открывать пачки сигарет истинно американским манером. 

Во всяком случае единственной полностью замаскированной нашей частью 
оказывается рота управления. Поэтому мы решаем насколько возможно беречь 
входящих в нее людей. Впрочем, мы даже не в состоянии заранее поставить им 
точные задачи. Наши указания должны оставлять солдату самые широкие возможности 
проявлять инициативу. В качестве передовых фронтовых наблюдателей они сослужат 
неоценимую службу основной части наших армий. Они должны также будут 
постараться усугубить смятение, которое воцарится во вражеских рядах, и для 
этого станут распространять ложные сообщения, преувеличивая начальные успехи 
германских дивизий, будут менять места указательных столбов, давать 
фантастические приказы, обрывать линии связи и уничтожать резервы боеприпасов. 

Однажды, когда я только что закончил проверку своих войск, один из офицеров 
этой роты попросил меня о беседе наедине. С очень озабоченным видом он заявил: 

- Господин штандартенфюрер, теперь я знаю цель операции, которую мы готовим. 

На какое-то мгновение он меня озадачил. Неужели Фолькерсам или Хардик - 
единственные посвященные в тайну - проявили невольную несдержанность? Но вот 
уже офицер, явно довольный эффектом, который произвели его первые слова, 
шепотом продолжал: 

- Бригада пойдет на Париж, чтобы захватить союзнический штаб. 

Для меня это было уже слишком; мне пришлось сдерживать себя, чтобы не 
рассмеяться. Я довольствовался неким "хм, хм", которое мало к чему обязывает. 
Этого хватило, чтобы он с воодушевлением продолжил: 

- Учитывая, что я знаю Париж как свои пять пальцев, я бы хотел позволить себе, 
господин штандартенфюрер, предложить вам свою помощь. Разумеется, я буду 
держать язык за зубами. 

Когда я спросил, какие у него предложения, он изложил мне подробный план. 
Составить колонну из ложных военнопленных, сопровождаемых солдатами, говорящими 
в совершенстве по-английски, и она пройдет прямо до Парижа. Можно даже взять с 
собой германские танки под видом трофеев, которые якобы будут представлены 
союзническому штабу главного командования. 

Мне с трудом удалось остановить этот словесный поток. В конце концов я его 
выпроводил, приглашая проработать свой план во всех подробностях и затем снова 
прийти ко мне, а в дальнейшем помалкивать. Много позже я узнал, что он не 
прислушался к моему последнему указанию. А именно - не одну неделю союзническая 
контрразведка держала под наблюдением Кафе-де-ля-Пэ, которое я "имел 
неосторожность" упомянуть в нашем разговоре. 

Примерно в середине ноября Верховное главнокомандование отодвинуло дату 
наступления, назначенного сначала на 1 декабря, затем на 10-е, а потом на 16 
декабря. Подготовка наступательного боевого порядка не была завершена, 
оснащение дивизий было неполное. Эти последовательные задержки указывали, что в 
битву должны быть брошены буквально последние резервы людей и техники. 

Этот же вывод следовал из ежедневных совещаний в ставке фюрера, куда меня 
вызывали три раза. И всякий раз я слышал, что у такой-то дивизии нет танков, у 
другой - пушек, у третьей - грузовиков. Я хорошо представлял, что 
генерал-полковник Гудериан, командующий танковой армией на Восточном фронте, 
горько сожалеет о каждом танке, о каждом батальоне, которые у него берут, чтобы 
перебросить на запад. В общем, наши возможности теперь напоминали простыню, 
слишком маленькую для кровати, которую она должна покрыть. Когда хочешь 
прикрыть ноги, то есть запад, приходится высовывать голову, то есть восток. 

Однажды донесение люфтваффе показало, что даже величайшее мужество наших 
летчиков не могло уравновесить численное превосходство противника. Внезапно я 
услышал, как произносят цифру: "В Арденнском наступлении будут участвовать 250 
реактивных истребителей". Я не поверил своим ушам. Неужели это все, что 
осталось от цифры в 2000, которую сам фюрер объявил мне 22 октября? Но Гитлер 
даже и не слушает такие сообщения. Он явно уже смирился с нашим поражением в 
воздухе. 

В конце совещания фюрер еще раз напомнил мне свой приказ не пересекать 
вражеские линии самому. Мне придется довольствоваться тем, что буду управлять 
своими отрядами по радио. Этот запрет, высказанный безоговорочным тоном, меня 
ужасно огорчил, потому что я думал, что фюрер об этом больше не вспомнит. 
Неужели мне придется оставаться в тылу, когда мои товарищи поведут эту 
безнадежную битву? В первый раз такое! Про себя я решил сообщить об этом 
приказе своим комбатам - что мне не будет слишком приятно, - добавив все-таки, 
что присоединюсь к ним, если положение станет критическим. Во всяком случае я 
не стану отсиживаться в штабных кабинетах; найду себе место поближе к фронту. 

Так или иначе, похоже, до настоящего времени наши приготовления полностью