Вечером 2 апреля, за день до отлета, Ямамото предложил штабному офицеру связи 
Фудзии, которому предстояло замещать его на «Мусаси» во время отсутствия: 

— Я вас не увижу какое-то время, так не сыграть ли нам в шоги? лмамото выиграл 
две игры из трех. После игры Фудзии произнес: 

— Так вы наконец собираетесь прямо на фронт, сэр. 

— Да, — ответил Ямамото, — сейчас в стране много говорят о командирах, ведущих 
свои войска в сражение, но, сказать по правде, мне не очень хочется лететь в 
Рабаул. Был бы куда более рад, если бы меня отправили назад в Хасирадзиму. В 
конце концов, как вы считаете, желательно ли, учитывая общую ситуацию, чтобы 
наш штаб позволял постепенно подтягивать себя все ближе к вражеским позициям? С 
точки зрения поднятия морали это, может быть, и здорово... 

В тот же день Ямамото пишет Чийоко, — как оказалось, свое последнее письмо: 

«Дорогая Чийоко! 

Твои письма от 27-го и 28 марта наконец-то дошли до меня вчера вечером 1 
апреля: самолет задержался из-за плохой погоды. Спасибо и за остальное, что 
пришло с письмом, — хлопковое кимоно, мыло и т. д. Больше всего я рад слышать, 
что ты принимала у себя начальника штаба, Фудзии, Ватанабе, Канооку и снова 
Санаги; думаю, им следовало ограничиться одним разом. Кажется, они повеселились 
основательно, а потом приходили ко мне по очереди поведать о Камийячо и о том, 
что случилось с Ямагучи. Я почти начал ощущать себя дома и сам увидел тебя. 

С Ватанабе разговор затянулся за полночь, в общей сложности около трех часов: 
он мне рассказывал в деталях о доме в Камийячо, о твоем здоровье и обо всем, 
что ты для них сделала. Как ты очень хотела дать ему новое хлопковое кимоно, 
хотя то, что предназначалось для меня, уже старое, и как ты постирала ему носки,
 когда они промокли под дождем, и дала ему еще новую пару, как много раз 
кормила его. Он, как утверждает, чувствовал себя неудобно, но я его успокоил: 
это потому, что ты знала о нем и была ему благодарна, — ведь я много раз 
напоминал, как усердно он работал со мной три с половиной года. «Не много 
найдешь таких добрых и заботливых людей», — произнес он, — кажется, был тронут 
до глубины души. 

Фудзии тоже хвалил тебя и говорил, какая ты заботливая; признался, как однажды 
ввалился к тебе поздно ночью и не только держал тебя на ногах допоздна, но еще 
и затеял деловой разговор с Каноокой и как они заметили, что ты тактично ушла 
вниз, на первый этаж. «Воистину, — откликаюсь я, — она — единственная личность, 
перед которой я искренне преклоняю голову, кроме его величества. Уверен, вы 
видите почему». «Боимся, что видим! » — отвечали они, и все радостно 
рассмеялись. Я был на самом деле счастлив... Рад слышать, что Умекома получила 
разрешение, приятно узнать, что это место может оставаться таким, как есть. Что 
касается моего здоровья, как я тебе когда-то говорил, у меня давление крови как 
у тридцатилетнего. Онемение рук... единственная проблема сейчас, что чуть-чуть 
немеют третий и маленький пальцы правой руки. Но я сознательно преувеличиваю 
это в переговорах с Токио, и кажется, это пробудило там какое-то движение 
(хотел бы этого). Тем не менее флотский врач уже сделал мне сорок инъекций 
витаминов В и С и боль на сегодня практически исчезла (но другим я говорю, что 
все еще болею). И тебе абсолютно незачем волноваться, но прошу, никому не 
говори правду, — говори, меня несколько подкосила эта жара и то, что почти не 
схожу на берег. Завтра на короткое время отправляюсь на фронт. Со мной летят 
старший офицер штаба Куросима и штабной офицер Ватанабе. Не смогу писать 
примерно недели две. 4 апреля мой день рождения. После всего, что я услышал о 
тебе, могу отправляться в поездку с легкой душой. Ладно, береги себя, и пока 
все. 

Исороку». 

Вместе с письмом в конверте небольшой локон и стихи, написанные на отдельном 
листе бумаги. Каноока, упомянутый в письме, — капитан 2-го ранга Каноока Эмпеи, 
тогда служивший офицером по информации и секретарем премьер-министра. Санаги — 
капитан 2-го ранга Санаги Такеси, бывший офицер штаба авиации при Ямамото, а 
тогда работал в дивизионе операций морского генерального штаба. Умекома — гейша 
с Симбаси и подруга Чийоко, которая вела хозяйство в Уменодзиме. 

На следующее утро, 3 апреля, Ямамото в сопровождении своих штабных офицеров, 
помощников, флотских врача, казначея, шифровальщика и метеоролога спустился по 
трапу на катер и покинул «Мусаси», провожаемый остающимися членами командования 
и экипажем корабля. По прибытии на базу гидросамолетов Нацусима группа 
разделилась и пересела на два гидросамолета. После взлета самолеты совершили 
прощальный круг над «Мусаси» и устремились на юг, а в 13.40 прилетели в Рабаул. 


Ямамото приветствовали флотские командиры Кусака Дзинъичи, Одзава Дзисабуро и 
Микава Гунъичи; устроили его в здании штаба флота Юго-Восточного района.