличимы от него. Особенно 
оригинальными были магнитофоны "Петтл". У любой обычной аудиокассеты две 
дорожки, идущие параллельно друг другу, по одной на каждой ее стороне. В 
магнитофонах "Петтл" можно использовать часть пленки, находящуюся между 
дорожками. Специалисты TOS/AS продемонстрировали обычный персональный 
стереомагнитофон, который делает записи на обеих сторонах пленки при 
стандартном использовании. Но если ее перевернуть верхней стороной вниз, 
выключается один из микропереключателей, поэтому нажим кнопок "стоп" и "запись" 
одновременно приводит к записи на центральной дорожке, а нажим кнопок "стоп" и 
"воспроизведение" воспроизводит запись. Демонстрировались также 
модифицированные настольные компьютеры. Съемные гибкие диски, используемые в 
обычных компьютерах, имеют скрытое пространство, достаточное, чтобы спрятать 
там простую систему обработки текста и систему отыскивания файла. Введение с 
клавиатуры короткой команды дисковой операционной системе включает текстовый 
процессор, что дает возможность тайно записывать сведения. После отключения 
программного обеспечения компьютер возвращается в обычный режим работы, 
оставляя секретные файлы невидимыми даже опытному специалисту по компьютерам.

Учились мы пользоваться и ближней агентурной радиосвязью. Этой системой 
пользуются только давние, очень доверенные агенты в таких странах, как Россия и 
ЮАР. Агент пишет донесение на настольном компьютере, затем вводит его в 
передатчик – ящичек величиной с сигаретную пачку. Приемник обычно установлен в 
британском посольстве и постоянно посылает запрашивающий сигнал малой мощности. 
Когда агент находится достаточно близко, в машине или на своих двоих, его 
передатчик включается и передает сообщение кратким импульсом очень высокой 
частоты. Передатчик замаскирован под безобидный предмет. В течение долгого 
времени были популярны куклы "Гарфилдский кот", так как их лапы с присосками 
позволяли агенту прикрепить передатчик к боковому окошку машины и подавать 
особенно ясный сигнал, проезжая мимо посольства.

Для разведчика важно и умение фотографировать, чтобы делать моментальные снимки 
объекта или переснимать секретные документы. Фотоделу нас обучал инструктор из 
отдела технической поддержки. Он показал нам, как снимать объект с дальнего 
расстояния, используя большие телеобъективы, как делать четкие крупные планы 
документов. МИ-6, когда возможно, пользуется имеющимся в продаже 
фотооборудованием, поскольку что-то изготовленное специально может оказаться 
уликой. Но мы практиковались с такими устройствами, как миниатюрная фотокамера 
и специально изготовленные разборные фотокамеры для съемки документов. Однако 
забавнее всего были уроки скрытой фотографии, когда мы снимали случайных людей 
разнообразными фотоаппаратами и кинокамерами, спрятанными в портфелях или 
сумках. В подвале Форта мы учились проявлять пленки, так как в каждой 
резидентуре МИ-6 за рубежом есть темная комната, в которой нам нужно уметь 
работать.


x x x

Дважды в неделю в маленьком спортзале Форта у нас проходили занятия по 
самообороне. Билл, наш инструктор, был сержантом в морской пехоте и несколько 
лет работал в полиции Лас-Вегаса. Ростом лишь чуть выше пяти футов, он мог 
любого из нас бросить на пол или взять на болевой прием за несколько секунд. В 
считанные недели мы научились валить приемами дзюдо нападающих, защищаться от 
ножа, высвобождаться из захватов головы и рук, обезоруживать вооруженного 
пистолетом. Это было очень весело и полезно для морального состояния, но особой 
практической пользы не приносило. Автоинспектор больше нуждается в самообороне, 
чем разведчик из МИ-6. Физическое насилие никогда умышленно не применяется. 
Билл мог припомнить лишь один случай, когда его наука использовалась на 
практике, притом даже не при исполнении служебных обязанностей. Женщина-офицер 
защитилась от пьяного наглеца, ткнув его в глаз туго скрученным журналом 
"Экономист".

Обучали нас и обращению с оружием, но как и в случае с самообороной, больше для 
забавы и укрепления духа, чем для практических целей. Никто из разведчиков МИ-6 
не носил с собой оружия, никто ни разу не применял его в гневе. Наш инструктор 
Том Никсон, бывший сержант специальной воздушно-десантной службы, в мае 1980 
года участвовал в осаде иранского посольства возле Принс-Гейт. Под его умелым 
руководством мы практиковались дважды в неделю в открытом тире на западной 
стороне Форта и в маленьком закрытом, устроенном знаменитого "дома убийств" в 
казармах воздушных десантников в Херфорде. Стреляли мы главным образом из 
девятимиллиметрового браунинга, состоящего на вооружении британских вооруженных 
сил, но тренировались и с иностранным оружием, например, с израильскими 
автоматами "узи" и немецкими "Хеклер и Кох".


x x x

Руководство и лекторы учили нас планировать и осуществлять операции по 
установке подслушивающих устройств, хотя это и не входит в обязанности 
разведчика. В ведомстве около сотни офицеров, специально подготовленных для 
выполнения подобных задач: слесари, специалисты по отпиранию замков, 
звукоинженеры, электрики. Но разведчику нужно знать ремесла и возможности этих 
специалистов, чтобы при необходимости их использовать. Болл устроил нам учение 
БЕЗУПРЕЧНЫЙ СОСЕД, где мы должны были планировать подобные операции. Посвятив 
нас в сценарий, он добавил: "Вообразите, что IRA приобрела дом в Госпорте, 
неподалеку от Форта, и есть сведения, что его будут использовать для 
планирования кампании по организации взрывов". В течение двух недель нам 
предстояло собрать все сведения о доме, узнать его план, а также обитателей, их 
распорядок дня, и потом рекомендовать, когда и как проникнуть в дом, чтобы 
установить скрытые подслушивающие устройства. Всем поручили произвести разведку 
в разных домах, принадлежащих ничего не подозревающим людям.

– Есть ли какие-то ограничения в том, что можно делать? – спросил Хейр, когда 
инструктаж окончился.

– Нет, делайте, что хотите, – ответил Болл. – Только не попадайтесь.

В тот вечер я взял в фотолаборатории сумку с потайной камерой и отправился к 
своему объекту – средней величины семейному дому, стоящему в небольшом саду 
фасадом на Гомер-лейн. Позади него находился небольшой сад, примыкающий к 
территориям Стенли-парка и школы. Стиснув сумку, чтобы привести камеру в 
действие, я заснял дом, израсходовав всю пленку, и перед сном проявил ее. 
Наутро отправился в госпортскую ратушу на Уолпол-роуд, раздобыл копию списка 
избирателей, откуда узнал имена и профессии жильцов. Выдав себя за 
студента-архитектора, в департаменте по строительству раздобыл план дома, 
сказав, что он нужен мне для проекта дизайна. Чиновник не позволил вынести 
фотокопии, но разрешил изучить их в приемной, где оставшись один, я переснял их.
 Едва я покончил с этим, как вошел Касл. Эта же хитрость ему удалась, однако 
пришедший через час Спенсер оказался менее счастливым. Чиновник насторожился: 
столь частые просьбы планов домов показались ему странными. Он позвал своего 
начальника, и тот отказался поверить заверениям Спенсера, что он работник 
строительной компании.

Потом каждые свободные от занятий полчаса я наблюдал за домом, чтобы составить 
подробную картину распорядка дня его обитателей. Лучшим местом для 
подслушивающих устройств была бы кухня, где собиралась вся семья. Но мне 
требовались более подробные сведения. Однажды вечером я побежал трусцой к дому 
и обнаружил, что в нем никого нет. Это был мой шанс. Удостоверясь, что никто не 
смотрит, я перелез через забор со стороны Стенли-парка, пробрался через 
кустарник и подошел к живой изгороди позади дома. Испуганный кот прошмыгнул у 
меня между ногами и спрятался под лежавший поблизости виндсерфер. Присев на 
корточки в тени, я несколько минут прислушивался. Стояла тишина, поэтому я 
встал и заглянул в кухонное окно. Когда глаза привыкли к полумраку, набросал в 
блокноте план кухни. Собравшись уходить, я заметил, что в двери оставлен ключ. 
Вспомнив слова Болла "только не попадайтесь", я повернул ключ, распахнул 
толчком дверь и быстро сделал детальные снимки кухни. Мое вторжение в чужой дом 
было безнравственным и противозаконным, но в эйфории слушателя IONЕС это 
казалось полностью оправданным. Болл вознаградил мои усилия высшими отметками 
за это учение.


x x x

Занятия в Форте начинались в девять утра, типичный день включал в себя 
несколько лекций, стрельбу из пистолетов или уроки самообороны, во второй 
половине дня снова лекции, затем ужин, иногда еще вечерние занятия, потом 
писание до ночи отчета об учениях. Общение после этого в баре было обязательным,
 поэтому зачастую мы укладывались спать только под утро. Для компенсации долгих 
трудов по будням в пятницу занятия прекращались после обеда, и мы могли не 
появляться в Форте до десяти часов в понедельник. Первые несколько недель учебы 
я снимал комнату в Лондоне у старого кембриджского друга, но когда уяснил, что 
работа в МИ-6 – это пожизненно, почувствовал необходимость обзавестись 
собственностью. Нашел домик с садом на Ричборн-террес в приятном, но несколько 
обветшалом пригороде Кеннингтон. Домик был плохо отделанным, сад жутко 
запущенным, но большего я себе позволить не мог и очень гордился своим 
приобретением. Все выходные копал землю, что-то сажал, красил, пилил.

В Лондоне я тоже не скучал в одиночестве. Однажды Джулиан, друг-англичанин, с 
которым мы познакомились в Аргентине, пригласил меня на вечерние гонки картов 
на крытом треке, чтобы отметить день рождения. Я провел много часов, разъезжая 
по саду матери в самодельном карте, высоко оценил свои шансы на гонках и стал 
дожидаться этого события.

Трек выстроен в старом автовокзале в Клефеме. Джулиан пригласил около тридцати 
друзей, в том числе несколько очень хорошеньких девушек. Одна из них тут же 
привлекла мое внимание. Покуда мы толклись, разбирая шлемы и ожидая своих 
заездов, я не мог отвести от нее глаз. Высокая, ростом почти пять футов десять 
дюймов, она то и дело отбрасывала с лица длинные, блестящие темные волосы, 
широко открывала ярко-голубые глаза всякий раз, когда смеялась. Мешковатый 
гоночный комбинезон перетянула старым школьным галстуком, подчеркивая 
стройность талии. Я наблюдал за ней в одном из заездов, машину она вела, как 
старуха, семенящая к универсаму за банкой "вискаса". Вскоре лидеры гонки стали 
настигать ее, обойдя на целый круг, и распорядители гонок выкинули синие флаги, 
означающие, что она должна уступить дорогу. Но тщетно. Круг за кругом лидеры 
висели у нее на бампере, пытаясь обогнать. Будучи легче мужчин, она могла 
быстрее увеличивать скорость на прямой, потом осторожно огибала повороты. 
Распорядители оживленнее замахали флагами, но ничего не добились. Она лишь 
сняла с руля руку и помахала им в ответ. Я узнал у Джулиана, что ее зовут Сара.

После гонок мы отправились поужинать в расположенный неподалеку итальянский 
ресторан. Пока мы ждали, когда нас усадят, я к своему удивлению обнаружил, что 
она как будто бы хочет сесть рядом со мной. Мы разговаривали весь вечер и два 
дня спустя снова встретились за ужином.


x x x

Хотя основная деятельность МИ-6 заключается в работе с агентурой, хартия ее, 
именуемая "Книга приказов", требует от разведчиков обладать способностью 
планировать и осуществлять "специальные операции" почти военного характера. У 
офицеров МИ-6 нет необходимой военной подготовки, чтобы проводить эти операции 
самим. Их задача – наметить цели операции и добиться у министра иностранных дел 
политического урегулирования. После этого в дело вступают офицеры и солдаты из 
всех трех родов вооруженных сил.

Военно-воздушные силы предоставляют небольшую группу из десятка летчиков, 
именуемую "Особый отряд". Отбирают их за выдающееся летное мастерство, 
большинство уже имеет опыт службы в эскадрильях специального назначения, 
обслуживающих воздушных десантников и катерную службу десантно-диверсионных 
частей. Они управляют транспортными самолетами "Геркулес" С-130, вертолетами 
"Пума", обучены летать на разных военных и гражданских самолетах. С-130 
используются для доставки в зарубежные резидентуры или возвращения оттуда 
оборудования, слишком громоздкого или опасного для перевозки в дипломатическом 
багаже. "Пума" используется для перевозки сотрудников МИ-6 и высокопоставленных 
лиц по Англии, в том числе и по маршруту между Управлением и Фортом. Этот 
вертолет часто можно видеть на вертодроме в Бэттерси или над Лондоном во время 
таких перелетов, от обычных "Пум" военно-воздушных сил они отличаются большими 
подвесными топливными баками.

Армия предоставляет группу из полка воздушных десантников, именуемую RWW – 
"Революционным боевым крылом", базирующуюся в Херфорде, а флот – небольшое 
подразделение катеров, находящееся в Пуле. В МИ-6 они выполняют сходные роли и 
именуются в ведомстве общим названием Инкремент. Чтобы стать пригодными для 
службы в Инкременте, военнослужащие должны прослужить не менее пяти лет и 
получить звание сержанта. МИ-6 устраивает им проверку и проводит с ними краткий 
вводный курс, посвященный деятельности и задачам ведомства. Если кандидаты в 
Инкремент еще не овладели искусством слежки, то проходят трехнедельный курс в 
Форте. В Херфорде и Пуле их уже значительное военное мастерство 
совершенствуется на курсах, где они обучаются проведению взрывов и диверсий в 
сложных условиях, новейшим способам охраны высокопоставленных лиц и организации 
партизанской войны. Отрабатывают новейшие способы высадки, например, 
парашютирования с большой высоты с гражданских самолетов или тайной высадки с 
подводной лодки. Моряки приобретают высокую квалификацию и получают на свои 
вымышленные имена удостоверения, например шкипера торгового судна, дающие им 
возможность взять напрокат, скажем, рыболовный траулер.

Большинство слушателей IONЕС с нетерпением дожидались военной недели, 
посвященной знакомству с Инкрементом и Особым отрядом. Нам выдали солдатскую 
робу и сапоги, выглядевшие реликтом времен Второй мировой войны, потом усадили 
в "Пуму" Особого отряда. Уже стемнело, и отсек был залит тусклым светом от 
красных лампочек запасного выхода. Используя инфракрасные приборы ночного 
видения, два летчика демонстрировали впечатляющее мастерство полета ночью на 
малых высотах над холмистыми полями, зачастую опускаясь ниже допустимого 
предела в пятьдесят футов – такая привилегия дана лишь Особому отряду. Каждые 
несколько минут кто-нибудь из летчиков выкрикивал по переговорному устройству: 
"Все там хорошо себя чувствуют? Пойте, если начнет мутить". Никто не отвечал, 
однако Барт был бледен. Через полчаса "Пума" зависла в двух футах над землей на 
углу темного поля.

– Прыгайте! – кричал командующий высадкой офицер, выталкивая нас в темноту. 
"Пума" с шумом улетела. Когда глаза привыкли к темноте, я понял, что мы 
находимся в учебной зоне воздушных десантников Понтрилас в Уэльсе.

– И что нам теперь делать? – спросил Хейр, ни к кому конкретно не обращаясь. – 
Притворяться овцами?

Барт застонал, и его вырвало. Он забрызгал сапоги Касла, но не успели мы 
засмеяться, как из-за находившейся поблизости живой изгороди послышался 
властный голос:

– Сюда, ребята!

Мы поплелись к поджидавшим нас двум людям, силуэты которых виднелись в темноте: 
Один из них был ростом от силы пять футов шесть дюймов, хрупкого сложения. 
Другой щеголял типично солдатскими усиками. Первым заговорил он с сильным 
бирмингемским акцентом.

– Я Барри, заместитель командира RWW. Цель этого учения – дать вам 
представление о нашей работе, чтобы вы, удобно сидя за письменными столами, 
понимали каково нам в полевых условиях.

С этими словами он повернулся и пошел, рассчитывая, что мы последуем за ним. 
Низенький напарник Барри оказался более дружелюбным и, быстро вышагивая рядом, 
представился Малышом.

Малыш тоже был сержантом RWW, одним из старейших членов отряда. Нетрудно было 
понять, чем он ценен: его щуплость и неприметность являлись достоинствами в 
секретной работе. Он объяснил:

– Я как-то целый вечер пытался убедить матушку, что служу десантником, но даже 
она мне не поверила. Трудно было вообразить, как Малыш прошел отбор, но 
проходить его должны все члены RWW. Единственное исключение делается для 
немногих женщин из армейской разведки, которых иногда откомандировывают в этот 
отряд.

Минут десять мы молча плелись под моросящим дождем, потом Барри приказал 
остановиться. Малыш вытащил из маленького рюкзака складную лопату и начал рыть 
землю. Примерно через минуту он откопал завинчивающийся пластиковый контейнер 
размером с пивной бочонок. Это был тайник, такой же, как я откапывал в Бельгии. 
В нем находился запас продовольствия, воды, карты, компас и деньги.

– Мы часто закапываем подобные за границей, для обеспечения срочного бегства 
вашего брата, – объяснил Малыш. Затем показал, как зарыть контейнер, не оставив 
никаких следов, и объяснил, как обозначить его местонахождение. Закончив 
демонстрацию, он повел нас обратно на то поле, с которого мы пришли. Извлек из 
рюкзака восемь натовского образца фонариков с инфракрасными фильтрами, раздал 
их нам и выстроил нас в форме буквы Т, принятого в НАТО посадочного знака для 
вертолетов. Мы подняли фонарики к небу, и через несколько3 секунд "Пума" с 
шумом появилась из темноты. Мы прошли в заднюю часть отсека, стараясь держаться 
подальше от Барта.

Через несколько минут нас высадили на маленьком военном аэродроме. Уже 
наступила полночь, похолодало, моросящий дождь перешел в ливень. Фортону все 
это начинало надоедать, и у Касла уже был скучающий вид. Мы последовали за 
Малышом в небольшое классное помещение под аэродромной командно-диспетчерской 
башней. В глубине его нас поджидала довольно небрежно одетая женщина лет 
двадцати восьми. Представилась она нам как Mere, капитан секретной армейской 
службы помощи агентам, прикомандированная к RWW, и прочла нам лекцию о 
следующей стадии учения, срочном вывозе агента на "Геркулесе" Особого отряда. 
Объяснила, как мы должны встать, образуя посадочный знак на взлетно-посадочной 
полосе, как пользоваться инфракрасными фонариками для наведения самолета, затем 
рассчитала нас по порядку номеров и указала каждому место в посадочном знаке. 
Повернувшись к Барри, стоявшему в глубине помещения, отрывисто приказала:

– Раздайте рации, сержант.

Барри сердито взглянул на нее, потом выдал каждому из нас по портативной рации 
"моторола". Мегс велела мне и Фортону стоять друг напротив друга в дальнем 
конце посадочного знака, и мы поплелись по взлетно-посадочной полосе...

С громом и свистом появился "Геркулес". С реверсирующими на полную мощность 
винтами, с визгом шин, самолет остановился, сделав на удивление короткий пробег,
 открылся грузовой люк, оттуда стремительно выехал "рейнджровер" и помчался по 
взлетно-посадочной полосе к командно-диспетчерской башне. Мы, как 
инструктировала нас Мегс, побежали к самолету и влезли в просторный отсек. 
"Геркулес" резко развернулся, понесся по полосе в обратную сторону, заставив 
нас вжаться в тканевые сиденья, оторвался, описал узкий круг и приземлился 
снова. Когда колеса шасси коснулись покрытия, грузовой люк был уже наполовину 
открыт, и нам был виден мчащийся следом "рейнджровер". Не успел самолет 
остановиться, как машина на бешеной скорости подъехала к люку, команда RWW 
прицепила к ней ремни, и через несколько секунд после посадки мы снова 
оказались в воздухе.

– Вот так мы производим срочный вывоз, – прокричал Барри сквозь рев двигателей.

Ночь мы провели в Стирлинг-лайнс, штаб-квартире воздушных десантников в 
Херфорде, обедали в офицерской столовой. Это было честью, поскольку никому, 
кроме личного состава десантников, не разрешается входить в это здание. После 
обеда Барри поднялся и сказал:

– Я организовал интересную встречу. Уверен, после нее вы будете стыдиться 
своего поведения.

Сердито глянув на Фортона, он повел нас в комнату для совещаний, находящуюся 
рядом со столовой. Нас поджидал коренастый, темноволосый военный, стоявший 
возле проекционного фонаря. Когда мы расселись, он бесстрастно изучал стену 
позади нас, пока все не притихли. Тогда он спокойно представился и потом в 
течение часа рассказывал, как во время войны в Заливе его поисковый отряд из 
восьми человек, Браво-два-ноль, был обнаружен и попал в засаду, как он оказался 
в плену, как его несколько месяцев пытали иракцы. В голосе его не было и следа 
хвастовства, волнения или юмора, словно речь шла о самом обычном путешествии. 
Закончив, он поблагодарил нас за внимание и ушел. Мы молча прошли к бару. Через 
несколько минут тишину нарушил Спенсер.

– Да, об этом можно написать потрясающую книгу.

На сей раз Спенсер оказался прав. Когда год спустя вышла книга Энди Макнеба, 
она стала мировом бестселлером.

Наутро мы сели в "Пуму" и полетели на базу подразделения катеров, находящуюся в 
Пуле, Дорсет. Отряд моряков в Инкременте значительно меньше, чем в RWW, всего 
около пятнадцати человек. Естественно, ориентирован он на морские операции, в 
него входят опытные аквалангисты, специалисты по подводным взрывам. Многие из 
них служили в антитеррористическом подразделении морской пехоты или в горных и 
полярных частях. МИ-6 сперва использовала этих людей для того, чтобы 
устанавливать маяки слежения на судах, пока они стоят в гавани. Маяки эти 
величиной с кирпич, для эффективной работы их требуется устанавливать высоко на 
надпалубных сооружениях. В закрытом бассейне один из членов отряда 
продемонстрировал нам легкий водолазный костюм, рециркулярный дыхательный 
аппарат и компактную складную лестницу, применяемые для того, чтобы тайком 
подплыть к стоящему в гавани судну и взобраться на борт.

Кроме того, моряки Инкремента используют подводную мини-лодку МИ-6. Она 
примерно вдвое длиннее легковой машины, командир и штурман сидят верхом на 
передней цилиндрической части корпуса, одетые в водолазные костюмы с 
дыхательными аппаратами. Задняя часть представляет собой пассажирский отсек, в 
котором с трудом умещаются четыре человека. При погружении отсек заполняется 
водой, сидящие в водолазных костюмах пассажиры дышат воздухом, который подается 
по трубкам из находящегося на борту баллона. Мини-лодка используется для 
высадки агентов во враждебные страны и для вывоза разоблаченных агентов.

Отряды десантников и моряков дополняются другими специалистами, которые 
принимают участие в операциях Инкремента от случая к случаю, во время военной 
недели нас ознакомили с их мастерством. Эта группа из двадцати или около того 
мужчин и женщин, коллективно именуемых "Неизвестными", включает разнообразных 
специалистов. Лишь небольшое "ядро", которое постоянно находится в готовности, 
получает от МИ-6 скромное жалованье. Остальные работают бесплатно и берут на 
основной работе отпуск, чтобы участвовать в операциях. Основная их 
специальность – наблюдение и контрнаблюдение. Чтобы они не выделялись на улицах 
иностранных городов, многие вербуются из национальных меньшинств, хорошо 
владеют иностранными языками. Один – летчик, он, хотя постоянно работает в 
компании воздушных такси, готов бросить все, чтобы помочь МИ-6 в проведении 
операций. Другой, владелец яхты, предоставляет ее по первой просьбе. 
"Неизвестные" имеют в МИ-6 непонятный статус. Поскольку этих людей 
рассматривают как агентов, а не кадровых служащих, мы имеем с ними дело под 
вымышленными именами. К тому же они не находятся под покровительством ведомства.
 Если во время операции будет схвачен солдат Инкремента, МИ-6 предпримет 
дипломатические усилия для его освобождения, но у "Неизвестных" такой надежды 
нет. От них отрекутся, и добиться освобождения они смогут лишь собственными 
силами. Поэтому, отправляясь за границу, они всякий раз подвергаются огромному 
личному риску.


x x x

Хотя Болл и Лонг постоянно оценивали наши успехи, особое значение придавалось 
нашим действиям в заключительном учении, именуемом SOLO. Обычно оно проводилось 
в Норвегии при содействии ее секретной службы. Однако наше SOLO впервые должно 
было пройти под покровительством SISMI – итальянской секретной службы.

Решение перенести SOLO в Италию было принято по политическим мотивам на высоком 
уровне в обеих странах. МИ-6 сотрудничала с SISMI и раньше, однако отношения 
были натянутыми, непрочными. МИ-6 считала южно-европейские секретные службы 
непрофессиональными, ненадежными, поэтому SISMI предпочитала сотрудничать с ЦРУ 
и BND (немецкой внешней разведкой). Однако недавние события сблизили МИ-6 и 
SISMI. Последняя успешно действовала против норовистого южного соседа, Ливии, и 
МИ-6 хотела получить доступ к этим сведениям. Притом в отношениях SISMI и BND 
наступил сложный период, поэтому итальянцы сочли укрепление связи с МИ-6 
хорошей страховочной политикой. МИ-6 предложила сотрудничество в учениях как 
средство укрепления отношений, таким образом, появилось на свет итальянское 
SOLO. В свою очередь МИ-6 предложила принимать в Англии рекрутов SISMI.

Учитывая политические аспекты этого решения, было важно, чтобы учение прошло 
успешно. Болл с Лонгом провели в Италии месяц, прежде чем начали планировать 
это учение с помощью SISMI и Римской резидентуры.

Болл велел нам вообразить себя служащими управления, которое противодействует 
операциям Ирландской республиканской армии за пределами Соединенного 
королевства. В разведсводке Государственного штаба по коммуникациям сообщалось, 
что IRA сотрудничает с итальянской мафией в контрабанде изготовленных в Китае 
переносных зенитных ракет SA-14 на Сицилию, откуда они будут тайно переправлены 
в Северную Ирландию для использования против британских армейских вертолетов. 
Наша учебная миссия заключалась в том, чтобы отправиться в Италию, выслушать 
там отчет APOKALYPSE, внедренного в IRA агента, написать СХ и передать его в 
скоротечном контакте Эрику, курьеру, который даст нам дальнейшие указания. Из 
оборудования нам выдавались только авторучки "Пентел" для тайнописи и 
проявляющая жидкость, замаскированная под лосьон. Спланировать операцию мы 
должны были сами за две недели, и хотя она казалась простой, я не ждал легкого 
времяпрепровождения...




