среднего класса их эгоистичностью, их нежеланием поступиться собственным 
благополучием ради высших национальных интересов или, как он выразился, 
прибегнув к обычной для него напыщенной фразеологии, отказом признать 
«историческое и классическое направление движущих сил фашизма». Богатые также 
проявляли нерешительность в своей поддержке режима, все более поддаваясь 
влиянию традиционной идеологии. Их необходимо принудить стать бескорыстными и 
заставить подчиняться дисциплине, заявлял Муссолини, а Стараче следует подумать 
о возможности организации антибуржуазной кампании  [20]  . Партийные лидеры 
должны стать примерными выразителями истинного, антибуржуазного фашистского 
духа, отказавшись от накрахмаленных воротничков на своих черных рубашках, от 
посещения ночных клубов и от кофе. Несколько позже Муссолини подумывал о том, 
чтобы закрыть биржу, ликвидировать купе первого класса в железнодорожных 
вагонах, запретить игру в гольф и импорт французских журналов, французской 
одежды и французских книг.
 Антифранцузская кампания началась за несколько месяцев до Мюнхенского 
соглашения. Дневник Чиано за май 1938 года пестрит ссылками на нее. В записи от 
13 мая Чиано пишет, что «настроение Муссолини становится все более и более 
антифранцузским». Дуче заявил, что эту «нацию губят алкоголь, сифилис и 
журналистика». На следующий день дуче выступил с речью в Генуе. «Это была 
сильнейшая антифранцузская речь. Толпа свистела при каждом упоминании Франции, 
с одобрением, полным иронии, встретила сообщение о соглашении с Лондоном». 17 
мая Муссолини по-прежнему «настроен против Франции». Двумя днями позже «он, 
говоря о Франции, вышел из себя как никогда». Перехваченная депеша из 
французского посольства в Риме в Париж, содержавшая пренебрежительные ремарки 
посла Франции в адрес дуче, возымела легко предсказуемый эффект, вызвав у 
Муссолини сильнейший взрыв возмущения. После Мюнхенской конференции 
полемические атаки на Францию не прекращались вплоть до начала декабря, когда 
антифранцузские демонстрации в Италии приняли характер повсеместного явления. 9 
декабря Муссолини признался Чиано, что, по его мнению, дело с антифранцузской 
кампанией в настоящий момент зашло слишком далеко, следовало бы слегка 
подсыпать песку в ее колеса. «Если она будет продолжаться в таком же темпе, — 
пришел к выводу Муссолини, — то нам придется заставить говорить пушки, но для 
этого время пока еще не подошло». В конце концов, эта кампания была задумана не 
для того, чтобы стать прелюдией к войне, а для того, чтобы послужить менее 
драматической цели — подготовке общественного мнения к подписанию соглашения о 
военном союзе с Германией.
 Впервые предложение о таком союзе было выдвинуто Риббентропом во время визита 
Гитлера в Рим в мае. Тогда Муссолини, хотя и склонялся в пользу этой идеи, все 
же проинструктировал Чиано, чтобы тот постарался уйти от ее конкретного 
обсуждения. Риббентроп вновь вернулся к этому предложению в Мюнхене. «Он-то 
считает, что такое соглашение явится величайшим событием в мире, — презрительно 
прокомментировал Чиано обращение Риббентропа в своем дневнике, — он всегда 
преувеличивает, этот Риббентроп. Несомненно, мы в спокойной обстановке изучим 
его предложение и, по всей вероятности, на время отложим его в сторону». И это 
было как раз то, что приказал ему сделать Муссолини.
 Во время визита в Рим в октябре попытки министра иностранных дел Германии 
вновь не увенчались успехом. Первоначальный энтузиазм Чиано прошел, и он теперь 
решил, что этот человек ему крайне несимпатичен. Он терпеливо слушал, как 
Риббентроп, говоря об Англии обиженным тоном, сродни тому, с каким женщина 
говорит о своем «вероломном любовнике», нравоучительно втолковывал Муссолини 
мысль о том, что война неизбежна и что «антикоминтерновский пакт» следует 
сделать основой для военного альянса, к которому должна подключиться и Япония. 
Муссолини был вежлив, но отказался от каких-либо обязательств. Он объяснил, что 
итальянское общественное мнение еще не созрело до положительного рассмотрения 
такого союза. Генералы и представители среднего класса решительно отвергнут 
подобную идею; так же поступит и Церковь, чьи отношения с правительством 
Германии неуклонно ухудшаются; негативно воспримет идею союза и король, который,
 хотя и не любит французов, имея виды на Корсику, но еще в большей степени не 
любит немцев.
 Однако испорченные отношения с Францией подталкивали Муссолини к поиску 
поддержки у Германии, как это уже было во время абиссинской войны. Муссолини 
был обеспокоен известиями о том, что, несмотря на его публичные высказывания о 
притязаниях на Корсику, Ниццу и Тунис, Риббентроп, находясь в Париже и стремясь 
вызвать трения между Англией и Францией, согласился подписать декларацию о 
нерушимости существующей франко-германской границы. Муссолини также был 
обеспокоен слухами о военном соглашении между Великобританией и Францией и о 
намерении США снабжать демократические страны, в случае необходимости, военными 
материалами. В дополнение ко всему он, возможно, надеялся, что, подписав 
военный пакт с Германией, сможет оказывать большое влияние на немецкую политику.
 Не вызывает сомнения тот факт, что к концу 1938 году он пришел к выводу о том, 
что далее он не может медлить. 3 января 1939 года Чиано дал указание Аттолико 
поставить немцев в известность о том, что дуче в самое ближайшее время будет 
готов подписать договор о военном союзе. «В прошлом, — записал Чиано в своем 
дневнике, — Аттолико был настроен несколько враждебно к идее военного союза с 
Германией», но теперь «он не скрывал своего положительного отношения к ней. Он 
объяснил, что во время своего последнего отпуска в Италии он убедился в том, 
что ничто не является более популярным у итальянцев, чем война против Франции. 
Двое суток спустя Акилле Стараче получил соответствующие распоряжения. Следует 
активизировать пропагандистскую кампанию против Франции и когда антифранцузские 
настроения в стране достигнут своего пика, можно будет объявить о военном союзе