прецедент. Несколько солдат — четыре или пять — действительно перешли к врагу. 
Это не следствие нервного кризиса. Дело идет о случаях преднамеренных. 
Коммунисты — героические люди, нужно признать это, которые завербовались в наши 
ряды. Мы никогда не видели их потерявшими присутствие духа. Сомневаюсь тем не 
менее, что их верность будет рекомпенсирована»{827}. Косвенным подтверждением 
справедливости этих сомнений Ридруэхо служит следующее замечание батальонного 
комиссара Северо-Западного фронта Л. Дубовицкого в сообщении Совинформбюро от 
23 ноября 1941 года, где о перебежчиках — солдатах «Голубой дивизии» Эмилио 
Родригесе и Антонио Пелайо Бланко говорится, что они [342] «очень недовольны 
тем, что их считают обычными военнопленными и содержат с немцами»{828}. 
    Специально истории «Голубой дивизии» посвящена уже цитировавшаяся нами 
книга ее второго командира, генерала Эмилио Эстебан-Инфантеса{829}. Он называет 
два периода действий дивизии — Волхов (Ильмень) и Ленинград. Раздел одной из 
глав книги он посвящает вопросу «Почему была в России «Голубая дивизия»?», 
особенно подчеркивая ее антикоммунистическую направленность. 
«По резонам политическим и дипломатическим столь высокого полета, что никто не 
мог в них проникнуть, правительства различных европейских стран демонстрировали 
свою симпатию к народному министерству, которое тогда решало судьбу Испании и 
вело ее к развитию ненависти, угнетения и крови. Националисты, представлявшие 
все самое здоровое и благородное в Испании, сформировали антикоммунистический 
блок, получая при этом помощь, более моральную, чем материальную, от двух наций,
 которые тогда проявили открытую оппозицию политическому режиму Сталина... Мы 
закончили внутреннюю войну нашей общей и абсолютной победой идей национальной 
независимости и традиционных испанских чувств в ответ на попытки экспансии и 
коммунистического господства. Но в то же время мы прекрасно понимали, что 
Советская Россия никогда нам не простит своего поражения. 
.. .Мы не могли забыть, что в наиболее тяжелые моменты Испания имела сердечную 
поддержку итальянцев и немцев, которые продавали нам и даже дарили необходимое 
сырье, и даже небольшими вооруженными соединениями — пусть чисто символически — 
сражались на нашей стороне против коммунизма. Россия, напротив, посылала в 
«красную» Испанию обильные средства войны, собрала международный контингент, 
чтобы составить тактические единицы, которыми существенно усилила марксистскую 
армию; она усиленно влияла на европейские правительства, чтобы поднять их 
против национальной Испании и сделала все возможное, чтобы продолжить 
опустошительную войну на нашей земле, творя на ней жестокие репрессии и ужасные 
преступления. [343] 
...Благоразумие и осторожность привели нас к тому сознанию, что русские и немцы 
были врагами. Реакция испанцев была логична и естественна, давая выход их 
чувствам. Мы горячо желали крушения русского режима, что отвечало нашим 
антикоммунистическим идеям. 
По всей Испании был брошен клич борьбы против тех, кто был нашим заклятым 
врагом несколько месяцев назад, и боевое настроение борцов-националистов 
Крестового похода нашло отклик в их душах. Правительство Франко считало более 
чем политическим вопросом свое решение о подготовке дивизии испанских 
добровольцев — «Голубой дивизии» — к борьбе против Красной Армии»{830}.
    По словам Эстебан-Инфантеса, 80% всех военнопленных испанцев попали в плен 
после сражения в Красном Бору и были отправлены в лагеря в Колпино и вблизи 
Ленинграда. Военнопленные 2-го батальона 269-го пехотного полка, взятые на 
участке Ловково 27 декабря 1941 года, показали, что в ротах осталась по 50–60 
человек вместо 150, есть обмороженные. Пленные того же 269-го пехотного полка, 
взятые на участке Красный Ударник, показали, что в ротах всего по 30–50 человек.
 В 3-м батальоне 263-го полка в ротах осталось 60–80 человек, во 2-м батальоне 
262-го полка — до 80 человек. И лишь в немногих подразделениях 250-й дивизии, 
по показаниям военнопленных, осталось по 100 человек — в 9, 10 и 14-й ротах 
2-го батальона 269-го полка, в 1 -м и 2-м батальонах 263-го полка{831}. И почти 
всегда в показаниях пленных речь шла об обмороженных{832}. 
    Откатившись на западный берег Волхова, части 250-й пехотной дивизии заняли 
оборону на рубеже Ямяо — Крупново — Ловково (269-й пехотный полк), Ловково — 
Новая Быстрица — Делявино (3-й батальон 263-го пехотного полка) и далее на юг 
до Новгорода (части 263-го и 262-го пехотных полков){833}. Спокойно отсидеться 
по блиндажам и залечить раны не удалось. 7 января 1942 года началось новое 
наступление войск Волховского фронта. В разведсводке штаба 225-й дивизии 52-й 
армии 18–28 января 1942 года отмечалось, что «263-й и 262-й полки 250-й дивизии,
 опираясь на узлы сопротивления, упорно [344] сопротивляются действию наших 
частей»{834}. Тем не менее, по сведениям военнопленных, численный состав 
«Голубой дивизии» на конец января 1942 года составлял лишь 5–6 тысяч 
человек{835}. В сводке штаба 52-й армии от 9–19 февраля 1942 года отмечалось, 
что за рассматриваемый период, то есть за 10 дней, полки испанской дивизии 
потеряли по 150–180 человек убитыми{836}. К началу февраля 1942 года в 262-м и 
263-м полках осталось по два батальона, ибо по одному батальону было взято для 
усиления 269-го полка. 
    Перебежчик 263-го полка, перешедший на сторону Красной Армии в середине 
апреля 1942 года, рассказал, что потери дивизии за время пребывания на фронте 
составили 8 тысяч человек{837}. Эти сведения подтверждает генерал Эмилио 
Эстебан-Инфантес. Он сообщает, что потери на берегах озера Ильмень и реки 
Волхов составили 14 тысяч человек (дивизия находилась в этом районе до конца 
августа 1942 года){838}. Военнопленные и перебежчики говорили, что количество 
обмороженных достигало 10–15% личного состава{839}. Тыловые госпитали дивизии в 
Риге и Вильнюсе были переполнены ранеными. 
    К тому времени у немцев сложилось вполне определенное представление об