Глава 5. Первое solo





"Вот черт", – подумал я, когда высокая, длинноногая блондинка села в кресло у 
прохода. Первый раз в жизни довелось оказаться в самолете рядом с интересной 
женщиной, а у меня вымышленные имя и биография. Хотя скорее всего это хитрость; 
Болл с Лонгом наверняка позаботились, чтобы в полете рядом с каждым из нас 
сидела хорошенькая подставная женщина, в надежде, что кто-то проколется и 
расскажет о своей подлинной жизни. На инструктаже по SOLO Болл предупредил нас, 
что один слушатель как-то попался на такую хитрость. Он ждал в манчестерском 
аэропорту рейса на Амстердам, рядом с ним села женщина. Завела разговор, 
поначалу он отвечал, придерживаясь "легенды". Увлекаясь этой женщиной все 
больше и больше, захотел встретиться с ней, сказал сдуру, что он носящий 
псевдоним разведчик из МИ-6, и дал домашний телефон. Когда слушатель 
отчитывался после учения, вошла его новая пассия и сказала, что она таможенница.
 Понятно, что этого человека не допустили к настоящей разведработе. Нет, Боллу 
не удастся заставить меня повторить эту ошибку в двухчасовом полете от Хитроу 
до римского аэропорта Фьюмичино. Девушка с улыбкой повернулась ко мне.

– Привет, меня зовут Ребекка. Надолго в Рим?

Руководство явно рассчитывало, что я выдам хотя бы часть своей "легенды". Я 
играл роль сухаря-ученого и надеялся, что мой холодный ответ оттолкнет ее:

– Меня зовут Дэн, я держу путь в Веллетри, всего на неделю.

– Вот как? – отозвалась она. – Что за дела там у вас?

– Я историк, пишу последиссертационную работу о противоположных подходах к 
восстановлению городов после Второй мировой войны в Соединенном Королевстве и в 
Италии.

К моему облегчению, ее дружелюбная улыбка увяла. Достав объемистую научную 
книгу о послевоенном городском строительстве в Италии, я приступил к серьезному 
чтению, а девушка, пожав плечами, достала из сумки журнал "Хелло". До конца 
полета мы больше не разговаривали.

Веллетри в феврале место не заманчивое, и было нелегко придумать правдоподобное 
объяснение поездки среди зимы в этот ничем не примечательный городишко. 
Значительной промышленности там нет, поэтому деловая "легенда" исключалась. 
Журналистика, другое прикрытие, которым постоянно пользуются разведчики из МИ-6,
 тоже не годилось. В библиотечных архивах я выяснил, что в Веллетри не 
происходило почти ничего, заслуживающего внимания. Собственно, в итальянском 
туристском агентстве в Лондоне об этом городке сообщалось только, что 
американцы в конце войны подвергли его сильным бомбардировкам, тесня 
отступающую немецкую армию на север. За отсутствием чего-то более убедительного 
эта бомбардировка должна была стать основой объяснения моего визита.

В свободное время за две недели до начала УЧЕНИЯ SOLO я собрал пухлую папку 
записей, фотокопий и газетных вырезок о Веллетри. В архивах Имперского военного 
музея, находящегося буквально в двух шагах от Сенчури-хаус, оказалось много 
подробностей о событиях военного времени в этом городке. Обнаружив в приложении 
к газете "Гардиан" объявление о вакантном месте преподавателя в университетском 
колледже, доктора наук с диссертацией о послевоенном восстановлении городов, я 
подал заявление на подложное имя, с подложными документами, сработанными 
техническим отделом. Вскоре меня пригласили на собеседование. Я, разумеется, не 
пошел на него, но приглашение, которое я сунул в портфель, могло прибавить 
достоверности моей легенде, что я Дэниел Нунен, историк, занимающийся научной 
работой после защиты докторской диссертации.

Прибыв на маленький железнодорожный вокзал Веллетри холодным утром понедельника,
 я чувствовал себя уверенно и вполне готовым к учению. После регистрации в 
пансионате "Арена", крохотном заведении, предоставлявшем ночлег и завтрак на 
виа Каннетоли я до вечера изучал узкие мощеные улицы и кривые переулки 
средневекового города на вершине холма. Сперва ознакомился с кафе "Леони" на 
корсо делла Република рядом с пьяцца Каироли, где была назначена встреча с 
Эриком, потом отыскал бар "Венеция" на виа Лата, где должен был встретиться с 
APOCALYPSE.

Болл сказал, что во время всего учения мы будем находиться под наблюдением 
итальянских служб. Возможно, это был блеф, итальянцы вряд ли стали бы отвлекать 
своих немногочисленных сотрудников на наше учение, однако, не желая рисковать, 
я мысленно отметил хорошие антинаблюдательные ловушки. Вместе с тем я пытался 
целиком погрузиться в свою легенду, мысленно повторял каждую ее подробность, 
старался думать и вести себя, как настоящий историк в научной командировке. 
Останавливался осмотреть и сфотографировать все здания довоенной постройки. В 
моем исследовании я должен был определить места, где падали американские бомбы, 
поэтому я осматривал все восстановленное и реконструированное. Все наблюдения я 
детально записывал в блокнот, создавая документацию для подкрепления "легенды".

Вечер у меня прошел за скромным ужином пиццей и кьянти в баре "Чентрале" на 
главной площади города. Ночной жизни в Веллетри, судя по всему, не было, 
поэтому я рано лег спать в дешевом пансионате. Назавтра предстоял трудный день, 
и требовалось как следует выспаться.

Во вторник я пришел в бар "Венеция" в 10.50, за десять минут до того, как 
должен был появиться APOCALYPSE, заказал капуччино и сел за самый дальний от 
стойки столик спиной к стене, чтобы видеть тихую улочку за окнами. Другие пять 
или шесть столиков пустовали, единственный, кроме меня, посетитель – старик, 
потягивал бренди у стойки. На нем был выгоревший черный берет и стеганая куртка,
 один ее карман почти оторван. На мозолистой правой руке недоставало двух 
пальцев, под его табуретом дремала старая овчарка. Я достал из сумки журнал 
"Экономист" и положил перед собой. Это был знак для APOCALYPSE: все чисто.

Я заметил его на улице как раз перед тем, как он вошел в кафе. Лет сорока пяти, 
крепко сложенный, с аккуратной короткой прической, в ворсистой шерстяной куртке,
 джинсах и сапогах. Одетый таким образом, он походил на британца, военного или 
отставника. Не взглянув на меня, он подошел к стойке и заказал кофе. Овчарка 
потянула носом воздух, негромко заворчала и вновь погрузилась в дремоту.

APOCALYPSE подошел с кофе к моему столику:

– Вы не против, если я сяду? – осторожно спросил он меня. Я не поднялся, чтобы 
приветствовать его – это показало бы наблюдателю, что мы ожидали друг друга, – 
но жестом предложил ему сесть и, следуя указаниям Болла, представился как 
преемник Питера, с которым он контактировал прежде. Придумал правдоподобное 
объяснение нашей встречи по возможности быстро, как нас учили.

– Если кто-нибудь спросит, как мы встретились, скажите, что зашли в кафе, 
увидели у меня журнал "Экономист" и подошли поговорить с соотечественником. 
APOCALYPSE кивнул, но по-прежнему казался настороженным. Болл учил нас, 
устанавливая отношения с агентом, успокаивать его нервозность или 
подозрительность.

– Хорошие сапоги, – сказал я, указав кивком на его обувь. – Здесь купили?

Военные любят говорить о сапогах, и APOCALYPSE не был исключением.

– Да, замечательная обувка, не могу пожаловаться. – Он начал успокаиваться, и 
было самое время приступать к опросу.

Он сказал, что приехал в Италию для встречи с итальянским мафиозо, получившим 
доступ к советскому оружию благодаря связи с ливийским правительством, 
договорился с ним о покупке двадцати зенитных ракет SA-14. Груз будет отправлен 
из Триполи на "диком судне" к ирландскому побережью, где под покровом ночи его 
выгрузят на надувные плоты. После доставки на сушу ракеты будут перевезены в 
надежное укрытие неподалеку от границы.

Это была важная информация, но APOCALYPSE не знал подробностей, которые дали бы 
возможность действовать на ее основании. МИ-6 потребовались бы название "дикого 
судна" и точная дата его прибытия в Ирландию. APOCALYPSE пообещал это выяснить 
у своего источника. Мы условились встретиться через два дня, но в другом месте, 
"Баре ди Поньенте" на западной окраине города. Я напомнил APOCALYPSE наше 
объяснение случайной встречи и вышел.

Поспешив обратно в пансионат "Арена", я заперся в скромной комнатке и выданной 
мне авторучкой "Пентел" записал полученные сведения печатными буквами в 
стандартной форме донесений. Наверху краткое, в одну строку, резюме данных. 
Затем дату встречи, на которой получены сведения. Краткая характеристика 
источника. "Превосходный источник с прямым доступом, в прошлом сообщавший 
достоверные сведения". Затем изложение сведений. Все это уместилось на одной 
странице из моего блока растворимой в воде бумаги. Положив этот лист надписью 
вверх на стоявшую возле кровати тумбочку, я накрыл его сверху листом обычной 
бумаги и положил на них книгу "Теория послевоенного восстановления городов". 
Пяти минут для переноса текста на обычную бумагу было достаточно, лист 
растворимой бумаги отправился в унитаз, через несколько секунд на поверхности 
воды осталась только полупрозрачная пленка, которую я поспешил смыть. 
Возвратясь в спальню, я взял оставшийся лист, вложил в плотный конверт и сунул 
его между страницами "Газетта делло спорт". Действовать приходилось быстро, 
поскольку до встречи с Эриком в два часа времени оставалось немного.

Эрик сидел в переполненном кафе "Леони" среди пришедших на обеденный перерыв 
конторских служащих, его темную куртку и красный галстук, опознавательные 
детали, сообщенные Боллом, заметить было нетрудно. Перед Эриком на стойке 
стояла почти допитая кружка пива, и лежала сложенная "Газетта делло спорт". 
Протиснувшись между ним и другим посетителем, я положил свою газету рядом с его 
и заказал кофе. Эрик, ни слова не говоря, взял мою газету и ушел. Я неторопливо 
пил кофе и покинул кафе через четверть часа после Эрика с его газетой под 
мышкой. Если за нами и велось наблюдение, лишь самый тонкий наблюдатель мог 
заметить скоротечный контакт.

Следующая предусмотренная встреча должна была состояться только на другое утро, 
но до вечера дел у меня было много. Болл велел нам обследовать дом, чему мы 
научились в БЕЗУПРЕЧНОМ СОСЕДЕ. Сценарий был тем же. Дом номер 41 по виа 
Антонио Груиначи на восточной окраине города предположительно был приобретен 
IRA, и я должен был помочь техническому отделу спланировать установку 
подслушивающих устройств. В тот день, беззаботно прогуливаясь, я впервые 
оглядел его. Трехэтажный особняк, видимо, построенный после войны, 
оштукатуренный, окрашенный в кремовый цвет; в палисадник вела железная калитка. 
На подъездной аллее стояла новая, дорогая "ланча". Я напряг зрение, чтобы 
прочесть надпись на табличке, висящей на столбе калитки. "Studio di 
Architectura, M di Rossi, Pietrangelo Di Vito, M Caracci". Я постарался 
запомнить как можно больше деталей, однако никакое словесное описание не может 
заменить хорошей фотографии. Скрытыми фотокамерами нас не снабдили, они были бы 
слишком уличающими, если б нас арестовали, а наш арест почти наверняка входил в 
программу учения. Снимок я сделал открыто, своим "Пентаксом" собираясь 
утверждать, если меня арестуют, что мне он нужен для работы. Этого должно быть 
достаточно, чтобы сделать хорошее донесение, похуже, чем в БЕЗУПРЕЧНОМ СОСЕДЕ, 
но, учитывая ограниченное время, вполне удовлетворительное. Оставшееся до 
вечера время я работал, как настоящий ученый, приехавший в командировку. Мария 
Виалли, привлекательная младшая сотрудница в плановом отделе ратуши, дала мне 
карты города до и после войны, фотокопии городской документации.

– Вам повезло, – сказала она на хорошем английском – Священник, проживший здесь 
всю жизнь, демонстрирует свою коллекцию видов города с сорок пятого года по 
настоящее время. Вам стоит поговорить с ним.

Она дала мне визитную карточку на тот случай, если мне понадобится снова 
увидеться с ней. В галерее, расположенной этажом ниже ратуши, монсеньер 
Берлинджери играл роль экскурсовода, смиренно показывая зрителям свои картины. 
Он был рад продемонстрировать мне свое собрание, и два часа спустя, когда 
осмотр закончился, я вложил ему в руку свою визитную карточку, чтобы он, если 
потребуется, мог назвать мою фамилию.

Наутро Эрик ждал меня в третьем кафе неподалеку от городской площади. На сей 
раз кое-что было заложено в обеих газетах. В моей лежали отчет об осмотре дома 
и кассета с непроявленной пленкой, в газете Эрика должно было находиться 
сообщение для меня.

Возвратясь в "Арену", я обнаружил в плотном конверте чистый лист бумаги. К 
моему удивлению, там еще оказалась пачка пятидесятифунтовых банкнот на сумму в 
тысячу фунтов. Снедаемый любопытством, я смочил комок ваты обработанным 
лосьоном, провел им по чистому листу и стал ждать. Ничего. Перевернул лист и 
проделал то же самое. На сей раз постепенно стали проступать печатные буквы, 
сперва они были бледно-розовыми, потом стали темно-красными. Это было письмо от 
римской резидентуры.

НАЧАЛО

1. ПОЗДРАВЛЯЕМ С ПЕРВОЙ УДАЧНОЙ ВСТРЕЧЕЙ С APOCALYPSE. ДОНЕСЕНИЕ БЫЛО 
ПРЕВОСХОДНЫМ, НО, КАК ВЫ САМИ ОТМЕЧАЕТЕ, НАМ НУЖНЫ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ДАННЫЕ: К 
СОЖАЛЕНИЮ, APOCALYPSE ВЧЕРА В 19.00 ПОЗВОНИЛ ПО ТЕЛЕФОНУ ДЛЯ СРОЧНЫХ КОНТАКТОВ. 
ЕГО МАФИОЗО ТРЕБУЕТ ВСТРЕЧИ В МИЛАНЕ В 21.00 СЕГОДНЯ. ВАМ НЕОБХОДИМО ОПРОСИТЬ 
APOCALYPSE СРАЗУ ЖЕ ПОСЛЕ ВСТРЕЧИ. МЫ ОПАСАЕМСЯ, ЧТО ОН МОЖЕТ ПОПАСТЬ В БЕДУ. 
ШЛЕМ 1000 ФУНТОВ, ЧТОБЫ ЗАПЛАТИТЬ ЕМУ, ЕСЛИ ОН ПОПРОСИТ.

2. ВАМ НУЖНО ВЕЧЕРОМ ВЫЕХАТЬ В МИЛАН. ЗАМЕСТИТЕЛЬ ГЛАВЫ РИМСКОЙ РЕЗИДЕНТУРЫ 
ВСТРЕТИТСЯ С ВАМИ В ВЕСТИБЮЛЕ ОТЕЛЯ "ТРЕВИЗО" В 21.30. APOCALYPSE ЕДЕТ В МИЛАН 
ПОСЛЕ ВАШЕЙ ВСТРЕЧИ. ПРЕДЛАГАЕМ ВАМ ЕХАТЬ С НИМ.

GRSOOO

КОНЕЦ

Последняя фраза не понравилась мне. Нас учили не позволять агентам играть при 
встрече ведущую роль, а если я сяду в его машину, APOCALYPSE станет хозяином 
положения. Будь эта операция настоящей, я бы взял напрокат машину и поехал в 
Милан самостоятельно. Но это было учение, и, возможно, существовала 
дополнительная программа. Может, Болл и Лонг с помощью легкой уловки испытывают 
мою инициативность? Или хотят посадить меня в одну машину с APOCALYPSE, чтобы 
легче было произвести арест? Уклонение от необходимого ареста вызовет у 
руководства недовольство, потому что наиболее важная часть учения – стадия 
допроса. Вопреки собственной интуиции я нехотя решил ехать с APOCALYPSE.

Детектора дыма в комнате не было, но я все равно взял лист бумаги с 
инструкциями, аккуратно сложил гармошкой и поставил в пустую раковину в туалете.
 При горении сверху бумага испускает меньше дыма, чем подожженная снизу. Пламя 
зажигалки коснулось бумаги, пропитанной жидкостью, основу которого составляет 
спирт, и она быстро сгорела. Я смыл пепел, стараясь, чтобы в раковине не 
осталось ни малейших его следов.

С APOCALYPSE я встретился уже под вечер в маленьком кафе за городской церковью. 
Он приехал рано и сидел в одиночестве за угловым столиком. В школе только что 
окончились занятия, за другими столиками теснились хихикающие подростки, и 
APOCALYPSE, судя по виду, чувствовал себя слегка не в своей тарелке.

– Может, пойдем в другое место? – предложил я.

– У нас дел всего на минуту. Я раздобыл вам еще кое-какие сведения, – прошептал 
он. Полез в свой маленький рюкзак и протянул мне три фотокопии. На них были 
технические характеристики ракет SA-14. – У меня есть сведения о "диком судне" 
и погрузке. Вам нужно их записать, – настойчиво проговорил он.

Я достал блокнот, и он продиктовал мне название вымышленного судна, дату 
отплытия, предполагаемую дату прибытия в Ирландию, номер коносамента и номер 
сертификата конечного пользователя, который ливийцы использовали для 
приобретения оружия.

Я догадался: APOCALYPSE загружает меня документацией, чтобы при аресте у 
допрашивающих оказалось много уличающего материала. Но выбросить бумаги я не 
мог. По сценарию учения их надлежало отдать заместителю главы римской 
резидентуры в отеле "Тревизо", и руководству не понравилось бы, если б я их 
выбросил. APOCALYPSE извинился и пошел в туалет, а я тем временем сунул листок 
бумаги в носок. Прочие бумаги пришлось пока оставить в карманах.

APOCALYPSE вернулся и сел.

– Послушайте, я должен ехать сегодня в Милан. На встречу с мафиози. Не знаю, 
что им нужно. Хочу, чтобы на всякий случай вы поехали со мной.

Приглашение отдавало ловушкой, но руководству требовалось, чтобы я в нее угодил.


– Да, вчера вечером мне пришло такое указание, – ответил я. – Вещи у меня 
собраны. Едем.

Через несколько минут мы неслись к Риму по 57-й автостраде во взятой напрокат 
"панде" APOCALYPSE. Погруженный в раздумья, он молчал. Лишь когда мы 
приблизились к центру столицы, он обратился ко мне:

– Я должен позвонить своей подружке. Больше минуты это не займет.

Он подъехал к заправочной станции на виа 20 Сеттембре и вылез из машины. Я 
догадался – он звонит руководству, что мы скоро прибудем на место ареста.

Взяв монету в пятьсот лир, я частично отвернул винты изящной панели сбоку от 
своих ног, сунул в щель три листа со сведениями о ракетах SA-14 и едва завинтил 
их снова, как вернулся APOCALYPSE.

– Все в порядке, – объявил он. – Едем в Милан. Мы поехали на север по 
запруженным машинами римским улицам и, уже приближаясь к автостраде А-1, 
наткнулись на дорожный пост карабинеров. Четверо полицейских в форме 
разговаривали с водителем старого "фиата-500", тут же стояли их темно-синие 
"альфа-ромео". Когда мы приблизились, один из них рукой в белой перчатке сделал 
нам знак прижаться к обочине.

– Черт! – воскликнул APOCALYPSE с несколько преувеличенной злостью. Когда мы 
остановились, маленький "фиат" умчался в синем облаке выхлопных газов.

Один из карабинеров с важным видом подошел к окошку APOCALYPSE, глаза его были 
скрыты темными очками.

– Documenti, – отрывисто потребовал он, щелкнув пальцами. APOCALYPSE недоуменно 
поглядел на меня.

– Ему нужны ваши водительские права и страховой полис, – пояснил я.

– У меня их нет. – APOCALYPSE пожал плечами. Карабинер ответил ему свирепым 
взглядом.

– Documenti, – повторил он, потом произнес по-английски с сильным акцентом. – 
Паспорт. APOCALYPSE снова пожал плечами.

– Я оставил его в отеле, – неторопливо ответил он.

Карабинер жестом поманил к себе начальника, тот с надменным видом подошел и 
выкрикнул несколько распоряжений.

– Chiavi, – раздраженно потребовал он.

А тем временем первый карабинер пошел к переду нашей машины, чтобы проверить ее 
номер через регистрационный центр. Начальник сунул в окошко руку, выдернул 
ключи зажигания и приказал нам выйти, двое основательно вооруженных полицейских 
принялись обыскивать багажник.

– Чья это машина? – спросил начальник по-английски с акцентом.

– Взята напрокат в гараже Герца, – ответил APOCALYPSE.

Начальник, велев нам подождать, пошел к рации. Я ожидал ареста, но все же не 
понимал, мнимый это арест или мы все-таки напоролись на один из беспорядочно 
разбросанных дорожных постов. Не планировало же руководство мнимый арест до 
мельчайших деталей? Может, этот пост настоящий? Неужели учение провалится с 
таким треском?

Начальник вернулся, отдал подчиненным несколько отрывистых приказов, потом 
обратился к нам:

– В сведениях о вашей машине есть кое-какие неточности. Вам придется поехать с 
нами в участок, там разберемся.

Нас усадили на задние сиденья разных "альфа-ромео", карабинеры устроились по 
обе стороны от меня, положив автоматы на колени. Двое других сели в "панду" 
APOCALYPSE. С воем сирен, с включенными мигалками мы помчались по автостраде, 
все водители уступали нам дорогу.

Километров через десять мы свернули и подъехали к полицейскому участку в тени 
эстакады, охранники молча вытащили меня из "альфа-ромео", привели в просторную 
комнату и толкнули в кресло перед массивным железным столом. Надо мной встали 
четверо вооруженных стражей. Вошел еще один полицейский, и охранявшие меня 
вытянулись в струнку. Он был в штатском и безукоризненно говорил по-английски.

– Прошу прошения, что с вами обошлись таким образом, но мы получили сведения, 
что два человека, связанные с мафией, едут в Милан в машине, похожей на вашу. 
Нам нужно исключить вас из числа подозреваемых. Он вручил мне несколько бланков 
и потребовал вписать в них фамилию, адрес, род занятий, дату рождения. 
Руководство проверяло, помним ли мы данные вымышленной биографии. Я заполнил 
бланки и вернул ему. Штатский принялся допрашивать меня, я отвечал уверенно, 
решив, что не позволю ему изобличить себя так легко. Один из тех карабинеров, 
что арестовали нас, вошел и перебил ход допроса.

– Capitano, ho trovato niente nella macchina (капитан, я ничего не нахожу в 
машине – итал.).

Язык похож на испанский, и я понял, что они не нашли во взятой напрокат машине 
ничего уличающего. Капитан, свирепо взглянув на подчиненного, раздраженно 
приказал продолжать поиски. В конце концов, они должны были найти бумаги, 
спрятанные в панели дверцы, но я надеялся, что это случится нескоро. И тем 
временем мысленно повторял, что буду говорить, когда их обнаружат. Капитан 
вежливо допрашивал меня целый час, цепляясь к каждой детали моей "легенды". Это 
напоминало полицейский допрос в Аргентине. Я не отклонялся от своей "легенды", 
поводов задерживать меня не оставалось, но тут вернулись карабинеры, 
торжествующе неся фотокопии. Капитан изучал их несколько минут, потом обратился 
ко мне.

– Итак, доктор Нунен, если вы действительно историк, как утверждаете, то как 
объясните наличие этих бумаг в своей машине? – Он перетасовал их передо мной. – 
Это, судя по всему, детальное описание противовертолетных ракет, которые, как 
нам известно, мафия только что приобрела у Ливии.

Я придал лицу наивное выражение.

– Эти бумаги я вижу впервые, – ответил я, пожав плечами. – Должно быть, их 
оставил в машине прежний наниматель.

Ответ был правдоподобным, капитан не обнаружил ни малейшей шероховатости в моей 
"легенде", но я понимал, что сейчас он меня не отпустит, руководству хотелось, 
чтобы он в конце концов уличил меня. Капитан поднялся и вышел.

Вернулся он через полчаса, настроенный еще более враждебно:

– Доктор Нунен, я не верю вашим показаниям. И беру вас под арест на основании 
антитеррористических законов, вызывать адвоката вы не имеете права.

Капитан щелкнул пальцами, двое охранников надели на меня наручники и, пригнув 
голову, потащили из комнаты. Руки их были будто клеши. Если они играли роль, 
получалось у них недурно. Когда они тащили меня к патрульным "альфа-ромео", я 
мельком увидел "панду". Колеса были сняты, передние сиденья и все коврики 
вытащены, капот открыт. Я не смог сдержать глупой ухмылки. Один из охранников 
заметил ее и, когда меня заталкивали на заднее сиденье "альфы", словно случайно 
сильно ударил меня головой о стойку дверцы.

Вооруженные карабинеры сели по бокам от меня. Один из них завязал мне глаза, 
злобно стянул браслеты наручников на два деления, и они врезались мне в 
запястья. Минут через сорок они вытащили меня из машины, одеревенелого, с болью 
во всем теле, и, не развязывая глаз, ввели в здание. Тогда я не знал этого, но 
оказался в главной штаб-квартире карабинеров на окраине Рима. Когда повязку с 
глаз сняли, я увидел, что нахожусь в крохотной, от силы десять на десять футов 
камере, обстановка ее состояла из койки с тюфяком и подушкой. В углу находился 
туалет континентального типа – отверстие в полу, над ним душ.

Один из охранников снял с меня наручники, возобновив ток крови в моих онемелых 
руках, и приказал раздеться. Когда я снимал какую-то вещь, он встряхивал ее, 
старательно ища спрятанные предметы. Листок бумаги с данными судна и 
сертификатов конечных пользователей все еще находился в моем правом носке. Я 
оперся о тюфяк и снял носок, зажав свернутую бумагу между большим пальцем и 
ладонью. Протянув носок охраннику левой рукой, оперся на правую и снял левый. 
Пока охранник осматривал его и тряс, я сунул обвиняющую улику под подушку.

Мою одежду затолкали в черный мешок, карабинеры выдали мне серый комбинезон, 
несколько маловатый, снова завязали глаза, потом уложили вниз лицом на койку и 
примкнули к ней наручниками. Тяжелая дверь с лязгом захлопнулась, но я ждал, 
напряженно прислушиваясь, минут пять и лишь потом пошевелился. Цепочка между 
браслетами была короткой, но ведя ими вдоль поперечины основы кровати, я 
нашарил под подушкой свернутую бумагу, отправил ее в рот и проглотил.

Лежать прикованным к койке было одиноко и слегка унизительно, но это же просто 
учение. Я пытался представить себе, каково быть схваченным полицией, будучи на 
настоящей работе. Болл говорил нам, что за всю историю МИ-6 такое случилось с 
разведчиком лишь один раз. Он работал в Женеве, и один из постояльцев в его 
отеле был убит. Кто-то из служащих видел, как разведчик в тот вечер 
разговаривал с этим постояльцем, поэтому подозрение пало на него. В четыре утра 
полицейские ворвались в номер и арестовали его. Надежную "легенду" разведчика 
не удалось развалить на допросе, и его в конце концов освободили.

