Утром 1 мая я получил еще одну телеграмму, отправленную в 7.40 из 
рейхсканцелярии.

«Гросс-адмиралу Дёницу (лично и секретно).

Завещание вступило в силу. Направляюсь к вам. До моего прибытия рекомендую 
воздержаться от публичных заявлений. Борман».

Из сообщения я сделал вывод, что Гитлер мертв. Позже я узнал, что он был уже 
мертв, когда вечером 30 апреля была отправлена первая телеграмма о моем 
назначении. Почему факт его смерти утаили от меня, не знаю. Я не был согласен с 
мнением Бормана и считал, что немецкому народу и вооруженным силам следует 
сообщить всю правду. Я опасался, что иначе новости о смерти Гитлера и моем 
назначении в качестве его преемника станут известны из какого-нибудь другого 
источника, причем в искаженной форме, что вызовет волнения среди населения и, 
хуже того, вполне может привести к развалу вооруженных сил. Военнослужащие 
могут посчитать, что смерть главы государства освобождает их от присяги. К тому 
же и мирное население, и солдаты имеют право знать, что я намерен делать. 
Поэтому я решил 1 мая выступить по радио с заявлением.

Единственный вывод, который можно было сделать из фразы «завещание вступило в 
силу», что Гитлера нет в живых. О его самоубийстве я ничего не знал. Да и вряд 
ли мог предположить такую возможность – у меня сложилось несколько иное мнение 
об этом человеке. Я думал, фюрер искал смерть и встретил ее в битве за Берлин. 
Поэтому я считал, что о его смерти следует объявить народу с должным уважением. 
Наверняка многие вокруг ждали, что я сразу же оболью его грязью, но это, на мой 
взгляд, было бы мелко и недостойно.

Вероятно, то, что от меня ждали вполне определенных действий, в конечном итоге 
заставило меня сделать наоборот. Но, как бы там ни было, я надеялся, что 
история в должное время вынесет фюреру свой вердикт. Мои знания о бесчеловечных 
деяниях национал-социалистов в то время были крайне ограничены. Все факты стали 
мне известны намного позже, после окончания войны. А тогда я еще искренне верил,
 что должен соблюсти приличия и озвучить свое заявление именно в тех сдержанных 
выражениях, которые в действительности и прозвучали. Полагаю, что сегодня я 
поступил бы точно так же, окажись снова в таком же положении и имея столь же 
ограниченную информацию о неприглядных сторонах фашистского режима, как в те 
дни.

Должен признаться, форма заявления казалась мне куда менее важной, чем стоящие 
передо мной задачи. Я считал своим главным долгом сообщить немецкому народу о 
том, что предполагаю делать в будущем.

1 мая 1945 года в эфире прозвучало следующее заявление:

«Фюрер назначил меня своим преемником. Понимая всю полноту ответственности, я 
возглавляю немецкий народ в этот судьбоносный час. Моя главная задача – спасти 
немецких мужчин и женщин от уничтожения наступающими большевиками. Борьба 
продолжается только ради этой высокой цели. А поскольку англичане и американцы 
мешают выполнению этой задачи, мы продолжаем бороться и против них.

Англичане и американцы в этом случае будут сражаться не за интересы своих 
народов, а за распространение большевизма в Европе».

1 мая я также издал свой первый приказ по вооруженным силам:

«Фюрер назвал меня своим преемником на постах главы государства и Верховного 
главнокомандующего вооруженными силами. Я принимаю командование всеми 
подразделениями вооруженных сил с твердым намерением продолжать борьбу с 
большевиками до тех пор, пока наши войска и сотни тысяч немецких семей из 
восточных провинций не будут спасены от рабства и уничтожения. Я также намерен 
бороться с англичанами и американцами, поскольку они препятствуют выполнению 
этой первоочередной задачи».

Мне был срочно необходим надежный политический советник, чтобы справиться с 
внешнеполитическими проблемами, которые непременно будут возникать. Причем мне 
нужен был человек, не запятнанный контактами с немецкой внешней политикой 
последних лет. Я надеялся, что бывший министр иностранных дел барон фон Нейрат, 
которого я лично знал начиная с 1915 года, примет пост министра иностранных дел 
и премьер-министра формируемого мной нового правительства. Я поручил своему 
адъютанту разыскать барона фон Нейрата. Для этого он позвонил Риббентропу, 
находившемуся неподалеку от Плоена. В результате Риббентроп явился ко мне лично 
и заявил, что имеет законное право занять пост министра иностранных дел. Он 
подчеркнул, что является самой подходящей кандидатурой, потому что его хорошо 
знают британские официальные лица и всегда с удовольствием ведут с ним дела. Я 
отклонил это предложение.

Мы не сумели найти барона фон Нейрата. (Позже я выяснил, что он в это время 
находился в Форарльберге.) Поэтому мне пришлось сделать выбор в пользу другой 
кандидатуры.