|
миноносец, который, вероятно, находился на том самом месте, где затонуло
атакованное судно. Продув балласт, лодка всплыла в крейсерское положение и
двинулась за конвоем, чтобы до рассвета попытаться атаковать его вторично из
надводного положения. Но пока лодка выходила в голову конвоя, стало светать.
Решив атаковать конвой с перископной глубины, я подал команду к погружению. Но
тут произошло нечто непредвиденное. Из-за заводского дефекта лодка при
погружении неожиданно получила большой дифферент на нос и стремительно пошла в
глубину. Из аккумуляторов вылился электролит. Наступила темнота. Глубина в этом
районе была более чем достаточной — от 2 500 до 3 000 метров, а наша лодка
(«Германия» В-III) могла погружаться не более чем на 60-70 метров. Ее прочный
корпус выдерживал давление лишь до этой глубины. Было приказано продуть весь
балласт, застопорить двигатели, дать задний ход и переложить рули, чтобы по
возможности замедлить погружение. Расторопный вахтенный офицер включил
карманный фонарь и осветил глубомер. Стрелка быстро скользила вправо, указывая
на быстрое погружение. Но вот на какой-то миг она замерла между делениями 90 и
100 метров и пошла в обратном направлении. Значит, балласт был продут вовремя.
Вскоре лодку выбросило на поверхность. Я быстро открыл рубочный люк. Было уже
светло. Мы находились в центре конвоя. На эскадренных миноносцах и на
транспортах взвились флажные сигналы, завыли сирены, транспорты разворачивались
к нам кормой и открывали огонь из кормовых орудий. Эскадренные миноносцы, ведя
огонь, полным ходом устремились к подводной лодке. Положение было не из
приятных. Надо было как можно быстрее уходить под воду. Но это оказалось
невозможным: сжатый воздух был израсходован. К тому же лодка получила несколько
пробоин. Конец был неизбежен, и я скомандовал: «Всем покинуть лодку !» Накануне
мы подобрали в море тюк пробки, который закрепили на палубе. Теперь мы его
отвязали и, помимо спасательного жилета, дали каждому по куску пробки. К
великому прискорбию, мы потеряли семь человек, среди которых был и
инженер-механик. Подводная лодка затонула. Конвой продолжал двигаться. Мы
плавали в море. Но вот один из эскадренных миноносцев повернул назад и подобрал
нас. Так кончилась в первую мировую войну моя карьера командира подводной лодки.
Из событий этой ночи я сделал для себя один чрезвычайно важный вывод:
подводная лодка имеет наибольшие шансы на успех, если атакует в ночное время в
надводном положении. Чем большее число подводных лодок участвует в атаке, тем
благоприятнее обстановка для каждой из них, потому что взрывы и тонущие корабли
вызывают такую сумятицу, что корабли охранения отказываются стесненными в
маневрировании и начинают действовать вне связи с другими кораблями. Многие
другие соображения военного характера также говорили за то, что в атаках
конвоев должны принимать участие не одна, а несколько подводных лодок. В период
первой мировой войны германские подводные силы наибольших успехов добились в
1917 году. В дальнейшем же, после введения Англией системы конвоев,
эффективность действий подводных лодок резко упала. С появлением конвоев море
опустело. Немецкие подводные лодки выходили а море поодиночке, обычно долгое
время ничего не обнаруживали, а потом неожиданно натыкались на большие группы
транспортов в 30-50 судов и более, следовавших в охранении большого числа
военных кораблей различных классов. Подводная лодка атаковала конвой в одиночку.
Если командир имел крепкие нервы, атаки повторялись в течение нескольких суток,
пока он и его подчиненные не выдыхались окончательно. И даже если подводной
лодке удавалось потопить несколько судов, число ее жертв составляло очень
незначительный процент от всего состава конвоя. Конвой же, несмотря на эти
атаки, продолжал следовать по назначению, и, как правило, в дальнейшем ни одна
немецкая подводная лодка его не обнаруживала. Суда приходили в Англию,
доставляя туда большие запасы продовольствия и сырья. Следовательно, надо было
сделать так, чтобы против крупных конвоев действовало возможно большее число
подводных лодок. С такими мыслями я оказался в английском плену. В июле 1919
года я возвратился в Германию. В Киле, в штабе базы, референт по учету кадров
офицерского состава спросил, нет ли у меня желания служить в новых
военно-морских силах. Я ответил контр вопросом: «А вы полагаете, что у нас
скоро снова будут подводные лодки ?» (По Версальскому договору
державы-победительницы запрещали Германии иметь подводные лодки). Референт
ответил: «Не сомневаюсь. Так долго продолжаться не может. Я думаю, года через
два они у нас появятся снова». Эти слова окончательно заставили меня остаться
на службе в военно-морских силах. За годы войны я стал ярым подводником; ведь
служба на подводной лодке требует от моряка большой самостоятельности и ставит
перед ним задачи, для выполнения которых требуются высокое мастерство и
бесстрашие. Единственная в своем роде морская дружба, вырастающая из общности
судьбы, из отсутствия различий в положении членов экипажа подводной лодки, где
все зависят один от другого и где никто не лишний, восхищала меня. Каждый
подводник ощущает величие океана, величие своей задачи и чувствует себя богаче
всех королей. Иной судьбы он не хочет. Однако в дальнейшем события сложились
иначе. Германия по-прежнему томилась в оковах Версальского договора. До 1935
года нам было запрещено строить подводные лодки. В этот период я был командиром
миноносца, затем командиром флотилии миноносцев, штурманом на флагманском
корабле командующего военно-морскими силами на Балтийском море и, наконец,
командиром крейсера «Эмден». За эти годы я основательно изучил тактику
надводных кораблей. Ограничения Версальского договора до предела ослабили мощь
германских военно-морских сил. Мы же старались с большим рвением возместить эту
слабость основательной морской, огневой и тактической подготовкой. Нам хотелось
разработать такие тактические приемы, которые позволили бы добиваться успеха в
борьбе против превосходящих сил противника. Особое внимание обращалось на
ведение ночного боя, который требует хорошей выучки, большого мастерства и
|
|