Казалось, прошло много часов, прежде чем дверь открылась снова. Охранники 
отомкнули меня от койки, защелкнули наручники на запястьях, подняли меня на 
ноги, потащили по коридору, и я оказался на желанном свежем воздухе. Очевидно, 
только что стемнело, пахло росой. Охранники повели меня вверх по ступеням в 
какое-то здание. Я услышал, как они пошептались о чем-то по-итальянски, а потом 
уловил легкое веяние хорошо знакомого запаха крепких сигарет и виски, 
указывающего, что Болл рядом. Охранники провели меня несколько ярдов, усадили в 
какое-то кресло, освободив их, завели руки за спину, опять надели наручники и 
сняли повязку с глаз.

Я находился в большой комнате с высоким потолком, величиной со школьную 
столовую или армейский спортзал. Футах в двадцати от меня за длинным столом на 
небольшом возвышении сидели трое допрашивающих. Атлетического сложения мужчина 
сорока с лишним лет, чьи тщательно причесанные черные волосы и совершенно 
симметричные усики наводили на мысль, что он проводит немало времени перед 
зеркалом, сидел посередине. Справа от него расположился капитан, который уже 
меня допрашивал. Слева – темноволосая женщина, глубокие морщины на ее некогда 
привлекательном лице объяснялись отвратительно пахнувшей сигаретой, которую она 
держала в пальцах. Все трое взирали на меня бесстрастно, надменно, мне 
показалось, что прошло несколько минут, прежде чем усатый заговорил.

– Итак, доктор Нунен, – властно начал он, – я узнал от своих коллег, что вы 
историк, приехавший в наш город Веллетри. – Он сделал впечатляющую паузу. – Так 
вот, слушайте. Мы не верим вашим показаниям. У нас есть сведения, что вы 
участвуете в. контрабанде оружия для IRA с Сицилии. Что можете сказать в свое 
оправдание?

– Это вздор! – ответил я с убедительным раздражением. – Ваши сведения ложны, и 
вы арестовали невиновного человека.

Усатый допрашивал меня минут двадцать, делая упор на деталях моей "легенды". 
Дата рождения, адрес, место работы, стаж, имена членов семьи. Не спросил только 
о кличке моей собаки. Затем настал черед морщинистой.

– Кто такая Мария Виалли? Где вы познакомились с ней? – вкрадчиво спросила она, 
держа в пальцах ее визитную карточку.

– Почему бы не позвонить ей и не спросить у нее? – ответил я. – И монсеньеру 
Берлинджери, священнику церкви Марии Магдалины?

Допрашивающие переглянулись, пытаясь придумать еще какой-нибудь уличающий 
вопрос. Это не удавалось.

Усатый щелкнул пальцами, охранники подскочили ко мне с глазной повязкой и 
оттащили меня обратно в камеру. Дали стакан воды и ломтик хлеба, потом опять 
примкнули к койке. Казалось, прошло четыре-пять часов, прежде чем они снова 
отвели меня в ту же комнату. Трио стало задавать мне те же самые вопросы, 
только на сей раз более раздраженно.

– Мы допросили вашего спутника, вместе с которым вас арестовали, – резко 
произнес усатый. – Скажите, доктор Нунен, где вы познакомились с ним?

В надежде, что APOCALYPSE придерживался условленного объяснения, я ответил, что 
он увидел у меня в кафе журнал "Экономист" и представился как соотечественник. 
APOCALYPSE, должно быть, так и сказал, потому что усатый как будто остался 
доволен моим ответом. Он переменил тактику.

– Вы знаете, кто я? – И продолжал, не дожидаясь ответа. – Я майор Клаудио 
Пагалукка, карабинер-десантник. – Он гордо выпятил грудь. – У меня три медали 
за храбрость. Знаете, что это за служба?

Меня так и подмывало ответить дерзостью, но я прикусил губу:

– Нет, понятия не имею. Я ученый, подобные вещи меня не интересуют.

Из Пагалукки словно бы выпустили воздух. Карабинеры-десантники – аналог наших 
воздушных десантников. Они действуют против мафии, наносят неожиданные удары по 
убежищам мафиози в сицилийских долинах. Хейр при этом же вопросе не удержался 
от того, чтобы не кольнуть Пагалукки. "Автоинспекторы-парашютисты, да?" – 
сказал он. Пагалукка продержал его в камере на несколько часов дольше, чем всех 
нас.

В перерывах между допросами никакого физического воздействия не было, 
дискомфорт причиняла только скука. Трудность заключалась в том, чтобы от 
допроса к допросу помнить каждую мелочь "легенды", малейшая оплошность была бы 
замечена, за нее бы безжалостно ухватились, а исправить ее было бы очень трудно.
 На третьем допросе развалить мою "легенду" не удалось. Пагалукка сдался, и 
лишь морщинистая задала несколько легких вопросов. Последний допрос длился 
минут десять, и я понял, что меня вскоре освободят.

Я провел немного времени в своей камере, потом дверь открылась снова. Охранники 
сняли повязку с глаз и наручники, отдали мешок с моей одеждой. Я нашарил в нем 
свои часы. Было пять вечера, со времени ареста прошло чуть больше суток. Когда 
я оделся, охранники повели меня в вечерней темноте к другому зданию, мы 
поднялись по ступенькам крыльца, там они пожали мне руку и, дружелюбно улыбаясь,
 показали, чтобы я шел внутрь.

Болл, Лонг, Эрик и APOCALYPSE ждали меня в комнате, чтобы пожать мне руку.

– Поздравляю, – сказал Болл. – Пришлось отпустить вас довольно скоро. Мы просто 
не смогли ни к чему придраться, вы превосходно сработали. – Он подвел меня к 
столу с едой, пивом, вином. – Порасспросим вас как следует попозже. А пока 
выпейте.

За пивом Болл объяснил, что происходит.

– Кое-кто из остальных вскоре будет здесь, но им предстоит дать еще некоторые 
объяснения.

Слушатели один за другим возвращались из заключения и усаживались с нами за 
накрытый стол. Спенсера отпустили вторым, примерно через час после меня. Он 
выдавал себя за священника, и, хотя довольно долго отстаивал свою "легенду", 
она провалилась, когда его попросили прочесть несколько молитв, а он даже не 
знал до конца "Отче наш". Маркхем перепугался, увидев дорожный пост, и выбросил 
на ходу в окно машины бумаги с тысячей фунтов, создав хаос на автостраде. Барт 
действовал успешно. Его "легенду" ученого Пагалукке развалить было трудно, а 
цепкая память помогала Барту не проколоться в мелочах. Костюм и роль бизнесмена 
у Касла оказались неправдоподобными в маленьком рыночном городишке, и его 
"легенда" провалилась. Версия Фортона – певчий церковного хора, совершающий тур 
по римским церквам. Когда Пагалукка попросил его продемонстрировать свои 
певческие способности, Фортон запел и, к раздражению майора, не останавливался.

Болл одиноко стоял в углу, как всегда с сигаретой в одной руке и стаканом виски 
в другой, слегка покачиваясь взад-вперед с довольной улыбкой на лице. В этом 
учении мне не давала покоя еще одна загадка.

– Джонатан, – спросил я, – а где та хорошенькая блондинка, которую вы усадили 
рядом со мной в самолете? Она здесь не появится?

– Какая блондинка? – проговорил он с искренним недоумением.

– Да будет вам, – сказал я, – та девушка, которую вы подсадили ко мне в самолет 
для проверки моей легенды.

– К нам она не имеет никакого отношения! – заверил меня Болл и рассмеялся. – 
Упустил возможность.


x x x

Наутро мы вылетели из Рима в Саутгемптон на "Геркулесе" С-130, прошли очень 
низко над Альпами. Прибыв вечером в Форт, очень радовались, что учеба осталась 
позади. Мы провели вместе несколько напряженных месяцев, хорошо узнали друг 
друга. Даже Барт и Маркхем стали теперь друзьями. Выпускники одного курса 
обычно сохраняют друг с другом связь на протяжении всей службы, и никто не 
сомневался, что мы будем поддерживать ее тоже, но тогда нам не терпелось 
включиться в новую работу. На другой день нам должны были объявить оценки наших 
успехов и первые назначения.

В МИ-6 существует официальная система оценки успехов. Примерно каждые шесть 
месяцев кураторы подводят итог успехам подчиненных – SAF (Бланк оценок личного 
состава). Главная часть SAF – общая оценка успехов или разряд. Чаще всего 
присваивается третий разряд, означающий средние, удовлетворительные успехи. 
Первый разряд – успехи выдающиеся, второй – выше средних, четвертый – ниже 
средних, пятый означает совершенно недостаточные успехи и может привести к 
быстрому увольнению из ведомства. Каждый SAF отправляется в департамент кадров 
и играет важную роль в определении дальнейшей карьеры разведчика, в частности, 
места службы и должности. Наши SAF должны были подготовить Болл с Лонгом, и 
наутро они, предоставив нас самим себе, принялись обсуждать наши оценки.

Покуда они думали, Никсон, не давая нам бездельничать, устроил соревнования по 
стрельбе в открытом тире Форта. Мы были уже довольно опытными стрелками и могли 
без риска брать в руки браунинг, что по сравнению с первыми днями учебы 
являлось шагом вперед. Большинству из нас почти всегда удавалось поразить центр 
мишени 12 (в половину человеческого роста) с десяти метров навскидку, и мы 
кучно стреляли с этого расстояния из автомата МР-5 "Хеклер и Кох", Хейр с 
иронией заметил, что он за время учебы IONEC расстрелял больше 
девятимиллиметровых патронов, чем за восемь лет армейской службы. Наша огневая 
подготовка представляла собой расточительную блажь, но всем нам она нравилась, 
даже тихий либерал Фортон, поначалу неприязненно относившийся к оружию, теперь 
стрелял с наслаждением. Одним из заданий Никсона было как можно быстрее сбивать 
пустые банки из-под пива из автомата, поставленного на одиночную стрельбу. 
Фортон вышел победителем, так как перевел оружие в режим автоматической 
стрельбы и поливал пулями ряд банок с восторженной улыбкой.

Пока шло соревнование, нас по одному вызвали в штаб руководства учениями. Барт 
отправился первым и, возвратясь, объявил, что получил второй разряд и назначен 
в отдел противодействия распространению ядерного оружия. Я был разочарован, что 
не получил этого места. Касл со вторым разрядом стал младшим R-офицером в 
Ближневосточном управлении, Маркхем получил второй разряд и был назначен в 
отдел Р Западноевропейского управления. Хейр тоже со вторым разрядом получил 
назначение в общий с МИ-5 отдел по борьбе с террористами на Ближнем Востоке. 
Спенсер, очень довольный своим вторым разрядом, стал офицером по разведке целей 
в Восточноевропейском управлении. Фортона сурово осудили за учение SOLO и за 
подражание Фрэнку Синатре. Он получил третий разряд и, к его большому 
разочарованию, был назначен в отдел R Африканского управления. Меня позвали из 
тира, когда Фортон, хохоча как маньяк, намеревался разнести старый сейф из 
магазинного охотничьего ружья "Ремингтон вингмастер".

– Поздравляю, – сказал Болл, пожимая мне руку. – Ваши успехи на протяжении всей 
учебы были выдающимися. Вы ни разу не совершили ложного шага, и нам остается 
только присвоить вам первый разряд. – Лонг улыбался в глубине комнаты, а Болл 
продолжал. – Это замечательное достижение. Мы навели справки в департаменте 
кадров, оказывается, в IONEC еще никто не получал первого разряда.

Болл протянул мне мой SAF и позволил его прочесть. Он был заполнен пылкими 
похвалами, и я почувствовал законную гордость.

– С такой оценкой мы решили направить вас в отдел SOV/OPS (подразделение, 
занимающееся разведывательными операциями по Советскому Союзу), – объявил Болл.

– Это замечательное место, – добавил Лонг. – Будете много путешествовать и 
принимать участие в очень интересных операциях. Руководитель SOV/OPS просил 
назначить к нему именно вас.




Глава 6. Совершенно Секретно





"Любопытно, если правда". В ручке кончились чернила на букве с и неизвестный 
автор, не потрудясь взять другую, просто нацарапал остальные в графе "замечания 
клиента" в самом низу моего первого донесения СХ, которое только что положили в 
мою корзину входящих бумаг. Я написал его неделю назад, после опроса мелкого 
британского бизнесмена, недавно вернувшегося из поездки на Урал. Он показывал 
несколько промышленных алмазов, которые, по словам его русского агента, 
получены с помощью управляемого взрыва; такой метод я безуспешно опробовал в 
Южной Африке. Возвратясь в Сенчури-хаус, я рассказал об этом главе отдела 
SOV/OPS.

– Я написал бы это в форме донесения СХ, – сказал он с притворной искренностью, 
чуть склонив голову набок. Рику Фаулкруку я не особенно доверял и заподозрил, 
что его совет дан скорее для того, чтобы я чувствовал себя полезным, чем из-за 
подлинной необходимости в столь незначительных сведениях.

Однако же донесение я написал, наложил гриф "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО" (TOP SECRET) 
и отправил его R/CEE/D координатору Восточноевропейского управления. Он 
классифицировал его "двумя звездочками" и направил в соответствующий отдел 
штаба военной разведки (DIS).


x x x

Две звездочки означают, что сведения представляют собой лишь незначительный 
интерес и прочтет их только младший офицер отдела; донесение с тремя 
звездочками может заставить задуматься главу иностранного отдела Министерства 
обороны; донесение с четырьмя звездочками может попасть к важному чину 
какого-нибудь департамента на Уайтхолле; а пятизвездное донесение будет 
рассматриваться на уровне Кабинета министров. Большая часть продукции МИ-6 
получает двухзвездную классификацию, и донесения обычно возвращаются от 
скептических, ничуть не заинтересованных клиентов с резолюцией "любопытно, если 
правда".

Способности разведчика получать от источника СХ высокой оценки придается очень 
большое значение. Каждому зарубежному и центральному постам дается задание 
ежегодно поставлять столько-то СХ донесений. При этом открываются возможности 
для злоупотреблений, поскольку МИ-6 сама оценивает важность каждого донесения, 
точность которого зависит от честности писавшего его разведчика. Как и в других 
сферах, сотрудники МИ-6 не всегда добросовестны. Одни имеют репутацию 
"выдумщиков СХ", другие оказывают давление на координаторов, чтобы те завышали 
оценки их донесений. Эти проблемы существуют повсюду, однако несколько 
обманщиков были разоблачены. Один из них стал легендой МИ-6.

В семидесятых годах, когда Британия вела переговоры о вхождении в 
Общеевропейскую сельскохозяйственную политику, тактика и переговорная позиция 
Франции были очень важны. Глава парижской резидентуры возложил на своего 
заместителя добывание этих сведений, и тот завербовал агента во французском 
министерстве сельского хозяйства. Вскоре пошел поток двух– и трехзвездных 
донесений. В Сенчури-хаус удивлялись финансовым запросам нового источника, но 
его сведения стоили больших денег. В течение нескольких лет этот агент являлся 
главным поставщиком разведпродукции парижской резидентуры.

Когда двухлетний срок пребывания заместителя в Париже подошел к концу, передача 
дел его преемнику поначалу шла гладко. Но всякий раз, когда назначалась встреча 
с основным агентом, заместитель находил какую-то причину для отмены этой 
встречи. В конце концов это вызвало подозрения у руководства МИ-6, и в Париж 
для беседы с заместителем отправился офицер отдела безопасности (SB). 
Заместитель раскололся и признался в том, чего его коллеги начинали опасаться. 
Как в романе Грэма Грина "Наш человек в Гаване", он выдумал агента, фабриковал 
донесения и прикарманивал причитавшиеся агенту деньги. Со службы его уволили, 
но под суд не отдали. Из опасения огласки МИ-6 купила молчание запятнавшего 
себя разведчика выходным пособием и использовала свои связи для устройства его 
на теплую должность в банке Мидленда. В конце концов этот человек возвысился и 
стал одной из самых выдающихся персон в Сити.


x x x

Я зашел узнать, не хочет ли чаю Анна, сидевшая в соседнем кабинете. Она 
передавала совершенно секретную телеграмму Фаулкрука и, когда я вошел, закрыла 
текст. Я как стажер не мог быть посвящен в подобные сведения. Анна пошла в наше 
ведомство по стопам брата и сестры. МИ-6 любит набирать людей из одной семьи, 
поскольку это упрощает процесс проверки.

– Ушла та телеграмма в Москву? – спросил я.

– Ты классифицировал ее "обычная". Уйдет во второй половине дня, – ответила 
Анна, не отводя глаз от экрана компьютера. – У меня более важное поручение от 
мистера Фаулкрука, он выйдет из себя, если я не выполню его немедленно.

Фаулкрук, бывший армейский офицер, служивший только в вооруженных силах и в 
МИ-6, затребовал меня в SOV/OPS, наивно полагая, что я за несколько 
отвратительных месяцев работы в должности консультанта по вопросам управления 
приобрел бесценные познания в области русской экономики. К счастью, вскоре он 
перейдет на новое место, и у нас с Анной должен будет появиться другой 
начальник.

Я заварил чай, уселся за свой обшарпанный письменный стол казенного образца и 
стал смотреть с тринадцатого этажа на панораму Лондона, от Кэнери-варф на 
востоке до Овального крикетного поля на юге. Этот впечатляющий вид 
контрастировал с унылым кабинетом. Стены его были покрыты картами Советского 
Союза, подвешенными над невысокими, серыми, как паутина, сейфами. Отстающие 
наклейки на старых сейфах призывали нас убедиться, что они надежно заперты.

Необходимость бдительности была нашей постоянной заботой во время учебы IONEC. 
Каждый вечер перед уходом из кабинета мы должны были убеждаться, что все 
документы, все бумажки, пусть даже самого безобидного свойства находятся под 
крепким запором. Охранники еженощно усердно осматривали каждую комнату, и, если 
обнаруживали какую-то оплошность, виновный получал письменное "Предупреждение о 
нарушении правил бдительности". Пол, клерк GS, деливший со мной кабинет, 
получил однажды такое предупреждение за то, что после вечернего футбольного 
матча оставил на вешалке рубашку с монограммой. Три предупреждения в год влекли 
за собой официальный выговор от департамента кадров, что могло означать 
отстранение от службы за границей.

Я включил свой терминал ATHS (Автоматизированная система обработки 
шифротелеграмм) и стал ждать, когда он прогреется. ATHS представляла собой 
допотопную внутреннюю сетевую компьютерную систему, созданную за большие деньги 
специально для МИ-6. Установка ее велась так медленно, что она оказалась 
устаревшей еще до того, как начала наконец работать в январе 1990 года. Она 
должна была позволять разведчикам отправлять и получать телеграммы, сидя за 
столом, не тратя времени на секретарш и писанину. Но текстовый процессор был до 
того сложным, что пользовались им лишь компьютерно грамотные молодые офицеры. 
Система обработки сообщений была столь медлительной и ненадежной, что зачастую 
проще и быстрее было прибегать к перу и бумаге. Когда прошла чуть ли не 
вечность, дисплей прогрелся, и я прошелся по нескольким экранам в поисках 
телеграмм. Их не было, поэтому пришлось подумать над другим занятием.

Вот так проходили мои первые дни в SOV/OPS. Чувство новизны стало притупляться, 
а медлительная рутина после суматохи IONEC вызывала разочарование. Каждые 
несколько дней я опрашивал какого-нибудь агента, большей частью британских 
бизнесменов с интересами в России, потом до вечера записывал полученные 
сведения. Пока что я составил лишь одно малозаметное донесение СХ. Непохоже 
было, что мой вклад жизненно важен для проведения британской внешней политики, 
если только мы не пытались поддерживать благосостояние какого-нибудь 
экспортирующего бумагу государства.


x x x

Когда я начал работать в Восточноевропейском управлении, перемены наступали как 
в самом управлении, так и в той географической зоне, которой мы занимались. 
Недавно рухнула Берлинская стена, каждый день приносил новые вести о развале 
Советского Союза и о переориентации стран бывшего советского блока на Запад. 
Воздействию цунами, разрушавшего советскую административную машину, подвергся 
даже КГБ. Под руководством Евгения Примакова он был преобразован в две новые 
организации. СВР, нечто вроде МИ-6, стала заниматься сбором развединформации за 
рубежом. Контрразведка была возложена на ФСБ, приблизительный аналог британской 
МИ-5.

В Сенчури-хаус удовлетворение, вызванное крушением Советской империи, победой 
над старым врагом, сочеталось с осторожностью. МИ-6 приходилось пересматривать 
свою стратегию, одной из первых перемен явилось вступление во взаимодействие с 
СВР и ФСБ. Всего несколько лет назад такое было немыслимо. Обе стороны признали,
 что диалог будет взаимовыгодным, поэтому глава московской резидентуры Джон 
Редд был "выдан" СВР и программа регулярных деловых встреч начала действовать. 
Для разведки в России по-прежнему приходилось делать больше усилий, чем в любой 
другой стране, но масштабы ее стали иными. Небывалая политическая открытость, 
принесенная гласностью, привела к тому, что информация, считавшаяся прежде 
разведданными, стала вполне доступной. Теперь было легко узнать из газет, что 
производит, к примеру, такой-то завод на Урале. То, что интересовало МИ-6, 
находилось на более высоком уровне; на языке разведчиков, "порог" донесений СХ 
стал выше.

Поскольку я был стажером, меня не посвящали в самые тайные русские дела, 
именуемые "совершенно секретными", являвшиеся источником большей части важных 
разведданных. Я должен был начинать с самой нижней ступени, утешаясь тем, что 
иногда наиболее продуктивные дела исходят из неприметных, неожиданных 
источников.

Именно руководствуясь этой мыслью, Стюарт Рассел, только что сменивший 
Фаулкрука, дал мне первое серьезное поручение. Рассел служил в Лиссабоне, в 
Стокгольме, последнее время – в Москве. Теперь он находился на том решающем 
этапе, когда требовалось зарекомендовать себя птицей высокого полета, иначе его 
карьера могла завершиться какой-нибудь незначительной должностью в Главном 
управлении, или в какой-нибудь сонной резидентуре в Африке или на Дальнем 
Востоке и вынужденной отставкой в пятьдесят пять лет. Он мечтал возглавить 
венскую резидентуру, одну из самых крупных и самых важных, где можно было 
как-то проявить себя. Но сперва был вынужден разбираться с делами SOV/OPS после 
неспособного Фаулкрука.

Рассел вызвал меня на пятнадцатый этаж в свой кабинет, украшенный картинами и 
сувенирами, приобретенными в заграничных резидентурах. Сидя спиной к 
великолепному виду на Ламбетский дворец и на Темзу, новый руководитель SOV/OPS 
читал телеграмму от Редд а, где сообщалось о первой деловой встрече с коллегой 
из ФСБ. Важнейшей задачей в начинавшемся сотрудничестве было установление 
взаимного доверия. Редд и его коллега пришли к нему, обменявшись сведениями о 
разведчиках, выявленных обеими сторонами за последние десять лет.

– Меня раскрыли, когда я работал там, и прозвали Черно-бурой Лисицей, – 
хихикнул Рассел. Это прозвище отчасти оправдывалось его густыми, гладкими 
серебристо-седыми волосами, но и служило признанием его хитрости при отрыве от 
наблюдения.

Бросив телеграмму в корзину для исходящих бумаг, Рассел обрисовал мою задачу.

– Нужно, чтобы вы разработали операцию для изучения русских военных журналистов 
и вербовки одного, имеющего хороший доступ к военным секретам, – объяснил он. – 
Журналисты, как вам известно, обычно не бывают хорошими агентами. Они стремятся 
опубликовать все, что знают, и тем самым делают свои сведения непригодными для 
СХ. Однако иногда у них ест хорошие связи с теми, кто принимает ключевые 
решения, что подчас дает им доступ к секретным сведениям, которые никогда не 
попадут в печать.

Рассел ставил передо мной цель: отыскать такого журналиста и сблизиться с ним.

– Предлагаю организовать фиктивное информационное агентство в Лондоне, 
использовать его для установления первого контакта, потом посмотреть, к чему он 
приведет, – посоветовал Рассел. – И повидайтесь с NORTHSTAR: у него наверняка 
найдется много идей для вас, – добавил он, словно ему это только что пришло в 
голову.

NORTHSTAR – таково было кодовое имя Михаила Бутхова, офицера КГБ, год назад 
переметнувшегося в МИ-6. Он работал в Норвегии как журналист ТАСС, знал многих 
из настоящих русских журналистов. И предположительно мог дать большой список 
фамилий для раскручивания операции.

Я взял в подземном гараже Сенчури-хаус темно-бордовый "форд-скерра", одну из 
множества столь же не бросающихся в глаза машин с подложными регистрационными 
номерами, чтобы нельзя было установить их принадлежность МИ-6. Путь до 
живописной деревушки Пэнгборн возле самого Рединга занял у меня два часа. 
NORTHSTAR, разумеется, был материально вознагражден за свой переход. Его 
современный четырехкомнатный особняк окружал большой сад, на подъездной аллее 
стояли новенький "ровер-стерлинг" и красный спортивный "ситроен" его любовницы 
Марии. Судя по царапинам и вмятинам на нем, Мария не овладела искусством езды 
по переполненным машинами британским дорогам.

– Входите, – пригласил NORTHSTAR на безупречном английском с едва заметным 
русским акцентом. Провел меня в гостиную и усадил на обитый черной кожей диван. 
Комната была скудно обставлена совершенно новой, безликой мебелью; главное 
место в ней занимали дорогостоящий телевизор и магнитофон с высокой точностью 
воспроизведения звука.

NORTHSTAR узнал меня, так как приезжал на краткую встречу со слушателями IONEC. 
Поездки в Форт благотворно сказывались на его духе, так как он страдал от 
синдрома бесполезности. Из него вытянули все мельчайшие подробности об учебе, 
коллегах из КГБ, работе. Пьянящие дни обращения с ним как с важным лицом, 
приемы с шампанским, расточительные поездки на встречи с дружественными 
спецслужбами в Вашингтон, Париж и Сидней остались позади. Его полезность Западу 
и связанное с ней чувство собственной значительности ушли в прошлое. Он 
заскучал и пал духом. МИ-6 пыталась найти ему новое занятие, но безуспешно. 
Опыт работы в разведке не особенно ценится, а столь же увлекательных занятий 
ничтожно мало. Так что, хотя МИ-6 снабдила его прекрасным домом, пожизненной 
пенсией, убедила русских отпустить к нему любовницу и дочку, он не находил себе 
места.

NORTHSTAR приготовил кофе и повел меня в кабинет, где можно было поговорить с 
глазу на глаз. На столе с компьютером и несколькими справочниками лежали 
недостроенная модель истребителя с вертикальным взлетом и тюбики клея. Я сел в 
обитое черной кожей кресло и обрисовал ему замысел Рассела.

– Почему не поручить это мне? – спросил NORTHSTAR, прежде чем я закончил. – Я 
работал журналистом в ТАСС, я профессиональный разведчик, русский – мой родной 
язык. У меня есть все необходимые данные.

Доводы его были убедительны, но русские все еще страдали из-за его измены. Если 
они узнают, что мы используем его в операции против них, это может повредить 
едва начавшемуся сотрудничеству.

– Выясню, можно ли поручить это вам, – ответил я, – Но ничего не обещаю.

