Марк Васильев 
Россия-Испания. Два пика революции между двумя мировыми войнами
Годовщина Октябрьской революции 1917 года, до сих пор отмеченная красным днем в 
российском календаре, может показаться при взгляде со стороны небывалым 
парадоксом. Не так просто найти аналогию, когда политики и официальные 
масс-медиа в преддверии некой даты, именуемой национальным праздником, с 
поразительным единодушием предают памятное событие проклятию, из года в год 
объявляют о бесповоротном разрыве с его наследием. «Погребальный звон» к 
80-летию Петроградского вооруженного восстания едва не был дополнен реальной 
похоронной церемонией. Речь идет о захоронении в земле праха Ленина. Ритуальный 
смысл этого мероприятия, прикрываемый разговорами о «воле умершего», о 
православных обычаях, был достаточно ясен: забить наглухо и закопать в землю 
гроб со зловещим призраком коммунизма. 
Примечательно также, что негативное отношение к Октябрьской революции свело 
воедино казалось бы, полярные позиции непримиримых противников. Слово 
«большевизм» является ругательным не только для тех, кто придерживается 
либеральной ориентации, но и для так называемой «народно-патриотической 
оппозиции», к которой причисляет себя и КПРФ и другие партии, называющие себя 
коммунистическими. 
Если либералы трактуют революцию как мятеж группы заговорщиков, разнуздавший 
низменные инстинкты толпы, то в глазах «национал-патриотов» она была «смутным 
временем», потрясением государственных основ, а сталинский переворот, 
завершившийся уничтожением большевистского поколения - реконструкцией основ 
традиционной российской государственности, необходимых для превращения СССР в 
сверхдержаву. Близость этих позиций, являющихся, по сути дела, зеркальным 
отображением друг друга, отчасти объяснима воспитанием идеологов обоих 
противоборствующих течений в стенах идеологической школы КПСС. Эта школа, при 
всем показном пиетете перед Октябрьской революцией, трактовала ее в лучших 
традициях сталинизма: как переворот, осуществленный партией - демиургом истории,
 «железной гвардией» большевиков во главе с никогда не ошибающимся вождем. В 
соответствии с этой схемой, СССР рассматривался как безусловный гегемон 
мирового революционного процесса, а официальное признание получали только те 
революции, чье развитие вписывалось в геополитические расчеты кремлевской 
верхушки, а сценарий зачастую разрабатывался в московских мозговых центрах... 
Задолго до распада СССР все «неподконтрольные» революции встречались партийной 
верхушкой СССР весьма сдержанно, а информация о них, подаваемая в прессу, 
тщательно препарировалась. Демонстративным примером этого может служить 
советская историография Гражданской войны в Испании в 1936-1939 гг. Научные и 
публицистические издания, отредактированные мемуары очевидцев, издаваемые с 
конца тридцатых годов, содержат немало страниц, описывавших революционные 
события в Каталонии как «царство испанской махновщины». Уже в 60-70-е годы 
авторами этих книг и статей муссировались тезисы о «казарменном коммунизме», 
«путчизме», о тотальной экспроприации в городах и насильственной 
коллективизации в деревне. Часть этих теоретиков, поступив ныне на службу к 
правящему в России режиму, с легкостью репродуцировала вышеуказанные штампы, но 
уже в виде обвинений большевикам. Эти же обвинения, сдобренные хорошей дозой 
антисемитизма, подхвачены и оппозиционерами - «государственниками». 
Отрицание либералами и национал-патриотами революционного фактора закономерно 
ведет к их совместной апологетике российского (а, зачастую, и сталинского) 
этатизма. В последние годы появились солидные издания, вышедшие с официальной 
санкции членов правительства, где сталинский режим представлен как легитимный 
правопреемник Российской империи. Об Октябрьской революции при этом либо 
умалчивается, либо она трактуется очень своеобразно: как смена одного 
государственного аппарата другим - «более пригодным для решения качественно 
иных задач»[1]. Неудивительно, что теоретикам подобного рода видится гораздо 
логичнее и понятнее сталинская «революция сверху» 1929-1933 гг., завершившаяся 
насильственной коллективизацией. Неодобрение последней не мешает им рассуждать 
о ее трагической необходимости, сопоставлять с реформами Петра I, двинувшими в 
Европу византийско-варварскую Россию. Сам Сталин видится при этом как реалист, 
мастер маневра и дальновидный политик, сумевший завоевать партию и оттеснить 
главного конкурента - Троцкого, одержимого демона мировой революционной утопии. 

Почвой для подобных спекуляций является концепция о некоей уникальности 
исторического пути России в XX веке, неповторимости революции 1917 года и 
связанных с ней событий в других странах. О Парижской коммуне, давшей на 
короткое время власть в руки рабочих организаций в одном из крупнейших городов 
Европы, вспоминают все реже. Вероятно, за давностью событий. 
Вместе с тем, слова Джона Рида о 10-ти днях, которые потрясли мир, выразились в 
конкретных вехах мирового революционного процесса, инициированного Октябрьским 
вооруженным восстанием в Петрограде. Эти вехи: революционные события в Германии 
1918, 1923 гг., Венгрии 1919 г., Всеобщая стачка в Англии 1926 г., 
революционные потрясения в Иране, Китае, подъем антиколониальной борьбы в 
Юго-Восточной Азии. 
Среди всех этих событий наиболее ярко выделяется революция и гражданская война 
в Испании. В июле 1936 года на волне антифашистского восстания на большей части 
территории Испанской республики власть на местах перешла в руки революционных 
комитетов, сформированных партиями и организациями пролетариата, выступавшими 
под лозунгами уничтожения частной собственности, переустройства экономической 
жизни страны на социалистических основах. 
Испанская революция, несмотря на обилие исследований, мемуарных свидетельств и