"Обнаружена подводная лодка противника. Взаимодействуя с противолодочным 
самолетом, атаковали лодку глубинными бомбами. На поверхности разлилось большое 
пятно мазута. Считаем лодку уничтоженной". 

Мы, на "Амацукадзе", чуть не умерли от зависти и разочарования. 

20 декабря, еще до рассвета, конвой вошел в тихие воды бухты Давао, не 
повстречав ни одного самолета или корабля противника. У меня уже был опыт 
подобных высадок, когда лет пять назад я высаживал солдат в Шанхае. На этот раз 
действовал такой же приказ: огня не открывать, если не будет сопротивления. Мы 
желали захватить базу целой с минимумом повреждений. Два первых эшелона уже 
высадились успешно в глубине бухты. 

Эскортные корабли медленно вошли в порт, который выглядел тихо и мирно. Я 
спустил моторный катер с призовой партией примерно в тридцать человек, приказав 
им захватить все малые суда, буксиры и катера, которые они обнаружат в порту. 
Через несколько минут на пирсе появились сотни две американских солдат, которые 
открыли огонь по моему катеру. Сигнальщик закричал: 

- Катер обстрелян! Есть раненые! 

Я немедленно приказал открыть огонь по пирсу. Действительно повторялась вся 
шанхайская история, причем повторялась настолько топорно, что я всегда ругаю 
себя, вспоминая о ней. 

Наши шесть 120-мм орудий грохнули залпом. Ни один снаряд в противника не попал, 
но причал, разумеется мгновенно опустел. 

- Прекратить огонь! - приказал я, но раздался второй залп. Один из снарядов 
угодил в небольшую цистерну с бензином, находящуюся примерно в 50 метрах от 
причала, и все вокруг заполыхало огнем. 

Признаться, я растерялся, и из уверенного в себе командира эсминца превратился 
в зеленого новичка, не знающего, что делать дальше. Между тем на эсминец 
вернулся катер, на котором оказался один убитый. Это был унтер-офицер 2-го 
класса Тсунео Хори - первый из моих подчиненных, погибших в этой войне. А 
проклятая цистерна горела еще три дня и три ночи. 

Вскоре пришли сообщения о жертвах на других японских эсминцах. Было очевидно, 
что корабли, принимавшие участие в операции против острова Уэйк, действовали 
еще хуже, чем мы в Давао. 

11 декабря эсминец "Кисагари" был потоплен самолетами морской пехоты США, 
базировавшимися на острове Уэйк. В тот же день американская береговая батарея 
на Уэйке потопила еще один эсминец - "Хаяте". Но и это было еще не все. Эсминец 
"Синономе" подорвался на мине и затонул у побережья острова Борнео. В секретном 
рапорте по этому случаю говорилось, что так и не удалось разобраться, чья это 
была мина: японская или голландская? 

Я буквально пришел в ярость, узнав, что там же, у Борнео, был торпедирован 
подводной лодкой и потоплен эсминец "Сагири". Это произошло 24 декабря! Но как 
на эсминце, чья главная задача уничтожать подводные лодки противника, могли 
подобное допустить?! Позднее удалось выяснить, что успеха добилась голландская 
подводная лодка "К-16". 

Даже в нашем дивизионе не обошлось без неприятностей. Эсминец "Курошио", тот 
самый, что передал сообщение о потоплении им подводной лодки, 23 декабря, 
будучи в полной уверенности, что самолетов противника уже не существует в 
природе, внезапно подвергся атаке с воздуха. Вынырнувший из-под солнца на малой 
высоте бомбардировщик "В-17" сбросил целую серию бомб, одна из которых попала в 
эсминец, серьезно ранив четырех матросов. 

Конечно, обо всех этих печальных событиях ничего публично не сообщалось. Тогда 
их просто не замечали на фоне блестящих успехов нашего внезапно начавшегося 
наступления на всех фронтах. Но я, узнав о первых потерях, не мог уже 
отделаться от беспокойства. Как говорят, война - это серия последовательных 
ошибок, совершенных обеими сторонами. Кто совершит их меньше - тот и победит. 
Но Япония никак не могла позволить себе такого количества ошибок. 

4 января 1942 года четырнадцать наших крупных боевых кораблей, составляющих 
почти все наши надводные силы в этом районе, стояли на якоре в небольшом порту 
Малалаг на западном побережье бухты Давао. Вход в порт был очень узким, и 
командующий соединением приказал перегородить его противолодочными сетями. 

Я завтракал, когда услышал голос сигнальщика: 

- Воздушная тревога! 

Выскочив на мостик, я увидел высоко в небе девять четырехмоторных американских