Возвратясь в Сенчури-хаус, я написал подробные предложения и положил документ в 
корзину для исходящих бумаг. Сперва Рассел как мой непосредственный 
руководитель пожелает сделать свои замечания. Затем офицер Р5, занимающийся 
продукцией московской резидентуры, захочет проверить, нет ли тут связи с 
другими операциями, проходящими под его контролем. SBO/1, офицер отдела 
безопасности, наблюдающий за операциями в России, должен будет высказать свои 
соображения. R/CEE, координатор Восточноевропейского управления, захочет 
высказать свое мнение о том, сможет ли эта операция дать нужные сведения. И, 
наконец, главу Восточноевропейского управления (С/СЕЕ) нужно будет поставить в 
известность о том, что делают его подчиненные. Такое хождение бумаг по 
инстанциям типично, и зачастую на принятие решения уходит несколько недель. В 
коммерческой организации подобный процесс оказался бы до невозможности 
обременительным, но достоинство работы, где поставлены на карту национальная 
безопасность и жизни людей, заключается в том, что в ней обычно исключается 
принятие ошибочных решений. Недостаток в том, что, даже когда становится 
совершенно ясно, что решение ошибочно, дать обратный ход очень трудно, так как 
многие офицеры, причастные к такому решению, упорно отстаивают его, каким бы 
глупым оно ни выглядело задним числом.

К счастью, это решение было принято быстро. Всего несколько дней спустя 
рассыльный опустил мое предложение в корзинку для входящих бумаг. Каракули, 
написанные разными людьми, сводились к согласию позволить NORTHSTAR участвовать 
в операции, но ни в коем случае не поручать ее ему одному. Я должен был 
находиться рядом и руководить всеми его действиями.

Начать операцию было несложно. Из оборудования требовался только аппарат 
факсимильной связи, его представил технический отдел (TOS). Я назвал свое 
информационное агентство TRUFAX (true – правдивый, истинный – англ.) с намеком 
на истинные факты, которые надеялся получать с помощью факсимильного аппарата, 
и для привлекательного созвучия с русским информационным агентством "Интерфакс".
 В обычных условиях операции подобного рода велись бы из Сенчури-хаус с 
использованием телефонного номера, относящегося к другому району, и дивертора 
вызова, которые производит британская фирма "Телеком". Но NORTHSTAR, как и 
других перебежчиков, не пускали в это здание, поэтому я снял крохотную контору, 
в которой едва уместился письменный стол, на верхнем этаже административного 
здания на Кондуит-стрит. TOS изготовил маленькую медную табличку с надписью 
TRUFAX, которую смотритель здания присоединил к другим табличкам на наружной 
двери, а G/REP, отдел типографских работ и фальсификата, снабдил меня фирменной 
бумагой с изящной надписью TRUEFAX наверху. Я взял себе новый псевдоним – Бен 
Пресли, получил соответствующие паспорт и водительские права в центральном 
отделе оснащения (CF). Снабжение "легендой" NORTHSTAR требовало большей 
изобретательности. Любой русский журналист, общаясь с ним, наверняка спросил бы 
его о прошлом и о том, как он оказался на Западе. Для обсуждения подходящей 
"легенды" требовалась мудрость более опытного разведчика, поэтому я отправился 
к заместителю начальника отдела безопасности (SBO/1) Джону Бидду.

SB наблюдает за безопасностью операций во всех управлениях. Сотрудников его в 
разговорах иногда называют "ветеранами", так как после пятидесяти пяти лет, 
обычного в МИ-6 возраста выхода в отставку, их вновь приглашают на службу 
благодаря их богатому оперативному опыту. Хотя роль "ветеранов" консультативная,
 пренебречь их советами может только дурак. Бидд во время "холодной войны" 
возглавлял Восточноевропейское управление, поэтому его опыт был особенно ценен.

Бидд сидел в кабинете на двадцатом этаже, посмеиваясь своим мыслям. Он 
анализировал предложенный техническим отделом план установки подслушивающего 
устройства в жилом лиссабонском доме, в квартире на верхнем этаже, где 
предположительно жил русский разведчик из СВР. Одна из секретарш лиссабонской 
резидентуры снимала квартиру тремя этажами ниже в том же старом, ветхом доме, и 
TOS предлагал разместить в ее квартире звукозаписывающее оборудование. Они 
нашли способ тайком проникнуть на чердак над квартирой объекта, где подобрать 
место для установки маленького микрофона будет нетрудно. По техническим 
причинам установить радиосвязь между микрофоном и звукозаписывающим 
оборудованием было невозможно, поэтому их требовалось соединить тонким проводом,
 идущим с чердака в квартиру секретарши. Скрыть провод можно было, только 
пропустив его вниз по изогнутой водосточной трубе.

После испытаний различных технических приспособлений, оказавшихся непригодными, 
технический отдел осенила идея использовать мышь. Его сотрудники считали, что, 
высунувшись из слухового окна под покровом ночи, они смогут опустить с помощью 
удилища мышку, привязанную к концу лески, в верхнюю часть водосточной трубы. 
Потом опустят ее по вертикальной секции к первому повороту трубы под прямым 
углом. Оттуда мышь побежит по горизонтальной секции к следующей вертикальной и 
так далее, до самого низа, где ее снова поймают. Потом провод можно будет 
привязать к леске и протянуть через трубу.

Испытание этого способа на водосточных трубах Сенчури-хаус с использованием 
трех белых мышей, одолженных в Научно-исследовательском институте химического и 
биологического оружия в Портон-даун, оказалось более-менее успешным. Одна мышь, 
по кличке Микки, была нормальной и восторженно носилась по трубам. Вторая, 
Трикки, пыталась взобраться обратно по леске, пока находилась в воздухе, но, 
очутившись в горизонтальной трубе, сообразила, что делать. Третья, названная 
Чикки, оказалась неспособной путешествовать по трубам, и ее отправили обратно в 
Портон-даун. Микки и на всякий случай Трикки предстояло лететь в Лиссабон в 
"Геркулесе" SD, поскольку вывозить мышей из страны открыто, без специальных 
экспортных лицензий было запрещено. Дилемма Бидда заключалась в том, этично ли 
использовать животных в шпионских операциях.

– Думаю, Микки и Трикки повезло больше, чем Чикки, – хихикнул Бидд, – так что, 
пожалуй, это этично.

Он вывел каракулями свою одобрительную резолюцию в нижней части плана и положил 
его в корзинку для исходящих бумаг. Продолжая посмеиваться, Бидд перенес 
внимание на меня.

– Чем могу быть полезен, молодой человек? – доброжелательно спросил он.

Сдерживая улыбку, я объяснил, что его помощь нужна для создания подходящей 
легенды для NORTH-STAR, чтобы он мог принять участие в операции TRU-FAX. Бидд 
быстро придумал легенду.

– Ему нужно говорить, что он отпрыск семьи российских немцев в Поволжье, – 
предложил он. – В последнее время Германия многим из них выдала паспорта. Нужно 
придумать ему звучащий по-немецки псевдоним – может, Валерий Рубен?

На другой день Валерий Рубен работал в конторе TRUFAX на Кондуит-стрит. За 
неделю он установил контакты почти с двадцатью журналистами из Москвы, 
Ленинграда и Киева, и на его факсимильный аппарат заструился поток сведений. К 
классу СХ они не относились, но это было только начало. Требовалось время, 
чтобы установить, у кого из журналистов есть доступ к секретам, у кого его нет.

NORTHSTAR быстро сосредоточил усилия на одном многообещающем журналисте из 
Москвы, Павле Фельгенгауэре, сорокалетнем, независимом, пишущем на военные темы.
 Судя по всему, он обладал данными, необходимыми для ценного агента. Главное, 
он имел превосходный доступ к секретам, поскольку был близок с ельцинским 
министром обороны Павлом Грачевым. Материалы, которые Фельгенгауэр публиковал 
после встреч с ним, были дразняще близки к порогу СХ, поэтому мы решили 
напористо сближаться с ним.

NORTHSTAR подолгу разговаривал с Фельгенгауэром по телефону из конторы TRUFAX. 
В надежде найти для него мотивировку шпионить на нас, мы постепенно собрали 
сведения о характере его работы, стиле жизни и устремлениях. Но сближение с ним 
по телефону шло медленно. Чтобы добиться успеха, нам требовалось встретиться с 
ним лично, поэтому мы уговаривали его приехать в Лондон. Хотя он и принимал 
плату за свои материалы – мы переправили ему почти восемь тысяч фунтов 
наличными с курьером, – но постоянно находил повод отменить или отложить 
заранее условленные поездки за границу.

В конце концов, мы нехотя, разочарованно признали, что Фельгенгауэр, скорее 
всего, ведет с нами игру, возможно, в сотрудничестве с русской разведкой. Мы 
установили с ним контакт, но теперь он просто издевался над нами, принимая от 
нас деньги и бросая в ответ подачки псевдоразведданых, чтобы поддерживать к 
себе интерес. Это была классическая подрывная тактика, ее не раз использовала 
русская разведка для распыления денежных средств МИ-6. Рассел, к глубокому 
разочарованию NORTHSTAR, через три месяца прикрыл TRUEFAX. В общей сложности он 
обошелся нам в сорок тысяч фунтов и не принес ни единого донесения СХ. TRUEFAX, 
видимо, надо было считать "экспериментом".


x x x

Рассел тем временем преобразовывал SOV/OPS. В отличие от других отделов, 
регулярно проводивших настоящие секретные операции в своих странах, SOV/OPS до 
сих пор ограничивал свои операции русскими, выезжающими за пределы СССР. Теперь,
 когда КГБ был реформирован и ослаблен, Рассел предложил усилить его отдел и 
начинать вести настоящие секретные операции в самом сердце России. Он 
переименовал отдел в Восточноевропейское управление (UKA), приведя его название 
в соответствие с другими секретными подразделениями, расположенными в 
Сенчури-хаус. Потом стал настойчиво требовать в департаменте кадров пополнения. 
Одним из первых к нам пришел Спенсер, скучавший на своей работе офицера по 
разведке целей и стремившийся заниматься настоящей секретной работой. Рассел 
предоставил ему стол в моем кабинете и поручил работу с MASTERWORK, Платон 
Обухов, русский дипломат, еще не достигший тридцати лет, был сыном бывшего 
заместителя министра иностранных дел в СССР, работавшего на переговорах по 
ОСВ-2. Прямой доступ MASTERWORK в российское министерство иностранных дел не 
имел значения, но его отец был все влиятелен в Москве и обеспечивал MASTERWORK 
доступ к элите международной политики.

Спенсер собирался встретиться с MASTERWORK для опросов в Таллинне, столице 
новой Республики Эстония. Это место было безопасным, так как Эстония заигрывала 
с Западом, и опасаться ФСБ там приходилось гораздо меньше, чем в России, а 
русские все еще могли свободно ездить туда без визы. Спенсер выбрал себе одну 
из излюбленных в МИ-6 ролей независимого журналиста, и отправился в I/OPS по 
поводу обеспечения запасного варианта и документов.

I/OPS заботится о разведчиках-журналистах не только для создания им прикрытия, 
но и для распространения пропаганды МИ-6. К примеру, в 1992 году, во время 
подготовки к выборам генерального секретаря ООН, она провела операцию по 
очернению египетского кандидата Бутроса Гали, которого ЦРУ считало опасным 
франкофобом. ЦРУ, по конституции, запрещено манипулировать американской прессой,
 поэтому оно попросило помощи у МИ-6. I/OPS, используя контакты в британских и 
американских средствах массовой информации, организовал серию материалов, 
представляющих Бутроса Гали неуравновешенным человеком, утверждающим, что он 
верит в существование НЛО и жизнь на других планетах. Правда, эта операция 
оказалась неудачной, и Бутрос Гали был переизбран, однако впоследствии подобная 
кампания помешала ему быть избранным, как это обычно бывает, на второй срок.

– Просто возмутительно! – рассмеялся Спенсер, возвратясь из I/OPS. – У них в 
списках значится редактор журнала "Спектейтор" под кодовым именем SMALL-BROW. 
Он согласился отправить меня в Таллинн как независимого журналиста, 
сотрудничающего с его журналом. При одном условии – что я напишу статью, 
которую он опубликует, если захочет. Этот наглый тип хочет получить материал за 
счет налогоплательщиков?

Честолюбивые стремления Рассела расширить роль UKA зиждились на его способности 
убедить главное управление, что настоящие секретные операции в России практичны 
и безопасны. Дабы доказать, что подобные операции может проводить 
откомандированный разведчик (VCO), он попросил меня разработать "легенды", 
пригодные для использования в России. С самого начала было ясно, что я не 
гожусь для работы в России. Я только что окончил IONЕС, и столь ответственную 
работу мне бы не доверили. От меня требовалось лишь подготовить основу, которой 
потом воспользуются другие. Но все равно задание было интересным.

Как бы тщательно ни были подготовлены "легенды", они не могут быть так богаты и 
разнообразны, как настоящая жизнь. Предусматривать каждую мелочь было бы 
бессмысленно и слишком накладно, поэтому от меня требовалось скроить "легенду", 
способную выдержать вероятную проверку русских. Для этого первым делом 
требовалось разобраться, какие работы можно выполнять в России VCO. Скорее 
всего, простые задачи, на которые у разведчика резидентуры уходит много времени 
– например, отправлять письма. Отправление агенту письма с тайнописью связано с 
риском, так как после нескольких часов, а то и целого дня ухода от "хвоста", 
невозможно быть уверенным, что наблюдатели не заметят опускания корреспонденции 
в почтовый ящик и не опустят сверху сигнального письма. Это даст ФСБ 
возможность узнать адреса на конвертах под сигнальным письмом и установить 
затем все связанные с секретностью должности адресатов. Поэтому отправление 
писем у сотрудников московской резидентуры непопулярно. Но если 
откомандированный разведчик сможет въехать в Россию, не привлекая к себе 
внимания, отправка писем будет простой и относительно дешевой. Мы знали от 
таких перебежчиков, как NORTHSTAR и OVATION, что даже у ФСБ не хватит 
наблюдателей следить за каждым английским бизнесменом, приехавшим в страну.

ФСБ очень внимательно относится к заявлениям о выдаче виз приезжающим, изучает 
каждую деталь документов – в поисках несоответствий. Легче всего проверить дату 
рождения, поскольку в Соединенном Королевстве каждое рождение регистрируется в 
Доме святой Екатерины. Доступ туда открыт. Так как все рождения записываются 
последовательно, вписать туда новое задним числом невозможно. МИ-6 не 
использует имен умерших детей, как это описано в книге Фредерика Форсайта "День 
шакала", из опасения, что разгневанные родственники подадут в суд, если 
операция провалится и будет публично разоблачена. Для большей части операций 
отсутствие регистрации рождения не проблема, поскольку контрразведчики 
противной стороны не настолько любопытны. Но чтобы пройти проверку для выдачи 
виз, проводимую ФСБ, надо основательно потрудиться.

Решение оказалось очень простым. Мое рождение не зарегистрировано в Доме святой 
Екатерины, так как я, хоть и являюсь гражданином Соединенного Королевства, 
родился в Новой Зеландии. Сведения о рождении в Новой Зеландии доступны, как и 
во многих странах, но вряд ли дело обстоит так повсюду. Резидентура в 
Буэнос-Айресе навела справки, и оказалось, что в Аргентине нет поддающейся 
проверке регистрации рождений, поэтому ФСБ было бы трудно проверить 
правильность утверждения, что я родился в Аргентине у родителей-британцев.

Я попросил G/REP сфабриковать аргентинское свидетельство о рождении на 
основании подлинного, хранившегося у них в личном деле. Потом через паспортный 
отдел CF раздобыл британский паспорт на имя Алекса Хантли, родившегося в 
Буэнос-Айресе 13 января 1963 года. Меня снабдили водительскими правами и 
обеспечили надежный адрес прикрытия (АСА). Хранители АСА – 
агенты-"домовладельцы", обеспечивают откомандированному разведчику проверяемый 
домашний адрес. Помимо адреса, CF организовал банковский счет и кредитную 
карточку в Нэтвестском банке.

Все досье департамента социального страхования (DSS) на пятьдесят четыре 
миллиона жителей Британии компьютеризированы. CF иногда использует эти записи 
для наведения справок о людях, которые его интересуют. Что, если ФСБ сможет 
подключиться к компьютеру DSS? Это нетрудно, так как он связан с каждым крупным 
отделением департамента, а процесс вхождения в компьютер несложен. Чтобы мой 
псевдоним мог выдержать проверку, нужно было ввести все его данные в 
центральный компьютер DSS. Раньше этого не делалось, но после нескольких недель 
переговоров с DSS у Алекса Хантли появилось полное досье с номером 
национального страхования и регистрационной карточкой.

Следующей задачей было составление биографии моего псевдонима. Каждая ее деталь 
должна была быть правдоподобной, но не поддающейся проверке. Изучение 
справочника по частным школам показало, что Скортонская классическая школа в 
Ричмонде, Северный Йоркшир, ликвидирована в конце восьмидесятых годов и 
общедоступных сведений о ее выпускниках не сохранилось, так что я мог спокойно 
утверждать, что учился там. Архивы университета в Буэнос-Айресе были безнадежно 
запутанными, поэтому англо-аргентинец Алекс Хантли получил там диплом 
экономиста, что подтверждалось сфабрикованным G/REP документом. По учебе в 
Массачусетском технологическом институте я знал о маленьком университете в 
Бостоне – Массачусетском коммьюнити-колледже, который прекратил свое 
существование, так что я удостоил Хантли диплома оттуда. Затем, просматривая 
данные Компани-хаус, отобрал для биографии несколько маленьких компаний и 
консультаций, которые обанкротились вскоре после того, как Хантли якобы ушел 
оттуда. Затем внес в компьютер DSS налоговые сведения в соответствии с его 
трудовым стажем. Хантли требовалось достоверное теперешнее занятие. Обычно 
фиктивный адрес места работы (ВСА) обеспечивается крупными службами 
секретарей-телефонисток, где небольшой взнос гарантирует почтовый адрес и 
отвечающую на звонки секретаршу. Правда, это очень легко проверяется ФСБ. Мне 
требовалось более надежное прикрытие.

В CF существовал список мелких компаний, где управляющие готовы были 
подтверждать, что разведчик МИ-6 является их служащим, и там мне предложили 
маленькую инвестиционную компанию в Суссексе, "Ист-Юропиен инвестмент", которая 
работала в Чехословакии, Польше и Венгрии, но не в России. Это давало 
превосходное прикрытие. Хотя фирма не вела дел с Россией, было бы вполне 
достоверно, если бы Алекс Хантли начал исследовать там деловые возможности. Я 
отправился к управляющему, и он оформил меня консультантом.

Костяк моей фиктивной жизни был создан, но ему требовалось обрасти плотью. 
Постоянное пользование кредитной карточкой Хантли составляло правдивую картину 
платежей по счетам, а перевод зарплаты консультанта из "Ист-Юропиен инвестмент" 
на мой банковский счет гарантировал, что при проверке он покажется 
правдоподобным. Документы моего псевдонима были перемешаны со всевозможным 
"хламом бумажника", сфабрикованным G/REP по моему заказу. Я выбрал себе 
членские карточки ночных клубов "Бродяги" и "Аннабел", и мы с Сарой провели там 
несколько веселых вечеров, чтобы Алекс Хантли был знаком швейцарам.

Мое досье на Хантли пополнялось правдоподобными сведениями, но какой-нибудь 
подлинный документ был бы очень кстати. МИ-6 нередко добывает и подлинные 
документы через дружественные спецслужбы, например, австрийскую и датскую, для 
"операций под прикрытием". Резидентура в Буэнос-Айресе только что вошла в 
тесное сотрудничество с Аргентинской службой безопасности, и я отбил туда 
телеграфный запрос, не может ли SIDE (Секретариат государственной разведки 
Аргентины) снабдить Хантли документами. Я ожидал незамедлительного насмешливого 
ответа и был приятно удивлен: SIDE согласилась выполнить нашу просьбу при том 
условии, что эти документы не будут использоваться для операций в Южной Америке.
 Через две недели на мой стол легли подлинные аргентинский паспорт, 
водительские права и удостоверение личности. Я тут же предоставил их в 
распоряжение G/REP, чтобы сотрудники могли изучить и сфотографировать их на тот 
случай, если в будущем потребуется сфабриковать подобные документы.

Потребовалось чуть больше двух месяцев, чтобы создать Хантли "легенду", которой 
Рассел и Бидд остались бы довольны, и я отдал досье в СЕЕ для ознакомления. 
Резолюция была следующей: "Блестящая работа. Она явится надежным основанием для 
будущих операций VCO в России". Это высокая похвала, и я был доволен 
собственным вкладом в общее дело.


x x x

Тем временем Спенсер вернулся со своего секретного задания в Эстонии.

– MASTEWORK сущий псих! – объявил он, ставя на стол портфель. – Совершенно 
спятивший! Чего ж Болл учил нас на курсах, что вербуют только психически 
здоровых агентов?

Спенсер рассказал, что MASTERWORK явился на встречу в шляпе Микки-Мауса и 
принес рукопись идиотской книги, которую сейчас пишет.

– Этот тип нуждается в психиатрической помощи, использовать его как агента 
нельзя, – заключил Спенсер.

Но Р5 не согласился с его суждением, так как MASTERWORK помогал сотрудникам 
управления встречаться с нужными людьми, и Спенсеру было приказано видеться с 
ним в Таллинне раз в два месяца. Потом связь с этим человеком перешла к 
московской резидентуре. Работа с ним кончилась после того, как в апреле 1996 
года тайная встреча с ним в московском ресторане была грубо прервана ФСБ. 
MASTERWORK арестовали, обвинили в "разглашении секретных сведений политического 
и оборонного характера иностранной разведслужбе". Встречавшаяся с ним женщина и 
еще трое разведчиков московской резидентуры были выдворены из России. В июле 
2000 года, после четырех лет, проведенных в психиатрической больнице, 
MASTERWORK приговорили к одиннадцати годам тюремного заключения. Русские 
обратили на него внимание из-за громкого хвастовства, что он шпион, но основная 
вина лежит на МИ-6 – ей не следовало работать с явно психически ненормальным 
агентом.


x x x

Мне как стажеру полагалось использовать каждую возможность учиться на опыте 
старших коллег. Одной из главных задач UKA являлось приобретение новейшего 
русского вооружения. Рассел велел мне прочесть дело об одной удачной покупке, и 
добавил: "Это классическая операция. Вы многое почерпнете, ознакомясь с ней".

BATTLE был одним из нескольких торговцев оружием, связанных с МИ-6. Такие люди 
являются хорошими источниками сведений о международной торговле оружием и могут 
быть полезны в создании выгодной конъюнктуры для британских компаний. BATTLE, 
англоиранский мультимиллионер, получал от МИ-6 за поставку таких данных сто 
тысяч фунтов в год. В конце 1991 у года Объединенные Арабские Эмираты 
обратились к BATTLE с просьбой организовать покупку партии новых БМП-3, 
бронетранспортеров для личного состава. Эти машины, тогда лучшие в русской 
армии, представляют собой хорошо бронированное гусеничное десантное 
транспортное средство, вмещающее семерых пехотинцев и трех членов экипажа. 
Министерство обороны прослышало, что их технические данные лучше, чем у 
западных аналогов, и обратилось к МИ-6 за сведениями.

BATTLE принялся за дело, совершал регулярные авиарейсы между Курганом, где 
находится конструкторское бюро БМП, и Абу-Даби. В конце концов, он договорился 
с русскими о продаже партии БМП-3, экспортного варианта с заниженными 
техническими данными, этому государству в районе Персидского залива. Бывая в 
Лондоне, BATTLE всякий раз виделся со своим руководителем из МИ-6 и в один из 
визитов сказал, что, когда он в последний раз был в Кургане, ему показали 
усовершенствованный вариант БМП-3. МИ-6 упоручила ему попытаться приобрести 
одну машину. В следующую поездку, имея при себе пятьсот тысяч фунтов на подкуп 
и сфабрикованный сертификат конечного пользователя, BATTLE уговорил своего 
агента спрятать одну из усовершенствованных машин среди двадцати БПМ-3 
экспортного варианта.

Партия БМП-3 отправилась из Кургана по железной дороге в польский порт Гданьск. 
Двадцать машин для ОАЕ были погружены на контейнеровоз и отправлены в Абу-Даби. 
Оставшаяся машина с помощью польского агента под покровом темноты была 
погружена на специально зафрахтованное "дикое" судно и отправлена в военный 
порт Марчвуд в Саутгемптоне. Оттуда ее переправили в Научно-исследовательский 
институт вооружения (RARDE) для детального изучения и полевых испытаний.

Новая игрушка произвела сильное впечатление на инженеров института. Они 
установили, что огневая мощь БМП-3 значительно выше, чем у всех, имеющихся в 
арсенале Соединенного Королевства. Полевые испытания на полигоне в Шотландии, 
где машина была замаскирована фибергласовой оболочкой от русских спутников, 
показали, что ее маневренность, проходимость и скорость тоже выше, чем у 
западных аналогов. Сложная и дорогостоящая операция завершилась блестящим 
успехом, и RARDE пригласил большую часть сотрудников Восточноевропейского 
управления в свой центр неподалеку от Камберли, чтобы выразить благодарность.

Читая досье BATTLE, я наткнулся на одну деталь, которая тогда была 
малозначительной, но оказалась очень важной пять лет спустя. Некоторые из 
описанных встреч происходили в отеле "Риц" в Париже, сведения о них поставлял 
информатор из служащих отеля. Кодового прозвища у информатора не было, 
именовался он просто номером его личного дела. В досье BATTLE этот номер 
приводился несколько раз, поэтому, заинтересовавшись, кто за ним скрывается, я 
позвонил в центральную регистратуру и запросил личное дело под этим номером. 
Меня не удивило, что информатором оказался начальник охраны отеля и что он 
получал от МИ-6 плату за свои сведения. Начальники охраны отелей являются 
полезными информаторами для спецслужб, потому что имеют доступ к списку гостей 
и могут содействовать в установке подслушивающих устройств. Удивило, что он был 
француз, так как в IONЕС нам говорили, что французов вербовать в МИ-6 очень 
трудно, и потому его фамилия мне запомнилась. Хотя в той операции он был мелкой 
сошкой и его имя ничего не говорило мне, я теперь не сомневаюсь: то был Анри 
Поль, погибший пять лет спустя в той же автомобильной катастрофе, что и Доди 
аль-Файед с принцессой Уэльской.


x x x

Большинство успехов в шпионаже приходит после долгих, методичных поисков и 
тщательного отбора ниточек и контактов, но иногда стоящая ниточка появляется 
внезапно. Именно так и произошло, когда однажды утром в июне 1992 года мне 
позвонил бывший коллега по ТА и попросил какого-то совета. Этот сержант, 
превосходный бегун на дальние дистанции, недавно ездил в Москву, где принимал 
участие в марафоне. После финиша к нему подошел один из зрителей, говоривший 
по-английски. Он оказался полковником стратегических ракетных войск. Они 
подружились, и сержант пригласил полковника навестить его, если тот будет в 
Англии, хотя почти не надеялся, что это когда-нибудь произойдет. Но полковник 
собрался в Англию и должен был прилететь в аэропорт "Гэтвик" на следующей 
неделе.

– Заинтересованы в том, чтобы встретиться с ним? – спросил мой бывший коллега.

