заметной вехой в процессах общенационального примирения. Собственно, ради этого 
он и был снят. Но фильм демонстрировали только в одном столичном кинотеатре, а 
через несколько недель и вовсе изъяли из проката. Советский историк заметно 
проигрывал в полемике престарелому монархисту. К тому же с экрана впервые в 
СССР прозвучали непривычные слова о равной причастности красных и белых к 
казням и расправам. Лента пролежала в запасниках свыше трех десятилетий.
Начавшие выходить в свет с конца 1970-х годов крайне малочисленные работы о 
жизни наших изгнанников за рубежом («Полынь в чужих полях» А. Афанасьева, 
«Агония белой эмиграции» Л. Шкаренкова) по-прежнему в одностороннем порядке 
возлагали вину за гражданскую войну на Белое движение.
Популярная тогда иллюстрированная «Неделя», давая понять, что участь 
изгнанников была горькой, тем не менее даже в 1978 году устами обозревателей В. 
Кассиса и Л. Колосова иезуитски спрашивала читателей о белоэмигрантах: «А кто 
им велел уезжать?» Обозреватели издевались над надгробной надписью ветеранов 
Дроздовской дивизии в Сен-Женевьев-де-Буа, мстительно напоминая читателям через 
полвека после событий, что белогвардейцы «жгли, угоняли скот, бесчинствовали».

Исследовать процессы общенационального примирения было разрешено только крайне 
малочисленным ученым-испанистам. Написанные ими тогда коллективные монографии 
«Испания XX века» (1967) и «Испания 1918-1972» (1975) исследовали эволюцию 
франкистской диктатуры и освещали переход страны от гражданской войны к 
примирению.
Характерно, что заниматься подобным анализом не разрешали гораздо более 
многочисленным советским американистам. В их работах примирение северян и южан 
в США, последовавшее за гражданской войной, всецело игнорировалось или же 
именовалось «предательством».
О сооружении памятников белым деятелям России не могло быть и речи. Их портреты 
отсутствовали в учебниках, монографиях, энциклопедиях. Их умерщвляли молчанием. 
(Автор этих строк впервые обнаружил фотографии Колчака и Деникина в 1970 году в 
венгерском иллюстрированном издании.) Не печатался замечательный примиритель 
Максимилиан Волошин. Под запретом оставались письма Короленко и «белый цикл» 
Цветаевой.
Марину Цветаеву, когда-то легально выехавшую из Советской России, от 
игнорирования при жизни и от длительного посмертного замалчивания не спасло 
даже ее добровольное легальное возвращение на родину. Не были востребованы в 
1941 году и ее антигерманские настроения.
Массовые советские библиотеки, киноэкран и эфирное время заполнялись 
восторженными жизнеописаниями Блюхера, Тухачевского, Чапаева, Щорса, Ларисы 
Рейснер, «красных дьяволят», «великих голодранцев», «героев Первой Конной», 
«орлят Чапая», «неуловимых мстителей» и др.
И без того очерненные в печати образы белых еще более обеднялись и 
окарикатуривались при экранизации литературных произведений («Сердце Бонивура», 
«Тени исчезают в полдень», «Пароль не нужен»).
Даже в книгах, в сущности посвященных примирению («Два капитана», где герой – 
из стана победителей, а героиня – из лагеря побежденных), образы белых сугубо 
отрицательны.
Разрешенные к печати книги вернувшихся в СССР Александровского, Любимова не 
только тщательно цензурировались, но и выходили ничтожно малыми – сравнительно 
со спросом на них – тиражами. Вполне верноподданнические воспоминания 
Вертинского вышли только посмертно, причем лишь в малодоступном широкому 
читателю журнальном варианте. Из более чем сотни песен Вертинского (сплошь 
лишенных политического содержания) разрешено было к исполнению всего 30.
Вопрос о цене победы красных в гражданской войне даже не ставился. 
Отваживавшиеся поднимать данный вопрос исследователи быстро лишались работы. В 
этом отношениии СССР неумолимо отставал от Испании.
С 40-х до 80-х годов ХХ века советские СМИ никак не комментировали фактов 
возвращения на родину отдельных деятелей послереволюционной эмиграции – 
Вертинского, Коненкова, Цветаевой, Прокофьева и др. Скупые упоминания об этом 
были рассеяны по малотиражным или спецхрановским изданиям. Последним 
«возвращением», о приезде которого на родину сообщили газеты и кинохроника, был 
А.И. Куприн (1937).
О фактах героической гибели русских эмигрантов от рук нацистов в оккупированной 
Франции советские граждане стали узнавать с 20-летним опозданием – с 1965 года, 
когда некоторые борцы Сопротивления русского происхождения были посмертно 
награждены советскими орденами.
В отличие от Испании, в Советском Союзе такие институты, как церковь и армия, 
даже во второй половине XX века не могли дать импульсов к общенациональному 
примирению. Со всей силой сказывались полное подавление свободы мнений в армии, 
политическое бессилие духовенства всех конфессий, придирчивая цензура на всех 
уровнях. Тем более не могли произвести подобных импульсов казенные 
профессиональные объединения, пронизанные подкупом, слежкой и доносительством – 
союзы писателей, художников, композиторов, архитекторов и др.
Во всем этом наглядно проявлялось роковое явление нашей истории XX века – 
сильнейшее разрушение ткани гражданского общества, которым сопровождалась наша 
революция и гражданская война.
Новая, третья по счету волна примирения стала поэтому плодом не государственной 
политики, а сугубо стихийных импульсов, исходивших непосредственно из 
гражданского общества. Постепенно восстанавливавшее свои силы гражданское 
общество устало от постоянной борьбы с врагами, от «продолжения революции» и 
«повышения бдительности» (становившихся к тому же все более показушными). Оно