Рассел согласился, что проявить интерес стоит. На другой день я сел в поезд до 
Клэктон-он-Си – он находится в двух часах езды к востоку от Лондона – и 
отправился в гости к сержанту.

Терри Раймен встретил меня у парадной двери и провел в аккуратную гостиную 
небольшого дома с верандой. Ему было уже за сорок, он начал седеть, носил очки, 
но гордился своей подтянутостью. Кормился он работой на такси в Лондоне.

Раймен подробнее рассказал о том, что я уже слышал по телефону. Когда один друг 
предложил ему участвовать в московском марафоне, Раймен не стал колебаться. Он 
много лет готовился к войне против Советского Союза, научился распознавать 
советские танки и бронемашины, изучал советскую военную тактику, стрелял по 
злобным изображениям русских на стрельбище и хотел лично ознакомиться с этой 
страной и ее людьми. Когда после забега ему представился настоящий русский, 
хорошо говоривший по-английски, Раймен пришел в восторг.

Полковник Александр Симаков пригласил Раймена в гости. Квартира его находилась 
в далеком северном пригороде Москвы, он жил там вместе с женой, дочерью и тещей.
 Раймен был поражен жилищными условиями офицера с довольно высоким званием. 
Симаков жаловался на зарплату, на тесноту и сказал, что завидует образу жизни 
англичан.

– Говорит, что едет в Англию только с целью повидать Стратфорд, Оксфорд и 
Кембридж, – сказал Раймен. – Но, – тут он заговорщически понизил голос, – 
по-моему, хочет переметнуться и остаться в Англии.

– Ладно, когда появится, выясним, знает ли он что-то стоящее, – ответил я.

Симаков должен был предложить нечто особо секретное, чтобы его приняли, как 
перебежчика. Многие разведчики из Совблока, когда вместе с Берлинской стеной 
рухнул их мир, предлагали МИ-6 свои услуги, и почти все были отвергнуты. МИ-6 
располагала средствами только для приема перебежчиков высокого полета, таких, 
как OVATION и NORTHSTAR, но даже им пришлось несколько лет работать en poste, 
прежде чем их допустили в Британию. Даже Виктор Ощенко, офицер КГБ, специалист 
по науке и технологии, предложивший свои услуги в июле 1992 года, с трудом 
убедил МИ-6, что достоин статуса перебежчика. Признание Ощенко в том, что, 
работая в Лондоне в середине восьмидесятых годов, он завербовал ведающего 
сбытом инженера фирмы "Джек-Маркони", было воспринято как маловажное. Я видел 
доклад МИ-5, где говорилось, что инженер Майкл Джон Смит не выдавал никаких 
наносящих ущерб секретов. Это не помешало МИ-5 арестовать Смита в 
операции-ловушке, и этот документ не был предъявлен для защиты его на суде. 
Смита приговорили к двадцати пяти годам заключения, судья заявил в резюме 
присяжным, что Смит причинил неисчислимый ущерб национальной безопасности 
Британии.

Поскольку Ощенко добивался статуса перебежчика с таким трудом, я бы посоветовал 
Симакову вернуться в Россию и зарабатывать этот статус, регулярно поставляя 
сведения московской резидентуре. Если они окажутся ценными, то он мог бы 
получать неплохое жалованье, поступающее на его счет в Соединенном Королевстве, 
и его новоявленное богатство не вызывало бы подозрений. Возможно, после 
отставки ему дозволили бы выехать в Британию и тратить свои деньги, но даже и 
тут МИ-6, по всей видимости, стала бы убеждать его, что жить на родине лучше. 
Моей задачей на встрече с Симаковым было определить его возможности и 
побуждения, завербовать его, если в том будет смысл, потом убедить, что 
наилучшим выбором для него будет возвращение в Россию.

На следующей неделе Раймен, открывая мне дверь, выглядел мрачно. Привел меня в 
гостиную, там царила полутьма, так как шторы были задернуты для защиты от 
послеполуденного солнца. Толстый, бледный, небритый человек в обтягивающей 
синтетической тенниске и джинсах грузно поднялся с дивана, встав босыми ногами 
на пол. Раймен холодно представил меня, раздернул шторы и нашел повод уйти. 
Симаков злобно глянул на закрывшуюся дверь.

Возле дивана стояли два больших красных чемодана, связанных вместе веревкой. 
Рядом с ними – мятая картонная коробка с книгами и журналами, несколько 
раскрытых журналов валялось на низком кофейном столике рядом с немытыми чашками 
и обертками от бисквитов.

– Я переметнулся, – торжественно заявил Симаков с сильным русским акцентом. 
Сделал паузу, потом, поняв, что я не собираюсь восторженно обнимать его, 
поправил диванные подушки и сел снова.

– Расскажите сперва кое-что о себе, – попросил я, отложив разговор о его 
перебежничестве на потом. Симаков на хорошем английском изложил свою биографию. 
Родился он в бедной семье, в селе к северу от Киева; когда ему было пять лет, 
отец погиб в катастрофе на шахте, мать, когда ему шел восьмой год, умерла от 
туберкулеза, поэтому его и двух младших сестренок растила бабушка со стороны 
матери. Возможно, юному Симакову пришлось бы идти по отцовским стопам на 
донбасские шахты, не проявись у него в раннем возрасте талант к математике. 
Учился он лучше всех в классе, правда, пропустил одну четверть, когда сломал 
ногу и не мог ходить в школу за пять километров. С выражением гордости на лице 
Симаков порылся в коробке и достал в подтверждение школьные табели. Успехи в 
математике были единственной его надеждой избавиться от нищеты.

После школы Симаков поступил в военное училище в Киеве. Благодаря успехам в 
учебе был направлен в ракетные войска стратегического назначения на 
исследовательскую работу. Поступил в адъюнктуру в Ленинграде и защитил 
диссертацию. Занятия английским языком пробудили у него неугасающий интерес к 
Англии и в особенности к английской литературе; о пьесах Шекспира он знал 
гораздо больше меня. После защиты диссертации Симакова направили на ракетный 
полигон на Камчатке, и он весь срок службы проработал инженером-испытателем. В 
сорок с лишним лет он вышел в отставку, но не смог найти другой работы и 
вынужден был поселиться с женой и восьмилетней дочерью в двухкомнатной квартире 
старой тещи. Его военная пенсия обесценилась инфляцией, дочь заболела астмой, 
жена пришла в отчаяние. Жизнь стала невыносимой.

Терпение его подошло к концу, когда однажды утром он обнаружил свою "Ладу" 
стоящей со снятыми колесами на кирпичах. Поклявшись перебраться в Англию, где, 
как он наивно верил, ничего подобного не случается, Симаков принялся рыскать по 
улицам Москвы в поисках англичанина, который помог бы ему осуществить этот план,
 и наткнулся на Раймена. Судьба решила свести их вместе в трагедии, начало 
которой, как я видел, близилось.

Запросы Симакова были совершенно нереальными. За свой переход он хотел получить 
дом с соломенной крышей и полным цветов садом, сто тысяч долларов и 
"форд-орион". Он достал из коробки журнал "Автокар" и ткнул пальцем в 
фотографию машины своей мечты.

Поставить его на место – непростая задача. Убедить Министерство внутренних дел 
позволить ему остаться в Британии было бы трудно. МИ-6 могла попросить министра 
внутренних дел сделать для него исключение, только если бы он обладал какими-то 
секретами. Если бы он предоставил достаточное количество секретных материалов, 
он мог бы получить единовременно несколько тысяч фунтов. А потом ему пришлось 
бы полагаться на поддержку Департамента социального страхования. Скверный 
характер Симакова не облегчал положения вещей. Он быстро надоел Раймену, но 
настолько привык к тесноте в квартире тещи, что не мог понять, почему Раймен по 
горло сыт его пребыванием на диване.

– Не понимаю я Терри, – сказал Симаков, почесывая живот. – В Москве он вел себя 
словно брат после долгой разлуки. А теперь знать меня не хочет.

Раймен точно так же был недоволен создавшимся положением. Он считал, что 
исполнил свой долг, и ждал, что я избавлю его от Симакова.

– Жена готова от меня уйти, – объяснил он, когда Симаков не мог нас слышать. – 
Ему нельзя долго здесь оставаться.

Я не мог сразу же решить этой проблемы. Все зависело от того, какими секретами 
располагал Симаков, но я был не в состоянии оценить его сведения, для этого 
требовался технический специалист. Простясь с этой странной парой в Клэктоне, я 
вернулся в Сенчури-хаус.

В МИ-6 было около пятнадцати офицеров, дававших заключения в тех областях, в 
которых разведчики с их более широким профилем деятельности специалистами быть 
не могли. Например, в том, что касалось химического, ядерного и биологического 
оружия, баллистических ракет или зон особых интересов, скажем, нефтедобывающей 
промышленности Ближнего Востока. Мартина Ричардса, бросившего в свое время 
IONEC, готовили к работе в этом отделе.

Малкольм Найтли был специалистом по ракетам в Восточноевропейском управлении. 
Физик по образованию, он стал знатоком советских ракет в штабе военной разведки 
(DIS). Работал в МИ-6 уже два года прикомандированным, но надеялся стать 
постоянным сотрудником, судя по тому, как долго засиживался перед полной 
корзинкой входящих бумаг. Я организовал Найтли встречу с Симаковым в "Комнате 
14", апартаментах МИ-6 для собеседований в здании Адмиралтейства на Уайтхолле.

– Этот человек – сущий клад, – сказал мне потом. Найтли. – Мы должны добиться 
для него возможности жить в Англии.

И объяснил, что Симаков принимал участие во всех испытаниях советских ракет с 
1984 по 1990 год. Его сведения будут бесценны для DIS, GCHQ и, что еще более 
важно, для американцев. Найтли зарезервировал "Комнату 14" для целого ряда 
еженедельных бесед.

– Мы решили рекомендовать министру иностранных дел дать ему полный статус 
перебежчика, – сказал мне Рассел, когда первые отчеты дошли до него. – Вам 
нужно присвоить ему кодовое имя, написать представление министру иностранных 
дел и уладить вопрос о его переселении с AR (структурой, занимающейся 
переселением агентов).

AR облегчает перебежчикам вхождение в новую жизнь, когда они перестают быть 
полезными для МИ-6. У OVATION, NORTHSTAR и других знаменитых перебежчиков были 
закрепленные за ними офицеры AR, помогавшие им найти жилье, приспособиться к 
жизни в Британии, оформить пенсии и по возможности найти приличную работу. AR 
связалась с клэктонским отделением DSS и нашла маленький коттедж для Симакова, 
так что, по крайней мере, он больше не стеснял Раймена. Через несколько недель 
к Симакову вылетели жена с дочерью, и AR позаботилась о пособиях из 
Департамента социального страхования и об устройстве девочки в школу.

Я написал "представление" министру иностранных дел, указав, что есть основания 
разрешить SOU – Симакову было присвоено это кодовое имя – остаться в 
Соединенном Королевстве. МИ-6 не нуждается в разрешении проводить небольшие 
операции, такие, как TRUFAX. Но те, которые могут иметь затруднительные 
последствия или, как в данном случае, затрагивать интересы другой 
государственной службы, требуют разрешения министра иностранных дел. Дуглас 
Херд был очень придирчив при рассмотрении представлений, поэтому доводы мне 
требовалось подбирать тщательно.

Тем временем Найтли завершил очередной долгий опрос SOU. Под вечер он заглянул 
ко мне в кабинет, сжимая толстую пачку бумаг с записями, сделанными во время 
четырехчасовой беседы.

– Этот человек для нас просто неоценим, – восторженно произнес Найтли. – Он 
только что указал расположение новых стратегических командных пунктов русского 
министерства обороны. – Найтли продемонстрировал схематическую карту, где были 
указаны расположение и планировка новых, совершенно секретных командных пунктов 
где-то на Урале. Это был русский аналог американского комплекса NORAD в горах 
штата Колорадо. – Я подам это как СХ с пятью звездами. Донесение дойдет до 
премьер-министра, – сказал Найтли. Впоследствии он сообщил мне, что это 
донесение, в конце концов, попало в кабинет президента Джорджа Буша.

– Но сведений еще будет множество, – добавил он. – Кажется, SOU оставил блокнот 
с записями об испытаниях в швейной шкатулке своей тещи в Москве. Если мы сможем 
раздобыть этот блокнот, дел у нас будет по горло.

Найтли объяснил, что в блокноте отмечены пертурбации в траекториях всех 
баллистических ракет, выпущенных с камчатского полигона с конца 1987 года по 
начало 1990-го. В нарушение всех правил, SOU старательно записывал данные после 
каждого испытания в две обычные школьные тетрадки. Такие подробности позволят 
штабу военной разведки определить точность и дальность действия советских ракет.


Более того, Найтли собирался передать эти данные американцам, чтобы те смогли 
использовать их для усовершенствования установок противоракетной обороны. Это 
принесло бы большую славу МИ-6.

– Мы должны вывезти из Москвы этот блокнот, – заключил Найтли.




Глава 7. Московская операция





Я увидел Голдстайна в противоположном углу заполненного людьми зала приемов за 
секунду до того, как он заметил меня. Чуть располнел, ворот рубашки, должно 
быть, на пару размеров больше. Он все так же обожал галстуки от Гермеса, туфли 
"Гуччи" и дорогущие итальянские костюмы, что было чересчур крикливо даже для 
вкусов такой разношерстной публики, как эти собравшиеся в элегантном зеркальном 
зале делегаты конференции. Последний раз я встречался с ним более пяти лет 
назад, вскоре после истории с прослушкой. Однако это несомненно он. Что было 
уже совсем плохо и заставило меня внутренне сжаться, так это его взметнувшаяся 
вверх бровь и подобие дружеской улыбки в мою сторону, означавшие, что и он меня 
не забыл. Адреналин ударил мне в кровь не потому, что я терпеть не мог 
Голдстайна, вовсе нет, а потому, что в тот момент мне меньше всего хотелось 
напороться на кого-то, кто знал меня как Ричарда Томлинсона. Такая нечаянная 
встреча вполне могла привести к тому, что мне пришлось бы отменить операцию и 
позорно вернуться в Лондон с пустыми руками. А ведь мне стоило такого труда 
убедить Рассела, Бидда, Р5 и С/СЕЕ, что я именно тот человек, которого следует 
отправить в Москву за тетрадями Симакова. В конце концов, их добил мой аргумент,
 что поскольку именно я разрабатывал "легенду" Хантли как раз для подобной 
операции, то лучше моей кандидатуры им не найти. И все равно они неохотно 
отправили меня, сравнительно малоопытного сотрудника, на задание, которое могло 
быть сопряжено с риском. И Голдстайн – намеренно или по воле случая – делал 
этот риск вполне ощутимым.

Первый день работы конференции "Как делать бизнес в обновленной России-1992", 
организованной газетой "Файнэншл таймс" и проводившейся в роскошных интерьерах 
только что отремонтированного отеля "Метрополь" в самом центре Москвы, был 
более чем успешным. Зарегистрировавшись как Алекс Хантли из компании 
"Ист-Юропиен инвестмент", я легко затесался в толпу из иностранных бизнесменов, 
дипломатов и госслужащих, каждый из которых выложил полторы тысячи фунтов за 
участие в трехдневном мероприятии. Когда с докладами в день открытия было 
покончено, мы перебрались в импозантный зал с зеркалами, чтобы отдохнуть и 
пообщаться за бокалом шампанского. Сибирские предприниматели болтали с 
чиновниками Всемирного банка и МВФ, прощупывая почву относительно инвестиций в 
реконструкцию своих устаревших заводов. Нувориши из нефтяных баронов Казахстана 
обхаживали представителей "Бритиш петролеум", "Шелл" и "Амоко", обсуждая с ними 
условия создания совместных предприятий для освоения своих нефтяных и газовых 
месторождений. Торговцы из Армении и Грузии, алчущие доступа к дешевым кредитам 
и теоретическим познаниям, которые предоставляет финансируемый правительством 
Великобритании "Ноу-хау фанд", искали расположения британских дипломатов и 
сотрудников торгпредства. Российские политики фланировали по залу в 
сопровождении изящных переводчиц и на полном серьезе убеждали каждого, кто 
готов был слушать, что вкладывать деньги в их страну совершенно безопасно, 
несмотря на постоянную политическую нестабильность. Журналисты ловили обрывки 
разговоров в надежде по крупицам наклевать на статейку.

А ведь всего за несколько лет до этого, при прежнем советском, коммунистическом 
режиме, подобная свобода торговать, обмениваться информацией и дружить была 
совершенно немыслима. В России – стране только что победившего капитализма, 
перемены происходили в таком бешеном темпе, что это граничило с хаосом. Умные, 
предприимчивые, бесчестные и жадные в одночасье сколачивали себе состояния. 
Неосторожные или неудачливые с такой же легкостью все теряли. Свирепствовала 
инфляция, превращая в ничто зарплаты, сбережения, пенсии и сами жизни миллионов 
работников государственного сектора, которые не обладали нужной квалификацией 
или сноровкой, чтобы приспособиться к меняющимся временам. По всей стране 
десятки тысяч рабочих и инженеров военно-промышленного комплекса, который 
прежде финансировался государством, становились безработными, в то время как 
элита Москвы и Санкт-Петербурга вовсю делила между собой профессиональные ниши, 
которые были созданы капитализмом и системой свободной торговли: в банковском 
деле, в управленческом консалтинге, в импортно-экспортной торговле, в сфере 
финансовой отчетности и, к сожалению, не в последнюю очередь в организованной 
преступности.

И все же посреди всей этой неразберихи кое-что оставалось неизменным. Для двух 
древнейших в мире профессий в новой России наступила эпоха процветания, и 
представители обеих слетелись в "Метрополь" на запах власти и денег, который 
воцарился в отеле во время проведения конференции "Файнэншл таймс". Вечером 
накануне ее открытия облаченные в мини-юбки жрицы первой профессии расселись в 
Артистическом баре "Метрополя", пытаясь ввести в соблазн делегатов. И хотя в 
отличие от девиц из бара мы старались скрыть, кто мы такие, я был там далеко не 
единственным представителем второй из самых древних профессий. Некоторые из 
американских "дипломатов", что попивали липковатое от избытка сахара грузинское 
шампанское под небрежную болтовню о рекламе обезболивающих таблеток и 
дипломатических перипетиях, отчеты свои посылали в Лэнгли, а вовсе не в 
государственный департамент в Вашингтоне. Любезными и вроде бы ни к чему не 
обязывающими, расспросами они аккуратно прощупывали каждого русского, с которым 
встречались. Имеет ли он доступ к каким-либо секретам? Есть ли в нем те 
своеобразные психологические черты, что необходимы хорошему шпиону? И если да, 
то нуждается ли он в деньгах и готов ли продать секретную информацию?

Несомненно, там присутствовали и агенты ФСБ, но сказать определенно, кто именно,
 было невозможно. Скрываясь под личиной журналистов, бизнесменов, а может быть, 
даже одетых в смокинги официантов, они исподволь вели наблюдение за всеми 
делегатами и за дипломатами в особенности. Соглядатаи из ФСБ уже "наизусть 
знали физиономии, характеры, увлечения, детали биографий и даже ресторанные 
пристрастия всех подозреваемых иностранных разведчиков. Группы наружного 
наблюдения тайком следовали за их машинами по пути от дома до "Метрополя". Все 
их перемещения отслеживались. Стоило одному из них побеседовать с каким-нибудь 
русским слишком долго или оживленно, как личность этого русского тут же 
устанавливалась и бралась на заметку, заводилось досье, проверялись его место 
работы, материальное положение, наличие доступа к тайнам. И если дипломат снова 
вступал в контакт с тем же русским, поднималась тревога. Ничто не было 
оставлено на волю случая. После того как один из дипломатов, извинившись, 
посещал туалет, отхожее место тщательно проверяли: не сделал ли он закладку в 
тайник, чтобы ее потом смог забрать агент?

Я видел, как лавирует среди делегатов Гай Уилер, заместитель резидента в Москве,
 работавший под прикрытием советника по вопросам торговли посольства 
Великобритании. Прежде я встречался с ним лишь однажды, когда он ненадолго 
прилетал в Лондон на время отпуска, но зато имел с ним обширную переписку 
шифрованными телеграммами, в которых мы согласовывали все детали предстоящей 
операции. Уилер был живым воплощением классического образа британского шпиона. 
Получив степень бакалавра гуманитарных наук в Оксфорде, он недолго проработал в 
одном из старинных семейных банков Сити. Обходительный, прекрасно воспитанный, 
немного скучноватый, он идеально вписался в свою дипломатическую "легенду" и к 
работе относился крайне серьезно, недовольно хмурясь в ответ на шутки или 
легкомысленные ремарки, связанные со шпионским бизнесом. Подобно многим 
офицерам разведки, прошедшим через опыт работы в Москве, Уилер приобрел 
раздражающую привычку говорить чуть слышно, даже когда поблизости и в помине не 
могло быть посторонних ушей.

Уилер бросил взгляд в мою сторону и столь же быстро отвел глаза. Подойти ко мне 
и поздороваться он не мог: наблюдатели из ФСБ тут же сообразили бы, что мы 
знакомы. В то же время его беглый взгляд, в котором промелькнуло узнавание, 
придал мне ободряющей уверенности, что я здесь не в полном одиночестве, что 
есть хоть кто-то, кто может оценить мою работу.

Работая под дипломатическим прикрытием, Уилер занимался спокойной, чистой, 
своего рода джентльменской разновидностью шпионажа. Будь он уличен в 
деятельности, "несовместимой со статусом дипломата", его просто объявили бы 
persona non grata и отправили ближайшим самолетом домой. Разгорелся бы 
небольшой международный скандальчик, последовала бы ответная высылка с 
противоположной стороны, но никаких более серьезных мер в отношении разведчика, 
защищенного дипломатическим иммунитетом, предпринимать бы не стали. Гораздо 
сложнее и опаснее работать по "легенде" бизнесмена, журналиста или 
представителя любой другой профессии, потому что на них дипломатический 
иммунитет не распространяется.

С того момента, как Голдстайн заметил меня, действовать нужно было быстро. Он 
знал меня как Ричарда Томлинсона и явно все еще меня помнил. Ему стоило бросить 
всего несколько слов, чтобы от моей "легенды" не осталось камня на камне. Я уже 
мысленно видел свои имя и фотографию на первых полосах газет всего мира под 
заголовками об аресте британского шпиона. Ведь даже если я буду цепляться за 
свою выдуманную историю, русские в нее не поверят. Теоретически, в соответствии 
с российскими законами, за шпионаж меня могли приговорить к пожизненному 
заключению или даже расстрелу, но на деле русские не стали бы прибегать к таким 
драконовским наказаниям. Зато они, несомненно, постарались бы выжать из такого 
инцидента все, что поставило бы Великобританию в максимально неудобное 
положение.

Не замечать Голдстайна или делать вид, что мы не знакомы, было бы просто глупо. 
Он слишком хорошо меня знал, и такое поведение вызвало бы у него подозрения. Я 
решил взять быка за рога и довериться Голдстайну в надежде, что он не подведет.

Вежливо ускользнув от мсье Пуатье, француза из Лилля, специалиста по системам 
водоснабжения и канализации, который увлеченно описывал перспективы инвестиций 
в подлежащую скорой приватизации московскую канализационную систему, я 
направился в сторону Голдстайна. Он заметил мое приближение и тоже освободился 
от общества своих собеседников-бизнесменов.

– Привет, Эрнст! Рад снова тебя видеть. Я – Алекс. Помнишь, несколько лет назад 
мы работали вместе? – Я представился вымышленным именем, полагаясь на то, что 
Голдстайн поначалу растеряется.

– Конечно, я тебя помню. Только прости, как ты сказал, тебя зовут? – спросил он 
недоуменно.

– Не пойти ли нам подышать свежим воздухом, Эрнст? Прогуляемся немного. Мне 
нужно сообщить тебе нечто важное.

С некоторой неохотой Голдстайн согласился, мы выскользнули через боковую дверь, 
спустились по ступенькам и вышли в сыроватый вечерний воздух проспекта Маркса. 
Сидевшая на нижней ступеньке старуха, завернувшаяся в грязное одеяло, подняла 
на нас просительный взгляд. Протягивая к нам помятую жестяную банку, она что-то 
неразборчиво бормотала по-русски. И хотя мы не поняли ни слова, в ее голосе 
отчетливо звучало отчаяние. Эта фигура резко контрастировала с той обстановкой 
роскоши, которую мы только что покинули, и живо напоминала, какие страдания 
выпали в обновленной России на долю менее удачливых. На мгновение мне стало 
стыдно, что я прибыл сюда, чтобы шпионить, пользуясь воцарившимся хаосом. Все 
это были лишь игрушки в сравнении с той реальностью, в которой приходилось 
существовать этой пожилой женщине. Запустив руку в карман пиджака, я выгреб для 
нее все оказавшиеся в нем рубли.

Какое-то время мы с Голдстайном шли молча. Мы оба понимали, насколько наши 
маленькие проблемки и волнения тривиальны в сравнении с ситуацией этой бабульки.
 Я заговорил первым:

– Прости, Эрнст, за излишний драматизм, но, как полагаю, ты хотел бы услышать 
мои объяснения?

– Да. Что происходит? Помнится, тебя звали Ричардом. Почему же теперь ты Алекс?

Вкратце я поведал ему, как случилось, что я оказался в Москве под вымышленным 
именем. Голдстайн постарался скрыть свое изумление, но был явно заинтригован. 
Моя история произвела на него впечатление.

– Уверен, ты понимаешь, в каком я окажусь дерьме у себя на родине, если хоть 
что-то из того, что я тебе сказал, выплывет наружу, но ты ведь наверняка из тех,
 кто умеет держать язык за зубами, – сказал я, надеясь, что Голдстайн клюнет на 
мою маленькую лесть. – До окончания конференции нам с тобой лучше не общаться. 
Конечно, мы будем здороваться, но продолжительных разговоров нужно избегать. 
Когда вернемся в Лондон, угощу тебя обедом, тогда и поговорим как следует, – 
предложил я и сменил тему, поскольку мы уже приближались к главному входу в 
отель, у которого могла дежурить наружка ФСБ в ожидании, когда Уилер и другие 
подозреваемые в шпионаже лица начнут разъезжаться. Голдстайну хотелось 
вернуться в зал приемов, и потому, поболтав с ним еще немного, я пожал ему руку 
и поднялся наверх в свой номер, чтобы все хорошенько обдумать.

На эту операцию ушли месяцы планирования и подготовки, к тому же на нее уже 
были потрачены приличные деньги. Если я сейчас прерву ее осуществление, все 
пойдет насмарку. А с другой стороны, мог ли я полностью положиться на 
Голдстайна? Он сообщил мне, что вечером того же дня у него ужин с несколькими 
приближенными Ельцина, во время которого он рассчитывает провернуть крупную 
сделку. Одно его неосторожное слово под воздействием лишней рюмки водки, и я 
могу оказаться в Лефортовской тюрьме. И все же, хотя я очень нервничал при 
мысли о необходимости продолжать операцию, отступать было уже поздно. Завтра я 
заполучу тетради, как и было намечено. Приняв это решение, я встал, прихватил 
свою спортивную экипировку и спустился в оздоровительный центр при гостинице.

Высокий длинноногий мужчина пятидесяти, но в хорошей для своего возраста форме, 
занимал один из тренажеров – беговых дорожек. Для разминки я встал на такой же 
рядом с ним.

– Добрый день, – приветствовал он меня в той доброжелательной, но 
снисходительной манере, в какой армейские офицеры обращаются к своим солдатам. 
Мы представились друг другу. Он был из "Контрол риске" – агентства 
корпоративной безопасности, которое готовило консультационный отчет для своих 
клиентов, пожелавших вложить деньги в России.

– Чертовски рад, что оказался здесь, – сказал он. – Я впервые в России, здесь 
интересно. Вот только до сих пор не возьму в толк, как мне дали визу.

– Почему это? – спросил я.

– Я ведь армейский полковник. Они тут повсюду за мной следят. – Он кивнул в 
сторону молодого человека, упражнявшегося на гребном тренажере. – С этим все в 
порядке. Можно разговаривать свободно. Он англичанин, работает на "Морган 
Гренфелл". Я уже успел проверить, – сообщил полковник заговорщическим шепотом.

Я сдержал позыв рассмеяться над его разыгравшимся воображением и сосредоточился 
на беге. Полковника я снова увидел следующим утром на проспекте Маркса. Он 
изучал лица прохожих с сосредоточенностью полицейского, высматривающего на 
трибуне во время футбольного матча лица известных хулиганов. Пройдя метров 
пятьдесят, он вдруг остановился и наклонился, чтобы заняться шнурками своих 
ботинок, осторожно оглядываясь в поисках привидевшегося ему "хвоста".


x x x

В то утро я побывал на последних лекциях в "Метрополе". Гвоздем программы стало 
выступление Виктора Черномырдина – будущего премьер-министра, а тогда главы 
Газпрома, огромной российской газодобывающей корпорации. Послушать его приехали 
несколько работников британского посольства, включая и Уилера, чье прикрытие 
давало ему удобный предлог побывать на подобном мероприятии. Я тоже что-то 
царапал в блокноте, чтобы соответствовать "легенде", но содержания лекции почти 
не улавливал. Мыслями я полностью сосредоточился на предстоящем деле.

Наскоро пообедав, я поднялся к себе в номер, хорошенько запер дверь и вынул из 
"дипломата" тетрадь для записей формата А4 производства фирмы "У.Х.Смит". 
Страниц двадцать в ее начале я заполнил записями с конференции, которые в 
Лондоне были никому не нужны. А вот пятую страницу с конца я аккуратнейшим 
образом вырвал, перешел в ванную и расстелил ее на пластмассовой крышке унитаза,
 после чего достал из дорожного несессера флакон лосьона после бритья "Ральф 
Лорен поло спорт". Смочив небольшой ватный шарик подмененным содержимым флакона,
 я стал медленно и методично водить им по поверхности бумаги. Через несколько 
секунд на нем стали проступать крупные русские буквы, выведенные почерком 
Симакова, которые постепенно темнели, приобретая насыщенный розовый цвет. Я 
тщательно просушил бумагу гостиничным феном, стараясь не помять ее слишком 
сильно и в то же время хотя бы частично удалить резкий парфюмерный запах. 
Листок выглядел теперь как самое обычное письмо, только написанное несколько 
необычными розовыми чернилами. Затем я потянул за мягкую, телячьей кожи 
внутреннюю обивку "дипломата", которым меня снабдили в отделе технического 
обеспечения, отодрал ее от "липучки", крепившей ее к корпусу чемоданчика, 
вложил письмо в образовавшуюся узкую щель и вернул обивку в первоначальное 
положение. Обнаружить такой тайник можно было только при тщательном обыске.

Р5, в свое время работавший в московской резидентуре, объяснил, что такому 
новичку в разведке, каким был я, не стоило даже пытаться применять методы 
обнаружения слежки в российской столице. "Их служба наружного наблюдения 
действительно работает очень хорошо, – говорил он. – Даже разведчикам с большим 
опытом обнаружения "хвостов" в Москве приходится тяжело. Обычно требуется 
месяцев шесть, чтобы вновь прибывший наш сотрудник научился четко их вычислять. 
Тебе нет смысла даже пробовать". Тем не менее по дороге от "Метрополя" до 
станции метро я не удержался от того, чтобы не использовать все попадавшиеся 
мне естественные ловушки для соглядатаев, вроде лестниц, где со следующего 
пролета хорошо виден предыдущий, подземные переходы под улицами с оживленным 
движением, крупный универсальный магазин. Никаких очевидных признаков слежки за 
собой я не заметил.

Поездка в Зеленоград – пригород Москвы, где располагалась российская версия 
Силиконовой долины, была делом долгим, утомительным и сложным. Немногие из 
жителей этого городка ведали, что своим появлением он был обязан двум 
эксцентричным перебежчикам из США, помогавшим в годы Второй мировой войны 
советскому шпиону Джулиусу Розенбергу, потом укрывшимся в СССР и ненадолго 
возглавившим советскую микроэлектронику. Теперь в Зеленограде царило запустение.
 Брошенная недостроенной высотка на центральной площади возвышалась над статуей 
Ленина символом горькой судьбы, постигшей прежнюю гордость российской науки и 
техники.

Р5 приказал мне пользоваться только обычным городским транспортом, поскольку 
риск, что водитель предоставленного "Метрополем" такси доложит куда следует об 
иностранце, совершившем поездку по необычному маршруту, был слишком велик. 
Одряхлевшая, но удобная система Московского метрополитена позволяла мне 
проделать только часть маршрута; далее мне предстояло продолжить путь 
автобусами. Симаков дал на этот счет четкие указания. Сначала до метро "Речной 
вокзал" – конечной остановки на зеленой линии, затем автобусом номер 400 до 
Зеленограда, где нужно было пересесть на местный автобус. Однако этой 
информации было уже больше года, а московская резидентура не в состоянии была 
перепроверить ее, поскольку подозрения могла вызвать поездка в Зеленоград 
любого из ее сотрудников, даже одного из секретарей, наружное наблюдение за 
которыми не было постоянным. Оставалось только надеяться, что маршруты за это 
время не изменились, а если даже изменились, у меня всегда оставалась 
возможность сориентироваться, читая написанные кириллицей указатели направлений,
 расположенные над лобовым стеклом автобусов.

В три часа дня автобус подвез меня к небольшому, запущенному скверу рядом с 
домом, где прежде жил SOU. Он считал, что выйти из автобуса лучше всего здесь. 
Этот жилой квартал выглядел безлюдным и наводил тоску, которая еще более 
усугублялась пасмурным небом над головой. Повсюду стояли серые, уродливые, 
почти не отличимые друг от друга многоквартирные дома, которые преобладали по 
всей Москве. Больше всего поражало отсутствие ярких красок. Трава пожухла, 
деревья стояли голыми, и даже несколько припаркованных в округе "Жигулей" имели 
тусклую серую или коричневую окраску. Одна из машин была без колес и стояла на 
подложенных под нее кирпичах. "Уж не Симакова ли это старый лимузин?" – 
промелькнула у меня мысль. За исключением пары малышей, раскачивавшихся на 
единственных исправных качелях в сквере, вокруг никого не было видно. Я 
определил свое местонахождение, припомнив детали нарисованного SOU плана. В 
точном соответствии с ним я увидел поодаль, на противоположной стороне широкой 
проезжей части, угол темно-зеленого дома, который выглядывал из-за другого, 
точно такого же. Я пересек улицу по пешеходному переходу, имея последнюю 
возможность проверить, нет ли за мной слежки.

Домофон при входе в подъезд оказался сломанным, и потому отпала нужда 
воспользоваться комбинацией цифр, которую я заучил наизусть еще в Лондоне. В 
замусоренном подъезде воняло мочой и блевотиной, стены были испещрены надписями.
 Я без особой надежды потыкал в кнопку вызова лифта. Симаков говорил, что лифт 
в его доме не работал годами. Вот и сейчас он не подавал никаких признаков 
жизни, и мне пришлось начать малоприятное восхождение на восьмой этаж, думая 
про себя, что теперь стало понятно, почему пожилая теща Симакова едва ли вообще 
выходит из дома.

Я слегка постучал в ободранную металлическую дверь квартиры номер 82а, но 
ответа не последовало. Я постучал еще, чуть посильнее, но за дверью по-прежнему 
царило молчание. Обеспокоенный, что мой визит совпал с одним из тех редких 
случаев, когда теща Симакова куда-то уезжала, я забарабанил со всей силы. 
Наконец, я услышал нервный женский голос:

– Кто там?

В ответ я выдал тщательно заученную и отрепетированную тираду по-русски:

– Меня зовут Алекс. Я английский друг вашей дочери и ее мужа. У меня для вас 
письмо.

Она произнесла фразу, которую мой скудный запас русских слов не позволил понять 
даже приблизительно, и я лишь снова повторил заученное. В двери отсутствовала 
прорезь для корреспонденции, куда я мог бы опустить письмо Симакова, и потому у 
меня просто не было другого выхода, кроме как завоевать ее доверие и сделать 
так, чтобы она открыла дверь. После того как я повторил свой текст трижды, 
опасаясь, как бы не привлечь чрезмерного любопытства соседей, внутри лязгнул 
тяжелый засов, и дверь, удерживаемая цепочкой, приоткрылась на несколько 
сантиметров. Я просунул письмо в щель и успел только заметить, как его взяла 
морщинистая рука. Дверь снова закрыли и бесстрастно заперли на засов.

Я подождал минут пять, глядя вниз на улицу сквозь узкое грязное оконце рядом с 
мусоропроводом, и постучал снова. На этот раз дверь тут же распахнулась, и 
крошечная старая леди пригласила меня войти в тускло освещенную квартиру, 
беззубо улыбаясь мне и жестом указывая, что я могу сесть на диван. Это был 
единственный более или менее приличный предмет меблировки в чистенькой, но 
плоховато обставленной комнате. Старушка пробормотала что-то, воспринятое мною 
как формула гостеприимства. Поэтому я энергично закивал в ответ, и она тут же 
пропала на кухне. Симаков рассказывал мне, что по российским стандартам его 
теща считалась достаточно обеспеченной женщиной, но, осмотревшись в этой 
малогабаритной квартирке, я стал понимать, почему он и его семья предпочли 
отсюда сбежать. Как и обещал Симаков, в одном из углов комнаты стояла корзинка 
для шитья, в которой, если он прав, все еще должны были лежать две синие 
ученические тетради.

Через несколько минут старушка вернулась с чашкой крепкого переслащенного чая, 
который я принялся прихлебывать скорее из вежливости, нежели жажды. В письме 
SOU указал некоторые из своих личных вещей, за которыми я якобы и приехал. 
Хозяйка захлопотала, забегала по квартире, и в центре комнаты стала постепенно 
расти куча из книг, одежды и разных безделушек (каждый из найденных предметов 
она отмечала в списке). Выжидая момента завладеть тетрадями, я подумал, как 
похоже это на Симакова: воспользоваться случаем, чтобы я притащил в Англию чуть 
ли не все его старые пожитки.

Когда его теще снова что-то понадобилось на кухне, я вскочил с дивана и 
бросился к корзине. Как и уверял Симаков, там по-прежнему лежали две 
ученические тетради. Я быстро заглянул в них и увидел, что они сплошь исписаны 
рядами цифр. Спрятать тетради я предпочел в одну из еще не до конца заполненных 
вещами картонных коробок, которая была поменьше других.

Взглянув на тикавший на серванте механический будильник, я увидел, что было уже 
четыре часа, то есть оставалось всего полчаса до наступления темноты. Блуждать 
во мраке, добираясь до центра Москвы с помощью плохо знакомой системы 
общественного транспорта, было бы нелегко. Настала пора убираться отсюда. Чаша 
моего терпения переполнилась, когда старушка добавила к куче вещей пару 
ярко-красных вязаных свитеров Симакова. На языке жестов я, как сумел, объяснил 
ей, что возьму только одну коробку. До нее дошло, и она стала отбирать то, что 
было важнее. Пять минут спустя я уже выходил из этой мрачноватой квартиры.

Не без труда я спустился по лестнице и перешел улицу к автобусной остановке, 
держа "дипломат" в одной руке, а другой прижимая к себе тяжеленную коробку с 
бесценными тетрадками. Велик был искус выбросить избыточный груз. Кстати, о том,
 стоит ли везти в Лондон симаковское барахло, возникли ожесточенные дебаты еще 
в нашей штаб-квартире. Р5 резко выступал против, считая, что этим мы создаем 
себе дополнительную головную боль и берем на себя излишние обязательства. В 
пику ему начальник SB считал, что только так я получу благовидный предлог 
посетить тещу Симакова. Если бы меня задержали на обратном пути в отель, я мог 
бы прикинуться невинной овечкой: что, мол, Симаков – мой лондонский приятель – 
попросил привезти кое-какую одежду, а про какие-то там стратегически важные 
тетради я и знать не знаю. В конце концов, мудрость начальника отдела 
безопасности возобладала, и мне пришлось тащиться обратно в "Метрополь" с 
тяжелой ношей.

На следующее утро после неспешного завтрака в Боярском зале ресторана 
"Метрополь" я позвонил в посольство Великобритании и попросил разрешения 
поместить библиотеку торгового представительства якобы для того, чтобы получить 
некую информацию для "Ист-Юропиен инвестмент". Как и было намечено, на мой 
звонок ответил один из секретарей МИ-6, который поинтересовался, не пожелаю ли 
я встретиться с советником посольства по вопросам торговли. Встреча была 
означена на 11.30, и я отправился пешком в недальний путь от "Метрополя" через 
Красную площадь, затем по мосту на другой берег Москвы-реки к Британскому 
посольству, что находилось прямо напротив Кремля. Р5 и начальник отдела 
безопасности сошлись во мнении, что мне нужно будет избавиться от тетрадей как 
можно скорее, и по плану я должен был оставить их в посольстве, чтобы потом их 
переправили в Лондон диппочтой. Что даже такой вариант действий не был 
полностью безопасен. Персонал резидентуры в своей работе исходил из того, что 
прослушиваются все помещения посольства, за исключением специально 
оборудованной комнаты, которую подвергали регулярным электронным "чисткам". 
Кроме того, как и большинство посольств иностранных государств, наше нанимало 
на работу клерков, шоферов и уборщиц из числа местных жителей, каждый из 
которых, как предполагалось, строчил донесения в ФСБ. Здание посольства 
находилось под наблюдением. Мой телефонный звонок был наверняка перехвачен, и 
соглядатаям на тайном посту через реку от посольства сообщено, что в 11.30 
должен появиться некий бизнесмен.

После того как я показал дежурной паспорт на имя Хантли, она провела меня в 
коммерческий отдел, где, к своей радости, я увидел сидевшего за столом Уилера.

– О, мистер Хантли, я полагаю? – Он приподнялся из-за стола, чтобы 
поздороваться со мной. Мы обменялись рукопожатиями, делая вид, что никогда 
прежде не встречались.

– Присаживайтесь, мистер Хантли.

– Простите, что вы сказали? – переспросил я. Уилеру пришлось повторить фразу 
громче, сопроводив свои слова приглашающим жестом.

– Чем могу служить?

Десять минут спустя я уже возвращался в отель с "дипломатом", набитым брошюрами 
о возможностях бизнеса в России, изданными посольством и министерством торговли 
и промышленности. Самое главное, я сбыл с рук тетради SOU. По заранее 
оговоренному плану я как бы случайно оставил на столе Уилера свой номер 
"Файнэншл таймс", в который были вложены тетради. Я еще не успею дойти до 
собора Василия Блаженного, как данные по запускам ракет уже будут в руках 
секретаря резидентуры, который подготовит их к отправке очередной 
дипломатической почтой. Учитывая, что она отправлялась в Лондон тем же вечером, 
в Сенчури-хаус тетради окажутся раньше, чем туда попаду я сам.

Как и многие другие делегаты конференции, я вылетел в Лондон на следующий день. 
Был в числе пассажиров и мой знакомый полковник, который исподтишка бросал 
взгляды через плечо, даже когда мы уже занимали места в "Боинге-757"компании 
"Бритиш эйрвейз".


x x x

После того как я отчитался об успешной миссии в Москве, Рассел предложил мне 
стать представителем UKA в комитете МИ-6 по легальным прикрытиям. Этот 
аналитический орган был создан для того, чтобы могли обмениваться между собой 
идеями и опытом все резидентуры, работавшие под "крышами" легальных британских 
представительств, а также UKA (управление Восточной Европы), UKB (управление 
Западной Европы), UKC (управление Африки, то есть в первую очередь 
Южно-Африканской Республики), UKD (управление Ближнего Востока, исключая Иран), 
UKJ (управление Японии), UKO (управление Индии и Пакистана) и UKP (управление 
Ирана). В комитет входили посланцы от каждой из резидентур, почти все офицеры 
отдела обеспечения безопасности операций SB и представители центрального 
аппарата. Резидентуры постоянно разрабатывали новаторские варианты прикрытий, и 
присутствие на заседаниях комитета давало увлекательную возможность заглянуть в 
процесс работы этой "творческой кухни". К примеру, Кеннет Роберте, бывший 
офицер полка Блэкуотч и журналист "Таймс", работавший теперь в отделе UKO, 
сумел убедить видного члена палаты лордов от консервативной партии назначить 
его своим личным эмиссаром в Индии. Это давало Робертсу беспрецедентно 
свободный доступ в самые высшие круги индийского общества, который он в полной 
мере использовал, чтобы присылать в центр ценнейшие донесения о программе 
разработки Индией собственного ядерного оружия.

Ник Лонг, обучавшийся вместе со мной на подготовительных курсах, разъезжал 
теперь по Южной Африке под видом торговца кормами для кур. Под такой "крышей" 
он имел удобную возможность встречаться со своими агентами в Африканском 
национальном конгрессе (ANC) и партии Инката в самых отдаленных сельских 
районах. Еще один наш офицер, который прежде чем прийти работать в МИ-6, 
получил профессию хирурга-ветеринара, только что вернулся из оплаченной ODA – 
Департамента развития заморских территорий – поездки по Ирану, где обучал 
местных ветеринаров приемам иммунизации скота от различных заболеваний. Маршрут 
поездки проходил через большинство иранских центров ветеринарных исследований, 
под вывеской которых могли скрываться заводы по производству биологического 
оружия, поэтому МИ-6 сочла необходимым внедрить в команду врачей соответственно 
подготовленного разведчика.

На одном из заседаний зашла речь о том, какие существуют возможности для 
засылки "нелегалов" во враждебные нам страны. "Нелегалами" называются тщательно 
подготовленные агенты разведки для работы под тем или иным недипломатическим 
прикрытием в течение длительного времени, не вызывая подозрений. Советская 
разведка широко использовала таких агентов на Западе приблизительно до 1970 
года. В 60-е годы трое активно работавших русских "нелегалов" были разоблачены 
в Великобритании. Первым из них стал сотрудник КГБ Конон Трофимович Молодый, 
который под именем Гордона Лонсдейла (давно умершего канадца финского 
происхождения) владел в Лондоне фирмой по сдаче в аренду игровых автоматов, 
являвшейся прикрытием для его шпионской деятельности с 1955 по 1960 год, когда 
он был разоблачен и арестован. Двумя другими были Моррис и Лона Коэны – 
американцы, которых КГБ завербовало и снабдило фальшивыми новозеландскими 
документами. Они вели шпионскую работу в Лондоне под видом четы букинистов 
Питера и Хелен Крюгеров.

Недавние перебежчики, агенты NORTHSTAR и OVATION, засвидетельствовали, что КГБ 
больше "нелегалов" не использует. Там поняли, что затраты на подготовку таких 
агентов крайне редко компенсируются их шпионским "уловом". Комитет по легальным 
прикрытиям быстро пришел к такому же выводу. В заключении комитета говорилось, 
что подготовка одного разведчика-"нелегала" до необходимого уровня имеет смысл 
только в том случае, если у него на контроле будет находиться один, а еще лучше 
два крайне ценных агента, высокое положение которых в обществе сделает 
невозможными оперативные контакты с ними сотрудников местной резидентуры. К 
тому же Россия оставалась единственной страной, где от иностранного разведчика 
действительно требовался высокий уровень обученности, а служба контрразведки 
была по-настоящему мощной, чтобы оправдать наши затраты на подготовку.

Впрочем, представители UKC заявляли, что к таким странам следует отнести и ЮАР. 
Даже после краха апартеида британские интересы на южной оконечности 
африканского континента оставались настолько обширными, что МИ-6 продолжала 
вести там активную работу. Кроме того, в период правления режима апартеида она 
настолько успешно занималась там вербовочными операциями, что целый ряд ее 
агентов добились теперь высоких постов в Африканском национальном конгрессе. 
Как не без сарказма говорил Лонг: "Просто поразительно, сколь многие из тех, 
кто шпионил на нас по так называемым идеологическим мотивам, продолжают с 
довольным видом класть себе в карман вознаграждение за шпионаж и теперь, когда 
апартеида уже нет".

Вернувшись к себе в отдел несколько дней спустя, я снова стал раздумывать над 
проблемой "нелегалов", и тут меня осенило, что подходили мы к ней не с той 
стороны. Вместо того чтобы вкладывать огромный труд в разработку фальшивой 
"легенды" и прикрытия для уже действующего офицера МИ-6, почему бы нам не 
подыскать человека, не связанного со спецслужбами, но с подходящими 
профессиональными и личностными характеристиками. Его можно было бы тайно, под 
чужим именем провести через систему обучения IONЕС, а потом отправить в 
интересующую нас страну уже под своим именем и под прикрытием его подлинной 
профессии.

Расселу идея приглянулась, и он попросил меня написать меморандум с детальной 
разработкой этого плана. Тем временем Лесли Милтон – мой приятель еще со 
студенческой скамьи в Кембридже, сменив несколько мест работы в Сити и получив 
степень магистра по специальности "экономическое управление", стал независимым 
консультантом по инвестициям в Лондоне. Он не был женат, и потому ничто не 
мешало ему отправиться заниматься бизнесом за границу. Более того, родился он в 
Нью-Йорке и в дополнение к британскому паспорту имел еще и американский, что 
позволяло ему еще более дистанцироваться от подозрений в связи с МИ-6.

Мой план одобрили, Милтона завербовали в МИ-6, и в марте 1993 года он приступил 
к обучению. Его настоящее имя и прежняя биография оставались тайной для 
большинства сотрудников нашей штаб-квартиры и даже соучеников по IONЕС. Ему 
присвоили псевдоним Чарльз Дерри, и под этим именем включили в список 
дипломатов, то есть штатных сотрудников FCO. А несколько месяцев спустя, когда 
он успешно окончил курсы, по нашей конторе был пущен слух, что у него тяжело 
заболел отец и ему пришлось уйти из МИ-6, чтобы взять на себя ведение семейного 
бизнеса. Он с грустью в глазах распрощался с коллегами и пропал.

Примерно через месяц он вынырнул в Йоханнесбурге под своим настоящим именем в 
роли финансового консультанта из Америки. Он снял небольшой отдельно стоящий 
дом в престижном районе Парквью и открыл консультационную фирму, оказывающую 
услуги тем, кто желал вложить средства в развивающуюся экономику простившейся с 
апартеидом Южной Африки. Его жилище находилось в удобной близости от домов двух 
наиболее важных агентов МИ-6 в ЮАР – большого армейского чина и крупного 
правительственного чиновника. Оба были завербованы в самом начале подъема по 
карьерной лестнице, но достигли потом таких высот, что ни один сотрудник 
резидентуры не мог бы контактировать с ними, не вызывая подозрений.

Милтон же встречался с этими агентами два раза в месяц у себя дома или же 
вполне открыто в ресторанах и барах самых фешенебельных кварталов Йоханнесбурга.
 Эти встречи ни у кого не вызывали любопытства, но если бы кто-то и 
поинтересовался, то получил бы вполне правдивый ответ, что Милтон 
консультировал их по финансовым вопросам. Правдивый потому, что Милтон и в 
самом деле помогал им вкладывать весьма существенные шпионские гонорары таким 
образом, чтобы ни коллеги, ни даже жены и другие члены семей не заметили роста 
их благосостояния. Свои донесения с информацией, полученной во время этих 
встреч, Милтон кодировал с помощью весьма надежной и в то же время продающейся 
в обыкновенных магазинах компьютерной программы PGP и отправлял в Лондон через 
Интернет.

Операция была простой, экономичной и совершенно безопасной. Если бы даже 
южноафриканские спецслужбы в чем-то заподозрили Милтона, им бы никогда не 
удалось обнаружить ни малейших улик, чтобы привлечь к суду его самого или его 
агентов, к тому же американский паспорт Милтона направил бы все подозрения в 
сторону Лэнгли, а не Сенчури-хаус.

Помимо России, UKA отвечало за проведение операций под легальным прикрытием в 
других странах Восточной Европы. Причем со времени окончания "холодной войны" 
до начала 1992 года только Россия и представляла сколько-нибудь существенный 
интерес. Однако распад Югославии породил новые проблемы. Хорватия и Словения 
уже были признаны Европейским сообществом в качестве независимых государств. 
МИ-6 испытывала все возрастающие трудности в стремлении контролировать этот 
регион, поскольку в каждой из получивших независимость стран нужно было 
создавать резидентуру.


x x x

Помимо двух сотрудников, которые уже работали в Белграде, в штате МИ-6 имелся 
всего лишь один офицер, владевший сербскохорватским. Но и он только что прошел 
длительное обучение финскому языку и готовился на три года отбыть в Хельсинки. 
Департаменту кадров не улыбалось, чтобы потраченные на него деньги вылетели в 
трубу из-за вынужденного переезда на Балканы, и потому трое других сотрудников 
были срочно командированы на ускоренные курсы сербскохорватского. Однако 
овладеть им в той степени, которая необходима для работы в стране, они могли не 
ранее, чем через девять месяцев. А до того времени помощь белградской 
резидентуре призвано было оказать UKA. Поскольку никто из нас сербскохорватским 
не владел, возможности наши оказались весьма ограниченными. В лучшем случае мы 
могли, вероятно, поддерживать связь с теми из их агентов, которые говорили 
по-английски. Рассел распорядился, чтобы я побеседовал с Р4 – штабным офицером, 
который курировал операции на Балканах.

Р4 получил свое назначение годом ранее, когда это была непыльная, но и не 
особенно перспективная должность, то есть до того, как в Югославии началась 
серьезная заваруха. Прежде он некоторое время служил в Северной Ирландии, пока 
ответственность за эту провинцию не перешла к МИ-5, потом выполнял 
необременительные обязанности связного в нескольких спокойных европейских 
странах. В конторе он был знаменит, главным образом, своей манерой одеваться, 
которая наверняка привела бы в восторг какого-нибудь болгарского таксиста. За 
глаза ему прилепили кличку Щеголь, хотя Стиляга или Пижон подошли бы ему в той 
же степени. Неожиданно и резко возросшая важность должности Р4 подарила ему 
шанс побороться за более высокое место в нашей иерархии, и он взялся за дело с 
ошалелым энтузиазмом.

– Разумеется, у меня есть работа как раз для вас, – сказал Щеголь, выглядывая 
из гороподобной груды входящих бумаг на своем напоминающем свалку рабочем столе.
 – Нам дали наводку, что сербский журналист Зоран Обрадович может быть хорошим 
объектом для вербовки. – Он покопался в бумажном хаосе перед собой и 
выудил-таки нужную папку. – Ему за тридцать, военный корреспондент независимой 
газеты "Време", регулярно сотрудничает с антиправительственной радиостанцией 
"В-92", – добавил Щеголь. – Он не раз делал высказывания либерального и 
антивоенного толка как на публике, так и в личных беседах с BEAVER. Оперативный 
псевдоним BEAVER носил проверенный в деле британский военный репортер, 
связанный с отделом I/OPS. В прошлом он уже дал нашему ведомству несколько 
ценных наводок. – Щеголь передал мне досье на Обрадовича, не преминув снять с 
папки сопроводиловку и расписаться в ней. Это означало, что с этой минуты за 
сохранность досье отвечал уже я.

– Подберите себе новый псевдоним, разработайте "легенду" и отправляйтесь в 
Белград. Добираться придется наземным транспортом через одну из соседних стран. 
Прямые авиарейсы туда отменены из-за санкций ООН.




Глава 8. Готов на все сто





– А знаешь, Бен, я ведь тебе проверочку устроил... – Обрадович отвел глаза и 
продолжал чуть тише, – через некоторых моих друзей... через знакомых в полиции. 
– Он дотянулся до пачки "Мальборо-лайтс", затерявшейся среди разоренной 
сервировки затянувшегося пьяного обеда, и церемонно прикурил. Медленно выпустив 
струйку дыма, он сделал еще затяжку, с мелодраматическим выражением выдохнул 
дым и снова пристально посмотрел мне в глаза. – На это ушло некоторое время, но 
твои документы, твоя журналистская аккредитация... что ж, они вроде бы 
подлинные. – Обрадович опять поднес к губам сигарету, наблюдая за моей реакцией.
 Я поднял бокал с водой, стараясь выглядеть как можно спокойнее, хотя понимал, 
что он определенно играет со мной в кошки-мышки. Мне нужно было как можно 
быстрее уносить ноги из этого гостиничного обеденного зала. Если Обрадович 
действительно попросил сербскую тайную полицию проверить меня, то ему должно 
быть известно, что мое удостоверение независимого журналиста – чистейшая "липа".


Это было мое второе рандеву с Обрадовичем. Двумя неделями ранее я прибыл из 
Лондона, чтобы встретиться с ним в том же кафе в центре Белграда. Санкции ООН 
против Сербии, введенные год назад, соблюдались жестко, и долететь до Белграда 
самолетом не было никакой возможности. Выход состоял в том, чтобы добраться до 
Будапешта, а остальные 370 километров до Белграда проехать за ночь автобусом. 
При нашем первом свидании Обрадович произвел впечатление многообещающего 
субъекта для вербовки. Свободный журналист, слегка за тридцать, выходец из 
межнациональной сербскохорватской семьи, он публично заявлял о своей 
нейтральной позиции в гражданской войне и упрямо называл себя "югославом" по 
национальности. Несмотря на свои антивоенные взгляды, он имел доступ в высшие 
военные и политические круги как Сербии, так и Хорватии. Он с большой 
готовностью схватил предложенный мною "гонорар за консультацию" в размере 500 
немецких марок, а черты его припухшего лица выдавали страстишку к импортному 
вину, качественной пище и западным сигаретам: в условиях действия санкций все 
это было запредельно дорого, но я-то мог с легкостью удовлетворить его аппетиты.
 В Обрадовиче я увидел все классические характеристики хорошего агента: он был 
достаточно информирован, легко доступен для контактов и имел реальные мотивации 
для вербовки.

Когда после первой поездки я вернулся в Сенчури-хаус, Щеголь с большим напором 
порекомендовал мне как можно скорее опять отправляться в Белград и продолжить 
работу с Обрадовичем, который представлялся личностью, способной заполнить 
пробелы в разведывательных донесениях белградской резидентуры.

Мое второе путешествие снова началось с вполне заурядного перелета в Будапешт 
под именем Бена Пресли, независимого журналиста. При мне был фальшивый членский 
билет NUJ (Национального союза журналистов Великобритании), чековая книжка 
"Королевского шотландского банка" да кредитная карточка в бумажнике, а больше 
ничего, чтобы документально подтвердить мою "легенду". Хотя автобус под завязку 
был забит сербами и их огромными чемоданами, которые распирало от дефицитных в 
условиях санкций товаров, путешествие прошло спокойно, и я имел возможность 
поспать несколько часов...

...Вибрация, прокатившаяся по всему корпусу "Икаруса", когда водитель заглушил 
двигатель, мягко вывела меня из забытья. Я протер сначала свои глаза, потом 
запотевшее оконное стекло. Свет тускловатых люминесцентных ламп плохо 
справлялся с туманом и темнотой, но я сумел разглядеть, что мы стоим на 
венгеро-югославской границе. Было четыре часа утра, и все до единого места на 
парковке оказались заняты или маленькими и явно перегруженными легковушками 
марки "застава" или грузовичками, на плоских кузовах которых громоздились 
высоченные груды товаров, накупленных в Венгрии. Несмотря на неурочный час, на 
границе выстроилась длинная очередь сербов, дожидавшихся, чтобы им проставили 
штамп в паспорте. Водитель нашего автобуса что-то громогласно объявил и пустил 
по салону листок бумаги, подколотый к папке из плотного картона. Очевидно, это 
было нужно для пограничников. Когда пришла моя очередь, я увидел, что требуется 
указать фамилию и номер паспорта. Все еще полусонный, я начал было выводить 
печатными буквами свою настоящую фамилию, но спохватился, густо зачеркнул 
написанное и внес в список псевдоним. Никто не обратил на мою ошибку внимания, 
но этот не имевший никаких последствий инцидент заставил меня окончательно 
проснуться.

Всего через несколько минут внутрь автобуса взобрался сербский пограничник в 
плотном темно-синем плаще и с автоматом поперек груди. Он просмотрел наш список,
 прорявкал какой-то приказ – очевидно, чтобы мы приготовили паспорта – и начал 
проверку, двигаясь вдоль прохода. Я сидел ближе к передней части автобуса, и 
очередь до меня дошла скоро. Он бросил быстрый взгляд на мой паспорт, заметил, 
что он британский, и не говоря ни слова сунул его в карман плаща. Закончив 
проверку остальных пассажиров, он вышел, прихватив мой паспорт с собой. Я хотел 
возмутиться, но понял, что, совсем не владея языком, лучше промолчать и 
набраться терпения. Водитель недобро посмотрел на меня и сказал что-то явно 
язвительное на своем языке. Я предположил, что ему было ведено дожидаться, пока 
вернут мой паспорт. Шла минута за минутой, и мои попутчики начали уже 
нетерпеливо роптать, но в конце концов появился пограничник и протянул мне 
паспорт. Я наскоро проверил его и убедился, что никаких отметок в нем не 
проставили. Не приходилось сомневаться, однако, что все мои личные данные были 
теперь загружены в полицейский компьютер.

Остаток путешествия прошел без малейших проблем. После того как я занял номер в 
гостинице "Интерконтиненталь", у меня осталось время, чтобы принять душ и 
позавтракать, прежде чем я позвонил Обрадовичу. Он пожелал встретиться в 14.00 
за обедом, и в моем распоряжении, таким образом, оказалось целое утро, чтобы 
проверить, нет ли за мной слежки. Щеголь говорил мне, что к сотрудникам 
белградской резидентуры соглядатаев приставляли редко, но это был еще не повод 
для благодушия. Сара просила привезти ей сумочку, так что я мог использовать 
посещение магазинов как возможность пустить в ход несколько приемов обнаружения 
"хвоста". Можно было медленно прогуливаться от одной кожевенной лавки до другой,
 подолгу пялиться на витрины, внезапно войти в магазин или выйти из него, 
неожиданно повернуть назад, то есть использовать все хрестоматийные уловки, не 
вызывая подозрений.

Несмотря на санкции, в торговых центрах Белграда было оживленно. Почти 
отсутствовала в продаже или отпугивала ценами импортная электроника, зато 
потребительские товары собственного производства, особенно кожаные изделия и 
одежда, предлагались в огромных количествах. Не было недостатка и в магазинах, 
где можно было купить дамскую сумочку.

Стоя на оживленной улице и разглядывая магазинную витрину, я мысленно отругал 
себя за обещание купить Саре подарок. Она бывала иногда очень капризна, и 
передо мной встала крайне трудная проблема, что же ей выбрать. Так ничего и не 
решив, я повернулся и заметил, как такой же маневр совершил некий молодой 
человек, стоявший перед витриной, недалеко от меня. Он был среднего роста, 
круглолиц, чисто выбрит, голову его покрывала серая кепка, весь – воплощение 
серости. Настолько невзрачный, что это бросалось в глаза.

Через час, присев выпить чашку кофе в уличном кафе, я заметил того же парня в 
серой кепке, читавшего книгу в кафе на противоположной стороне улицы. Все это 
еще не означало, что за мной действительно приглядывали. Для окончательного 
подтверждения мне нужно было либо заметить его же еще несколько раз, либо 
дважды зафиксировать двоих разных соглядатаев. Два раза увидеть на улице одно и 
то же лицо можно в силу обыкновенного совпадения. Тем не менее, я решил 
соблюдать крайнюю осторожность.

Не могло быть и речи о том, чтобы отменить встречу с Обрадовичем из-за мало 
пока обоснованных подозрений, что за мной следят, но чуть обезопасить себя, 
изменив первоначальный план, показалось мне разумным. Уехать автобусом обратно 
в Будапешт я должен был на следующее утро, что оставляло для встречи весь 
нынешний день. Теперь же, столкнувшись с возможностью слежки и имея в 
подкрепление моей "легенды" столь ненадежные документы, оставаться в Белграде 
на ночь означало бы чересчур испытывать судьбу. Я принял решение уехать поездом,
 отходившим от центрального вокзала Белграда в 16.25. Этим я существенно урезал 
время, которое мог провести за обедом с Обрадовичем, но теперь это имело 
второстепенное значение. Я вскочил в одно из немногих такси, которые все еще 
попадались в Белграде, несмотря на дефицит топлива, и вернулся в 
"Интерконтиненталь", чтобы уложить вещи.

Мое беспокойство еще более возросло, когда Обрадович заявился на встречу со 
мной на новеньком красном "фиате-браво" с дипломатическими номерами, 
припарковав машину с большой помпой прямо на тротуаре.

– Какая у вас прекрасная машина, – заметил я, как только мы обменялись 
рукопожатиями. – Нужно иметь большие связи, чтобы приобрести такую.

– А без связей как бы я бензин добывал да еще и разъезжал свободно по Сербии, 
Боснии и Хорватии? – хвастливо заметил он.

В самом деле, только для дипломатических машин не существовало бензиновых 
ограничений, а для автомобильных поездок в Хорватию необходимы были дипномера 
одной из нейтральных стран. Однако как ему удалось добиться таких привилегий? 
Для этого действительно нужны были мощные связи. Может быть, слишком мощные.

За нашим продолжительным и дорогим обедом Обрадович с большим знанием предмета 
рассуждал о войне и положении в Боснии, но при этом даже близко не затронул тех 
тем, которые могли представлять интерес для моего ведомства, не рассказал мне 
ни о чем, что еще не было бы общеизвестно. Точно так же не было теперь в его 
поведении ни намека, что он готов для вербовки. Мой оптимистичный прогноз, что 
из него может выйти хороший агент, уже казался совершенно безосновательным, а 
лично для меня теперь важнее всего было закончить эту встречу и без проблем 
добраться до Соединенного Королевства. Только в 16.05 дело у него дошло до 
коньяка, и я счел возможным попросить счет. А несколько минут спустя, когда я 
уже в который раз нервно посмотрел на часы, он и выдал подобную взрыву бомбы 
реплику насчет устроенной мне "проверочки".

За порогом ресторана мы пожали друг другу руки, стоя у его машины, на которой 
чудесным образом не оказалось штрафной квитанции за неправильную парковку.

– Спасибо за роскошный обед, Бен, – сказал Обрадович неискренне.

– Я скоро дам о себе знать, – в тон ему солгал я.

Уже повернувшись к машине, он бросил через плечо:

– Счастливо тебе, – и это прозвучало так же фальшиво, как оправдания монаха, 
пойманного настоятелем в борделе. Я улыбнулся, закинул через плечо сумку и 
поспешил скрыться за углом.

До отхода поезда оставалось девять минут, когда я швырнул свою сумку на заднее 
сиденье грязного черного "фиата" и нырнул вслед за ней сам.

– На вокзал! – крикнул я таксисту. Увидев его непонимающий взгляд в зеркале 
заднего вида, я молча проклял себя за то, что не заучил перед командировкой 
хотя бы несколько сербскохорватских слов.

– Bahnhoff! – заорал я в надежде, что таксист из тех довольно часто 
встречающихся сербов, которые хотя бы чуть-чуть понимают немецкий. Взгляд 
водителя оставался пустым. Я выругался про себя еще раз, когда понял, что, как 
ни силюсь, не могу вспомнить соответствующего слова по-русски, заученного 
когда-то.

– Чуф, чуф, чуф. – Согнутыми в локтях руками я стал делать круговые движения, а 
потом подергал за воображаемую ручку гудка совсем в стиле "Кейси" Джонса. 
Водитель расплылся в улыбке, щелкнул переключателем механического таксометра и 
врубил первую передачу. Оставалось семь минут. Времени в обрез, но можно успеть.


Однако таксист, только что снявшись с ручника, тут же снова поднял рычаг вверх, 
потому что сзади с металлическим скрежетом подошел трамвай – четыре вагона, 
заполненные пассажирами. Передний вагон преградил нам путь, да и сзади народ 
густо повалил через проезжую часть, выходя из трамвая и садясь в него. Мы 
попали в окружение. Я выругался снова, теперь уже вслух – драгоценные секунды 
быстро таяли. Казалось, эта посадка-высадка не кончится никогда. Последней 
оказалась старушенция, вся обвешанная сумками. Двое парней вышли из вагона, 
помогли ей подняться, а потом сами вскочили на нижнюю ступеньку. Наконец, 
трамвай зашипел пневматикой тормозов и тронулся.

Таксист успел проникнуться моим волнением и теперь поддал газу, лавируя в 
потоке транспорта, к счастью, не очень густом. И все равно, когда мы подкатили 
к вокзалу, часы показывали 16.25. Я сунул пригоршню немецких марок в момент 
осчастливленному водителю, схватил сумку и по-спринтерски рванул вперед. 
Времени на покупку билета не осталось. Мне очень помогло то, что надписи на 
табло отправлений тогда еще делались латинскими буквами, а не обязательной ныне 
кириллицей – беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы узнать: поезд на 
Будапешт отходит от восьмой платформы. Дальше, как герой фильма с бездарным 
сценарием, я промчался вдоль платформы и вспрыгнул на подножку одного из 
вагонов медленно отходившего состава.

В течение следующих сорока пяти минут я простоял в тамбуре между вагонами, 
глядя, как невзрачные пригороды Белграда сменились безликими 
сельскохозяйственными пейзажами, и подставляя под прохладный поток воздуха свое 
разгоряченное лицо. Но думал я не о зловещих словах Обрадовича и не о 
неотвратимой проблеме пересечения границы, мысли мои были о Саре. Подарка я ей 
так и не купил, но не потому, что не старался. Просто не попалось ничего, что 
ей понравилось бы. Я знал, что она не будет на меня сердиться. В худшем случае 
скорчит забавную гримасу и скажет что-нибудь насмешливое. И все же она будет 
разочарована. Решив обязательно купить ей что-нибудь в Будапеште, я двинулся 
вдоль раскачивавшегося вагона на поиски свободного места.

До венгерской границы поезду оставалось идти еще четыре часа, и в моей 
дальнейшей судьбе от меня уже ничто не зависело. Донесет ли на меня Обрадович 
сербским властям? Возможно. Но ведь я сказал ему, что уезжаю автобусом только 
завтра утром. Можно было надеяться, что он не стал слишком спешить и сербские 
пограничники не получили еще соответствующего приказа. Конечно, существовала 
еще мизерная вероятность, что за мной все время велась слежка и мой бросок на 
вокзал не остался незамеченным. Но даже если я был разоблачен, захотят ли сербы 
арестовать меня? Да, но только если это послужит их политическим целям. Арест 
английского шпиона даст им повод раздуть кое-какую шумиху в нью-йоркской 
штаб-квартире ООН. С другой стороны, сербское руководство может не захотеть 
пойти на дальнейшее нагнетание противостояния с Западом. И хотя риск ареста был 
невелик, по мере приближения поезда к границе я все же еще раз прошелся по всем 
деталям своей "легенды". Когда и где я родился? Мой домашний адрес? Кто я по 
профессии и где работаю? Пришлось отругать себя за то, что не приложил больше 
усилий, когда разрабатывал "легенду" Пресли. После Москвы я успел без проблем 
прокатиться под легальным прикрытием в Мадрид, Женеву, Париж и Брюссель и 
невольно поддался некоторой беспечности. Принимать чужую личину стало казаться 
так же легко, как пиджак на себя надеть. Теперь я дал себе слово никогда больше 
не относиться к этому так легкомысленно. Около девяти часов вечера скорость 
поезда упала почти до нулевой, и он начал подползать к платформе вокзала в 
Суботице. Во время моего первого, такого благополучного путешествия, сербские 
пограничники проверяли здесь мой паспорт, и потому я ожидал, что так будет и на 
этот раз. Я оставил трех моих попутчиков-сербов храпеть в купе, а сам вышел в 
коридор и потянул вниз оконное стекло, впустив в затхлый вагон волну сыроватого 
летнего воздуха. В городке, что был виден поодаль, мерцало лишь несколько 
огоньков, и он казался покинутым людьми. Тормоза неприятно взвизгнули, поезд в 
последний раз дернулся и остановился. Хлопнула дверь за двумя выходившими здесь 
пассажирами. Большинство же продолжали свой путь. К моему окну бросилась 
девочка с подносом неаппетитных с виду пирожных. Ее карие глаза на 
секунду-другую встретились с моими, но она почти сразу прочитала в них 
отсутствие интереса и побежала к другому окну. Двое пограничников с автоматами 
поднялись в первый вагон и пошли по поезду, методично проверяя каждого 
пассажира. Ищут ли они меня, или это обычная для них ежевечерняя процедура?

Какое-нибудь мгновение я был всерьез готов выпрыгнуть из вагона и помчаться 
вдоль насыпи к городу, а потом и дальше – к практически неохраняемой границе. 
Хотя ночь выдалась безлунная, небо было ясным, и я бы без труда по звездам 
проложил себе путь до Келебии – находившемуся в десяти километрах отсюда 
ближайшему населенному пункту на венгерской стороне. Когда я служил в 
территориальной армии, такой марш-бросок мы посчитали бы легкой прогулкой.

Однако подобные идеи были пустой игрой ума. Это операция МИ-6, а не военные 
маневры. Следовало помнить, чему меня учили, и выстоять до конца. Напомнив себе 
об этом, я вернулся в купе. Несколько минут спустя дверь рывком открыли 
пограничники. Тот, что постарше, был широкоплечим детиной с пустышками вместо 
глаз, младший – просто мальчишка, вчерашний подросток. Оба сильно потели в 
своих сшитых из плотной ткани плащах. Младший, у которого усики росли на 
бледном мальчишеском лице, принялся тыкать палкой в багаж у нас над головами, 
словно хотел обнаружить прячущихся среди тюков и чемоданов нарушителей границы, 
а старший тем временем проверил югославский паспорт моего соседа. Затем он 
повернулся ко мне и щелчком пальцев дал понять, что теперь ему нужен мой 
документ. Он открыл последнюю страницу моего нового, общеевропейского образца 
паспорта, разглядел фотографию и сравнил ее с моим лицом, причем глаза его 
смотрели на меня без всякого выражения, словно он изучал не лицо, а расписание 
движения поездов. Сунув паспорт в карман, он, ни слова не говоря, вышел из купе.
 Младшенький поплелся за ним, как преданная собачонка.

В прошлый раз, когда я выезжал из страны этим же путем, пограничники паспорт у 
меня не забирали, так что теперь у меня был повод для беспокойства. Я вышел в 
коридор и просунул голову в открытое окно. Снаружи по платформе от самого конца 
длинного состава в мою сторону двигались еще двое пограничников, всматриваясь в 
окна, словно кого-то искали. Когда они уже находились в трех вагонах от моего, 
я повернулся и увидел первую пару, шедшую ко мне по коридору поезда с 
противоположного направления. Теперь бежать было некуда.

Я услышал, как хлопнула межвагонная дверь, дождался, чтобы звук их тяжелых 
шагов приблизился ко мне вплотную, и поднял глаза. Первым шел старший. Подойдя, 
он выбросил в окно окурок своей едко дымившей сербской сигареты. На его лице 
по-прежнему не отражалось никаких эмоций. В шаге у него за спиной молодой рьяно 
обрабатывал челюстями жвачку. Тошнотворная смесь сладкого запаха жвачки с амбре,
 исходившим от их тел, разнеслась по узкому вагонному коридору. Они с 
угрожающим видом остановились рядом со мной, старший полез во внутренний карман 
своего кителя, показав при этом пятно пота на гимнастерке, и достал мой паспорт.
 Его глаза вспыхнули на мгновение, когда он, держа паспорт передо мной, что-то 
грозно прорычал по-сербскохорватски. Я недоуменно пожал плечами, пульс мой от 
волнения заметно участился. Он что-то рявкнул опять, но тут до него дошло, что 
я его не понимаю, и он перешел на немецкий:

– Fahrkarte!

Значение этого слова постепенно выплыло откуда-то из глубин моей памяти, где 
дремало под спудом с тех пор, как много лет назад я прошел армейский курс 
немецкого языка, и мое лицо поневоле озарилось улыбкой облегчения. Запустив 
руку в нагрудный карман, я извлек оттуда горсть дойчмарок, чтобы заплатить за 
билет, который я не смог купить на вокзале в Белграде. Пограничники вернули мне 
паспорт и вышли из вагона.

В Будапешт поезд пришел рано утром. Отоспавшись в дешевом пристанционном отеле, 
я вылетел в Лондон. Без разведданных, без подарка для Сары. Еще день или чуть 
более пришлось мне потратить, чтобы разобраться с бумажной работой и устным 
отчетом в Сенчури-хаус. А потом меня вызвал к себе в кабинет Бидд. Глядя на 
меня поверх очков, он спросил с чуть заметным укором:

– Надеюсь, вы никуда больше не собираетесь под именем Бен Пресли?


x x x

Работа в МИ-6 была безмерно увлекательна. И не только оперативная ее часть – 
командировки под прикрытием, вербовка агентуры и работа с ней – но и сама по 
себе возможность получать доступ к закрытой информации. Почти каждый день из 
самых обычных разговоров или из материалов досье мне становились известны такие 
сведения, что, просочись они наружу, место им было бы на первых полосах газет. 
Однажды Фортон пригласил меня отобедать с ним в ресторане на последнем этаже 
Сенчури-хаус. Он занимал все ту же должность младшего офицера в африканском 
управлении, и только что вернулся из трехнедельной поездки по Эфиопии и Эритрее.
 Наслаждаясь на удивление вкусной стряпней поваров МИ-6, он взахлеб рассказывал 
мне, как разъезжал с разведзаданием по эфиопским прериям на "лэнд ровере" в 
компании проводника, бывшего сержанта флотского спецназа, и штатного фотографа 
UKN, "легальной" работой которого было преследовать в роли папарацци членов 
королевской семьи. Впридачу к Африканскому рогу, Фортон курировал еще и такой 
важный регион, как Южная Африка. В то утро он как раз разбирал секретную почту 
оттуда, и наш разговор с ним вскоре коснулся политики ЮАР.

– Да, сегодня я получил классное донесение, просто супер, – не удержался, чтобы 
не похвастаться, Фортон. – Похоже, Движение сопротивления Южной Африки (AWB) 
планирует на следующий месяц ликвидацию Манделы. Они взорвут его или во время 
очередного большого митинга, или на соревнованиях по боксу. Южноафриканская 
армия уже снабдила их для этого целой горой пластида.

– Ты доверяешь этим сведениям? – спросил я не без скепсиса. – А источник 
надежный?

Фортон фыркнул и снова принялся за салат.

– С источником все в порядке. У нашего управления есть в AWB агент, который уже 
не раз предоставлял нам ценную информацию. Наш резидент в Претории передаст это 
донесение в собственные руки Манделе. Было бы чересчур рискованно передавать 
его через связника нашим южноафриканским коллегам. Слишком многие из этих 
подлецов с удовольствием сами расправились бы с Манделой. Через них информация 
может до него попросту не дойти.

Покушение удалось предотвратить, а давние отношения между МИ-6 и президентом 
Нельсоном Манделой снова улучшились. Наше ведомство впервые вышло на контакт с 
Манделой, когда тот был подававшим надежды молодым юристом и членом только 
начавшего набирать силу ANC. Поскольку МИ-6 годами поддерживала с ним дружеские 
отношения и помогала ему, ее сотрудники всегда имели на него прямой выход. В 
1990 году, вскоре после того как Мандела вышел на свободу, отсидев 27 лет в 
тюрьме на Роббен-Айленд, он и его жена Винни тайно посетили Великобританию. В 
то время они находились с официальным визитом во Франции. Вертолет "Пума" 
доставил их на секретную оперативную точку (ОСР), занимавшую величественный 
особняк в графстве Кент, для продолжавшихся в течение целого дня негласных 
переговоров с МИ-6. И после избрания Манделы президентом получилось так, что 
резидент в Претории – а это один из наиболее высоких постов в иерархии МИ-6, – 
имел на правительство ЮАР большее влияние, чем британский верховный комиссар.

К своему удивлению, я узнал, что, помимо сбора разведывательной информации о 
потенциальных угрозах безопасности Великобритании, как в случае с Фортоном, 
МИ-6 активно проводит разведоперации против ее союзников. Шпионажем в 
европейских странах занимается управление UKB, в котором примерно 15 офицеров, 
не считая вспомогательного персонала. Управление работает в непосредственном 
контакте с ЦРУ, которому нравится использовать в своих целях европейскую 
агентуру МИ-6. Основные направления работы UKB – это Германия и Франция. В 
Германии МИ-6 ведет главным образом экономический шпионаж, а во Франции ее в 
первую очередь интересует информация из дипломатических и военных источников о 
торговле оружием, ядерном потенциале, разработках новых видов вооружений. 
Причем при проведении операций в Европе U KB частенько пользуется "чужим 
флагом". К примеру, несколько лет назад Австрия снабдила МИ-6 чистыми бланками 
паспортов, и сотрудники UKB пользуются ими, когда под видом консультантов или 
журналистов ведут разработку граждан Германии, ведь немец охотнее доверится 
австрияку, нежели англичанину.

В штате UKB есть и отставной офицер BND. Его завербовали примерно в 1992 году. 
По каким-то причинам его принудили досрочно уйти из германской разведки, а ему 
так нравилась работа шпиона, что он с радостью принял предложение поступить на 
службу к британцам. Через своих бывших коллег он добывает информацию о 
деятельности BND, но привлекают его и к проведению прямых операций против 
Германии, часто используя для этого австрийский паспорт.

В число шпионских целей UKB входят и различного рода организации Объединенной 
Европы. Когда создавался Центральный банк Европы, МИ-6 предпринимала активные 
попытки проникновения в него, и, вероятно, на сегодняшний день она уже вполне в 
этом преуспела. Кроме того, МИ-6 располагает штатным секретным агентом в 
расположенной в Париже Организации экономического сотрудничества и развития.


x x x

Вскоре после моего возвращения из Белграда Ник Фиш, офицер из секции 
планирования операций и помощник Щеголя, вызвал меня к себе.

– Не хочешь ли поработать над моим планом физической ликвидации Слободана 
Милошевича? – спросил он меня так небрежно, словно интересовался моим мнением о 
результатах прошедших в выходные крикетных матчей.

– Э, нет, брось! Я на такие розыгрыши не покупаюсь, – отмахнулся я, полагая, 
что Фишу просто захотелось меня подразнить.

– А почему бы и нет? – спросил он, явно задетый моей недоверчивостью. – Мы ведь 
сговорились с янки убрать Саддама в ходе войны в Заливе, а во время Второй 
мировой наша SOE строила планы устранения Гитлера.

– Да, но оба они были вполне легитимными целями в условиях военного времени, – 
возразил я. – А с Сербией мы не воюем, да и Милошевич – гражданский лидер. Он 
не может быть вашей целью.

Но на Фиша мои слова не произвели впечатления.

– Еще как может, и, кстати, такое уже бывало в прошлом. Я обговорил это с нашим 
Санта-Клаусом там, наверху. – Он пренебрежительно мотнул головой в сторону 
кабинета Бидда на десятом этаже. Фиш вечно со всеми конфликтовал, даже с 
седовласым весельчаком – начальником отдела безопасности операций.

– Он рассказал мне, что мы пытались пришить Ленина в 1911 году, но какой-то 
алкаш в последний момент все разболтал, и премьер-министр – тогда это был 
Асквит – наложил на операцию запрет. – Фиш был этим фактом заметно расстроен. – 
Санта-Клаус держит документы по этому поводу у себя, но под замком. По крайней 
мере, мне он их не показал. Они, как я понял, все еще более секретны, чем 
пижама, в которой спит Папа Римский.

Совершала ли когда-нибудь МИ-6 убийства гражданских лиц в мирное время? Этот 
вопрос некоторые из нас обсуждали между собой на учебе по программе IONЕС, но 
никто тогда не решился задать его ни одному из инструкторов. То была запретная 
тема, на которую инструкторы не распространялись, а курсанты воздерживались от 
вопросов. И все же однажды вечером в баре Форта, пропустив несколько кружек 
пива и убедившись, что нас никто не слышит, я спросил об этом Болла.

– Нет, никогда, – ответил он, весь наморщившись от потуги казаться искренним. 
Меня его слова не убедили, потому что к тому времени он уже показал свою 
способность убедительно лгать. Да и в любом случае, если даже подобные убийства 
планировались, лишь горстка сотрудников знала об этом, а Болл, даже будь он в 
числе посвященных, не стал бы делиться столь важной информацией с каким-то 
слушателем.

Я не слишком серьезно отнесся к предложению Фиша, но уже несколько дней спустя, 
когда я снова оказался в его офисе, чтобы согласовать финансовый отчет по 
белградской поездке, он небрежно бросил передо мной пару листов бумаги.

– Вот, прочти-ка это.

Двухстраничный меморандум был озаглавлен: "Предложения по физической ликвидации 
сербского президента Слободана Милошевича". Желтая сопроводительная карточка, 
прикрепленная к нему, означала, что это официальный документ, а не простой 
черновик. С правой стороны карточки в колонку были указаны те, кому надлежало 
направить копию: Щеголь, С/СЕЕ, MODA/SO (это был майор SAS, прикомандированный 
к МИ-6 для координации) и H/SECT, личный секретарь самого Шефа. Для начала я 
взглянул на дату в левом верхнем углу и, убедившись, что это не первое апреля, 
сел в гостевое кресло рядом с заваленным бумагами столом Фиша и углубился в 
чтение. Первую страницу Фиш потратил на доказательства необходимости убийства 
Милошевича при помощи ссылок на его дестабилизирующую идею построения Великой 
Сербии, его тайную и противозаконную поддержку Радована Караджича и его план 
геноцида в отношении албанского населения Косова. Вторая страница содержала 
собственно схему организации убийства.

Фиш предлагал три варианта, рассуждая о достоинствах и недостатках каждого из 
них. Первый предусматривал использование нашего спецназа для обучения и 
снабжения оружием полувоенной группировки сербских диссидентов, чтобы 
ликвидировать Милошевича их руками. Достоинство этого плана Фиш видел в том, 
что нам легко было бы откреститься от причастности к нему, а недостаток в том, 
что такую операцию невозможно проконтролировать. Согласно его второму 
предложению, группа спецназовцев должна была проникнуть в Сербию и убрать 
Милошевича с помощью бомбы или выстрела из засады. Этот план, по мнению Фиша, 
имел высокие шансы быть осуществленным, но, если случится непредвиденное, 
отрицать свою причастность будет невозможно. Третий вариант заключался в том, 
чтобы устроить Милошевичу автомобильную аварию со смертельным исходом. Для 
этого можно было использовать, например, его участие в Международной 
конференции по проблемам бывших республик Югославии (ICFY), проходившей в 
Женеве. План Фиша предусматривал использование специального стробоскопического 
(импульсного) ружья, яркая вспышка которого ослепит и дезориентирует водителя 
машины Милошевича, когда его кортеж будет находиться в туннеле. Преимущества 
катастрофы именно в туннеле, писал Фиш, заключались бы в малом количестве 
случайных свидетелей происшествия. Кроме того, повышалась вероятность гибели 
участников аварии.

– Ты просто спятил, – пробормотал я, возвращая ему документ. Поражали 
неслыханные дерзость и жестокость задуманного Фишем. Между тем он самым 
серьезным образом собирался сделать в МИ-6 карьеру и не стал бы выходить на 
начальство с подобными предложениями из чистого легкомыслия. – Этого никто не 
одобрит, – добавил я.

– Много ты знаешь! – бросил в ответ Фиш, глядя на меня снисходительно, как на 
школьника, который только-только начинает постигать жизнь.

Больше об этом плане я ничего не слышал да, собственно, и не рассчитывал 
услышать, независимо от того, как на него прореагировали наверху. Ведь список 
посвященных, скорее всего, сократили бы до Шефа, С/СЕЕ, Р4, и MODA/SO. Даже 
Фиша, и того исключили бы, по всей вероятности, уже на самой ранней стадии 
детальной разработки операции. Соответствующие бумаги ушли бы в аппарат 
министра иностранных дел, чтобы заручиться политической поддержкой, и уже затем 
MODA/SO и спецназ начали бы непосредственную подготовку к реализации плана. 
Впрочем, если и была сделана попытка провести эту операцию, то цель ее явно не 
была достигнута, и Слободан Милошевич продолжал жить и править страной еще 
немало лет.


x x x

По мере того как разгорался вооруженный конфликт в Боснии, угрожая стабильности 
на юго-востоке Европы, от МИ-6 все более настойчиво требовали увеличить объем 
собираемой там разведывательной информации. К середине 1992 года единственными 
сотрудниками отдела FRY (бывшие республики Югославии) оставались двое офицеров 
из белградской резидентуры и один – из загребской. Достаточно насыщенные 
информацией донесения о положении в регионе присылали и некоторые другие 
резидентуры – особенно в Афинах и Женеве, – работавшие с приезжими и беженцами, 
но в целом сбор разведданных оставлял желать много лучшего. МИ-6 срочно 
нуждалась в расширении сети своих сотрудников непосредственно на местах, но 
делу мешало отсутствие финансовых и людских ресурсов, а также затруднения с 
прикрытием. У нашего FCO не было посольств ни в Боснии, ни в Черногории, ни в 
Косове, ни в Македонии, так что разведчиков нельзя было разместить там под 
обычной дипломатической "крышей". Проблема требовала нестандартного решения.

С неожиданно творческой идеей расширения сети наших сотрудников в регионе 
выступил Колин Мак-колл. Он предложил создать во всех вновь образованных 
независимых республиках распавшейся Югославии своего рода "мини-резидентуры", 
состоящие из единственного офицера, оснащенного портативным компьютером с 
заложенной в него шифровальной программой и спутниковым факсом размерами с 
чемоданчик-"дипломат". Сотрудник подобной резидентуры был бы официально 
представлен местной тайной полиции и полагался бы на ее защиту, а не на крепкие 
стены посольства и дипломатический иммунитет. Такие сотрудники не смогут иметь 
обычных привилегий офицеров разведки за рубежом в виде оплаченных за казенный 
счет комфортабельного жилья, автомобиля и ежегодного отпуска, а потому служить 
они будут только шесть месяцев, получая потом щедрую денежную компенсацию за 
перенесенные лишения. Начальство восприняло этот план без особого восторга, но 
в конце концов пришло к выводу, что альтернативы ему нет.

Первого "мини-резидента" отправили в Тирану в сентябре 1992 года. Выбор пал на 
уже немолодого Руперта Бокстона, бывшего офицера-десантника, который только 
вернулся после трехгодичной командировки в тихую заводь Намибии. Его считали 
слегка туповатым, и должность в центральном аппарате ему не цветила. Задача, 
поставленная перед Бокстоном в Тиране, была нелегка и малоприятна. Притом, что 
албанский президент Бериша проявлял желание улучшить отношения с МИ-6, 
сотрудники его тайной полиции все еще продолжали мыслить категориями тех дней, 
когда Албания прозябала в своей коммунистической изоляции. Они не доверяли 
Бокстону, не хотели, чтобы он задерживался в Тиране, и отказывались 
предоставлять ему информацию или вербовочные наводки. К тому же германская BND 
успела влезть туда первой, установив с албанцами весьма прочные связи. 
Запоздалые попытки МИ-6 втиснуться на уже занятое место ни к чему не привели. 
Всего через несколько месяцев Бокстона отозвали и попросили подать рапорт о 
досрочной отставке. Фиаско в Тиране убедило наше начальство, что 
"мини-резидентуры" смогут существовать и успешно работать только там, где 
местные спецслужбы будут зависимы от МИ-6, от ее денег, инструкторов для 
подготовки персонала и разведывательной информации. Гораздо лучшие перспективы 
для создания "мини-резидентуры" открывались, например, в Скопье. От экономики 
Македонии остались руины: торговля с северным соседом, Сербией, прекратилась с 
введением санкций ООН, южный сосед – Греция – закрыла границу и доступ к порту 
Салоники, опасаясь, что появление Македонии как нации вызовет волнения в ее 
собственной провинции с тем же названием, а торговым связям с расположенной 
западнее Албанией мешало отсутствие нормальных дорог через горы. Отношения с 
Болгарией – восточным соседом – были получше, но и тут возникла почва для 
взаимного недоверия из-за экспансионистских планов определенных политических 
группировок в Софии. Македония оказалась, таким образом, полностью отрезанной 
от внешнего мира и срочно нуждалась в сильных союзниках.

Денег на содержание македонской тайной полиции выделялось мало, а стало быть, 
ее можно было соблазнить финансовой подачкой. Увидев в этом свой шанс, МИ-6 
взялась за дело, опередив BND и ЦРУ. После некоторой бумажной волокиты на 
Уайтхолле представители FCO и Департамента по развитию заморских территорий 
провели переговоры о предоставлении Великобританией Македонии срочного груза 
медицинского оборудования и лекарств, в которых она остро нуждалась. В качестве 
ответного жеста Македония согласилась принять резидента МИ-6. Македонскую 
тайную полицию удалось еще больше задобрить, организовав для ее сотрудников 
недельные курсы переподготовки в Форте, где было сделано все возможное, чтобы 
ошеломить гостей. Их особенно поразила демонстрация суперсовременной системы 
спецсвязи, и МИ-6 с неохотой пришлось согласиться предоставить им такую же, 
хотя никакой реальной нужды в ней у них не было.

В декабре 1992 года открывать "мини-резидентуру" в Скопье отправился Джонатан 
Смолл – энергичный и толковый офицер из персонала GS. У него уже был опыт 
работы в резидентуре с одним сотрудником в Валлетте на Мальте, так что он 
идеально подходил для подобной миссии. Поскольку македонские спецслужбы были 
официально поставлены в известность о характере его работы, он не нуждался в 
"легенде" и прикрытии, однако, чтобы ему не задавали лишних вопросов случайные 
знакомые, он стал выдавать себя за социального работника, заручившись фальшивым 
удостоверением одной неправительственной благотворительной организации. 
Используя спутниковую антенну-тарелку, установленную на балконе его 
однокомнатной квартиры в Скопье, Смолл уже вскоре начал бомбардировать центр 
донесениями главным образом о связях президента Глигорова с Милошевичем.

МИ-6 оперативно открыла "мини-резидентуры" еще в двух точках на Балканах. 
Высокого ранга офицер был на три месяца отправлен в Косово под видом 
наблюдателя от ОБСЕ, но больших успехов он не добился, поскольку безжалостная и 
вездесущая сербская охранка делала любые попытки организовать агентурную сеть 
слишком опасными.

Чтобы иметь своего человека в Боснии, МИ-6 остановила свой выбор на Клайве 
Мэнселле, офицере среднего звена, владевшем курдским языком, который служил 
"гражданским советником" при подразделениях королевской морской пехоты при 
проведении операции "Безопасная гавань", разработанной союзниками для защиты 
курдского населения от репрессий со стороны иракских властей после окончания 
войны в Заливе 1990 года. Он много общался тогда с беженцами в Курдистане, 
добывая информацию о нарождавшемся Курдском националистическом движении. Теперь 
МИ-6 решила использовать ту же тактику в Боснии и направила его в Сплит в 
составе британских подразделений UNPROFOR (Войска безопасности ООН), чтобы он 
открыл там "мини-резидентуру", получившую наименование Н/ВАР.

К началу 1993 года все эти силы были уже задействованы, и работа МИ-6 на 
Балканах стала гораздо больше отвечать предъявляемым к ней требованиям. Тем 
временем Щеголь принял решение послать меня в Скопье, чтобы помочь Смоллу. Имея 
тесные связи с македонскими спецслужбами, Смолл тем самым отрезал себе всякую 
возможность работать по одной из основных местных разведывательных целей – 
партии PRI, состоявшей из этнических албанцев. Македонская тайная полиция 
относилась к PRI, как и к албанскому населению в целом, – с глубочайшим 
недоверием. А потому разведданные о партии, которыми она снабжала Смолла, были 
не беспристрастны, и МИ-6 нуждалась в независимом источнике информации. Вот 
Щеголь и поручил мне разработать "легенду" для того, чтобы отправиться в Скопье 
и поработать кое с кем из руководства PRI.

После того как "ушел в отставку" Бен Пресли, центр снабдил меня новым 
псевдонимом Томас Пэйн, а прикрытием я вновь выбрал личину свободного 
журналиста. Памятуя о нервотрепке во время моей поездки в Белград, начальник 
службы безопасности проведения операций настоял, чтобы я заручился более 
надежными документами:

– Сходи к оперативникам и спроси, нет ли у них кого-нибудь, кто сможет с этим 
помочь.

В отделе I/OPS мне добыли рекомендательное письмо от агента SMALLBROW, в 
котором говорилось, что мне поручено подготовить статью о том, как повлияли 
санкции ООН на экономику Македонии, для журнала "Спектейтор".

– Если кто-нибудь из PRI позвонит, чтобы проверить тебя, твою "легенду" 
поддержат, – заверил меня начальник отдела. К поездке в Скопье я был готов уже 
через пару дней.


x x x

Уже успели сгуститься сумерки, когда потрепанное такси с единственной 
работавшей фарой преодолело десятикилометровый путь от аэропорта Скопье до 
центра македонской столицы, но даже в полумраке были отчетливо заметны шрамы, 
оставленные землетрясением 1963 года, которое почти полностью разрушило город. 
Стрелки часов на центральном железнодорожном вокзале застыли, показывая без 
десяти пять – тогда начались первые подземные толчки, и даже 30 лет спустя в 
центре города все еще зияли пустыри там, где когда-то стояли дома. Хотя шедшая 
на севере война Скопье напрямую не затронула, следы экономического кризиса были 
очевидны. Неубранный мусор валялся на улицах, на всех углах праздно 
околачивались мужчины, оборванные беженцы из Косова играли в футбол во дворах 
покинутых обитателями домов албанского квартала, где теперь разместились они.

Сравнительно благополучным выглядел македонско-болгарский квартал, в котором 
жил Смолл, но и там завидовать было особенно нечему. Его квартира, 
принадлежавшая македонским спецслужбам, находилась в мрачной бетонной жилой 
коробке неподалеку от гостиницы "Гранд-отель", в котором я забронировал себе 
номер. Смолл пригласил меня пропустить с ним по стаканчику и обсудить план 
действий. Строго говоря, из соображений безопасности мне не следовало с ним 
встречаться. Скопье – небольшой город, и если бы нас увидели вместе сотрудники 
других спецслужб, скомпрометирован оказался бы либо один из нас, либо мы оба. 
Однако в этом случае Щеголь и начальник отдела безопасности операций отошли от 
твердых правил, посчитав, что риск невелик, а Смоллу так одиноко и тоскливо, 
что нечаянный гость поможет поднять его боевой дух. Кроме того, он уже провел 
на своем посту почти три месяца, и накопленный им опыт был бы полезен.

– Привет, поднимайся на четвертый этаж, – обрадовано произнес Смолл по домофону,
 который, как ни странно, работал. Перешагивая через кучи человеческих 
экскрементов, я поднялся по лестнице.

– Добро пожаловать в солнечный Скопье! – Смолл приветствовал меня, как друга, с 
которым сто лет не виделся. На то, чтобы показать мне маленькую и почти не 
обставленную квартирку, много времени не потребовалось, уже скоро он хрустнул 
пробкой на бутылке виски, и мы принялись за дело. Смолл обладал острым умом и 
был отличным оперативником. В подразделении вспомогательного персонала (GS) его 
способностям не находилось достойного применения, однако отдел кадров не 
разрешал ему переход в разведывательное подразделение. Им это было ни к чему. 
Продолжая держать в GS, его можно было в любой момент отправить в дыру вроде 
Скопье, куда не рвались сотрудники IВ, и при этом продолжать платить ему по 
ставкам GS. Смолл с большим знанием дела рассказал мне о различных албанских 
группировках и их лидерах. Временами, когда наш разговор переходил на более 
щекотливые темы, Смолл делал жест, напоминая мне, что любезные хозяева вполне 
могли поставить его квартиру на прослушку. Когда прекрасно проведенный вечер 
подходил к концу, Смолл написал на клочке бумаги записку и подал мне. Это было 
приглашение отправиться с ним назавтра за город, чтобы проверить разработанный 
для его резидентуры план бегства при чрезвычайных ситуациях. "Конечно, поеду с 
удовольствием", – ответил я, благоразумно не сообщая деталей тем, кто мог меня 
подслушивать.

Схема ухода из Скопье отличалась от обычных тем, что в нормальной резидентуре 
ее разрабатывали, чтобы вывозить из страны разоблаченных агентов, а здесь 
спасаться должен был бы сам Смолл, если бы македонские коллеги вдруг обернулись 
его врагами. Это была достаточно злобная публика, а политическая ситуация в 
стране не отличалась стабильностью, чтобы полностью им доверять. Если бы им 
понадобилось взять Смолла в заложники или посадить его в тюрьму, 
дипломатический иммунитет не смог бы послужить ему защитой. Оставалось 
надеяться, что он сумеет своевременно уловить первые признаки ухудшения 
отношений и выберется из страны легальным путем. А на самый крайний случай 
имелся план нелегального ухода. Чтобы разработать и отрепетировать этот план, к 
нему специально приезжали двое спецназовцев, но было это зимой, когда лежал 
снег, и теперь Смолл хотел проверить, сможет ли он снова сориентироваться на 
маршруте, когда наступила весна и вид местности изменился.

Ранним утром следующего дня мы выехали из города. Дело было в начале мая, и 
посадки кустов вдоль дороги слепили глаза ярко-желтыми всполохами цветов. Суть 
плана для спасения Смолла заключалась в том, чтобы затаиться в сельской 
местности до прибытия помощи. В небольшой рощице, на склоне холма в нескольких 
километрах к югу от Скопье, в месте, которое Смолл постарался тщательно 
запомнить, спецназовцы устроили для него тайник с запасами воды и продуктов на 
несколько дней, сменной одеждой, парой фонарей с инфракрасными фильтрами, 
палаткой и спальным мешком, набором подложных документов и паспортом, небольшой 
суммой в дойчмарках, несколькими золотыми соверенами и EPIRB – военным 
радиомаяком для подачи сигналов о своем местонахождении. Мы на несколько сот 
метров углубились в лесок, с помощью компаса определили направление дальнейшего 
движения от одиноко стоящего большого пня и, пройдя еще десяток шагов, без 
труда нашли место закладки тайника. Аккуратно достав контейнер и проверив, все 
ли на месте, мы затем снова закопали его и замаскировали тайник.

Позже мы объехали рощу и оказались на вершине холма, с которой была видна 
заброшенная взлетно-посадочная полоса.

– Сюда прилетит самолет, чтобы забрать меня, – пояснил Смолл. – В прежние 
времена здесь базировались самолеты сельхозавиации, но теперь они не летают 
из-за отсутствия запасных частей.

Мы прокатились на нашем джипе по полосе, чтобы проверить, пригодна ли она все 
еще для использования.

– Длины как раз достаточно, чтобы посадить "Пайпер-ацтек", – заметил Смолл. – 
Они прилетят ночью с приборами ночного видения, а я должен буду обозначить 
полосу инфракрасными фонарями.

Выполняя затем полет на малой, недоступной для радаров высоте, летчик пересечет 
Албанию, южную часть Адриатики и посадит машину в безопасной Италии.

Я вышел из машины Смолла у "Гранд-отеля". Рисковать, проводя с ним еще больше 
времени, не было никакой необходимости. Кроме того, послеобеденные часы мне 
лучше было провести в подготовке к первой встрече с заместителем лидера PRI, 
назначенной на вечер. Я поднялся к себе в номер и перечитал записи с 
инструкциями, которые хранились в неотображаемых файлах моего портативного 
компьютера. Я напомнил себе о ключевых данных, которые мне необходимо было 
получить для разведсводки, продумал, какие вопросы для этого придется задать во 
время встречи, и вновь закрыл файлы, обеспечив их невидимость.

Как оказалось, мой собеседник из PRI был в полном восторге от того, что нашелся 
западный журналист, которого он так заинтересовал. Он согласился на новую 
встречу со мной, и потом в течение двух месяцев я несколько раз наведывался в 
Скопье, укрепляя наши с ним отношения, завоевывая все большее доверие и шаг за 
шагом подводя его к той черте, за которой он начнет давать действительно ценную 
информацию. Это была медленная работа, которую дополнительно затрудняли крайне 
нерегулярные воздушные сообщения со Скопье, означавшие, что на каждый визит 
необходимо было тратить три-четыре дня. В ходе этих встреч мне удалось собрать 
кое-какую информацию, но в конце концов стало ясно, что мой партийный бонза из 
PRI боится идти на полную откровенность со мной из соображений личной 
безопасности. Он боялся, что македонская охранка устроит ему большие проблемы в 
жизни, если узнает, что он регулярно встречается с западным корреспондентом. 
Когда я доложил об этом в Сенчури-хаус, и Бидд, и Щеголь согласились, что 
единственным способом продолжить операцию будет отбросить "легенду", раскрыться 
перед моим источником и перевести наши отношения в полностью конспиративное 
русло.

В следующий свой прилет в Скопье мне пришлось произнести фразу, которую мы 
прилежно репетировали на курсах IONEC: "Как я полагаю, вы уже догадались, что 
на самом деле я не журналист, а сотрудник британской разведки". К моему 
облегчению, заместитель лидера PRI при этих словах не вскочил и не бросился 
бежать, а напротив, внял моим доводам и рассудил, что профессиональный 
разведчик не чета расхлябанному репортеру и македонская тайная полиция о наших 
с ним контактах никогда не узнает. Он стал для меня первым завербованным 
агентом, что прибавило мне авторитета в нашей конторе. Впоследствии, 
почувствовав себя в безопасности, он стал стабильно давать ценную информацию 
для наших разведсводок.


x x x

В Лондоне, в промежутках между поездками в Скопье, Фиш не позволял мне скучать, 
давая небольшие, но увлекательные задания, связанные с боснийской войной. Его 
работа заключалась в том, чтобы сводить воедино наводки по рекрутированию 
информаторов, поступавшие от резидентур или наших агентов в самой 
Великобритании, каким был, например, BEAVER, и делал он это с неуемной энергией.
 Под различными прикрытиями я летал в Страсбург, Гамбург, Лиссабон и Брюссель и 
встречался там с боснийскими и сербскими Журналистами, диссидентами и 
политиками. Каждый раз, когда я заходил в кабинет Фиша, он предлагал мне 
очередное интересное задание.

– Не хочешь ли поработать с агентом BEETROOT (свекла – англ.)? – спросил он 
меня однажды.

– Хорошо, я не против, – сказал я. – Но кто он такой, этот BEETROOT?

– Овощ весьма правых взглядов, член парламента от консерваторов, но, как ни 
странно, нормальный малый, – ответил Фиш и добавил: – Вот его досье. Возьми и 
ознакомься.

Агентурный псевдоним BEETROOT принадлежал Харольду Эллетсону, 35-летнему члену 
парламента округа Южный Блэкпул. После окончания университета, где он изучал 
русский язык, Эллетсон пытался устроиться на работу в МИ-5, но его совершенно 
несправедливо завернули из соображений безопасности и только потому, что он по 
студенческому обмену некоторое время провел в Советском Союзе. Получив отказ, 
он ушел в бизнес, совершая частые поездки в СССР, и скоро МИ-6 сделала его 
своим агентом, поставлявшим не слишком высокой ценности экономическую 
информацию. Эллетсон вступил в консервативную партию, и тори предложили ему 
баллотироваться в парламент от Южного Блэкпула, который традиционно голосовал 
за лейбористов. К всеобщему удивлению, на выборах 1992 года Эллетсон одержал 
победу после того, как произошло радикальное изменение настроений избирателей в 
пользу тори. Вообще говоря, МИ-6 запрещено вербовать и использовать агентов из 
числа членов парламента, но в данном случае продолжать сотрудничество с 
Эллетсоном разрешил лично премьер-министр Джон Мейджор. Как член рабочей группы 
парламента по боснийскому конфликту Эллетсон часто бывал в Боснии. Это навело 
Щеголя и Фиша на мысль, что, имея доступ к ведущим политикам региона, он станет 
крайне ценным агентом.

Моя первая встреча с Эллетсоном прошла в пабе "Грейпс" на Шеперд-Маркет. Место 
выбрал он сам, потому что оно, во-первых, находилось всего в нескольких минутах 
ходьбы от парламента и, во-вторых, его избегали другие парламентарии, боявшиеся 
быть скомпрометированными проститутками с Шеперд-Маркет. Что же до самого 
Эллетсона, то он был начинающим, никому не известным политиком и мог 
разгуливать там безбоязненно. Краснощекий здоровяк, он скорее походил на 
фермера, нежели на члена парламента. Мы заказали по пинте пива "Раддлз" и 
кулебяки со свиными шкварками.

– Я рад, что вы на меня вышли, – сказал Эллетсон, едва мы уселись