Но у него их все-таки хватает, чтобы обрушить на своих слушателей целый водопад,
 чтобы наполнить новыми слезами глаза матерей и жен, чтобы внести смятение в их 
души и вместе с тем попытаться укрепить доверие к руководству рейха, заклиная 
всех и вся не задумываться, ибо «мужество сердца в годину войны следует ценить 
выше, чем умничающий интеллект». И, словно в насмешку над нашим положением, он 
под конец слащавым голосом цитирует Гельдерлина{32}: «Летят гонцы: мы выиграли 
битву! Живи, о родина, и павших не считай! "

С горьким чувством слушаем мы эту бессодержательную речь. Геббельсу, который 
много лет умел на бумаге превращать поражения в успехи и высокопарными словами 
маскировать разочарование, сегодня нечего сказать нам. Только одна фраза 
действительно звучит подходяще: «Мы знаем, что для нас наступил поворотный 
момент, и теперь все дело в том, чтобы понять это и действовать соответственно, 
осознать, что судьба давно уже испытывает нас, действительно ли мы призваны 
руководить всем миром…»

Да, это верно, судьба испытывает нас уже с последних дней августа. А 
предварительные результаты этого испытания уже давно известны в ставке фюрера. 
Только их не публикуют. И Геббельс тоже утаил их сегодня: «Время, которое я 
хотел посвятить разговору с вами, истекло». Да, именно, время истекло, и для 
нас тоже.

Передо мной стоит румынский капитан Попеску. Совершенно вне себя и плача 
сообщает трагическую весть. Погибла его скаковая кобыла! Та самая, для которой 
строили специальную конюшню и при которой всегда дремал конюх. Полчаса назад 
капитан нашел его на соломе связанным, рядом валялась голова Мадмуазель, а 
поодаль – отрубленные копыта – все, что от нее осталось. Я ничем не могу помочь 
ему: тем более, денщик никого не опознал, а только твердит, что это были немцы.

Наш разговор прерывает телефонный звонок. Тревога! Русские прорвались у цеха № 
2, все силы туда! Дальше все как обычно. Выдвижение подразделений на передний 
край, разведка, боевая готовность, контратака. Последними боеприпасами отбиваем 
старые окопы.

В первые часы нового дня я уже опять в своем блиндаже. Позиции заняла пехота. 
Франц с 50 солдатами остался там в подкрепление. Остальные отходят.

У нас двое убитых. Эмиг ранен, но легко – касательное ранение руки. Это и есть 
рождество. Но еще хорошо, что все обошлось так. Может быть, несколько дней 
будет спокойно. Ради этого мы и наступаем ради этого и ради блиндажа, ради 
крыши над головой. Самый низкий подвальный коридор – великолепное место по 
сравнению с ямой в снегу. При двадцатитридцати градусах мороза за это стоит 
идти в контратаку, стрелять и бросаться вперед. А все остальное безразлично.

И вдруг я ощущаю, что больше не могу. Пусть другие делают что хотят. Сегодня во 
всяком случае хочу побыть один. Не могу больше слушать: «А помнишь?.. Ты еще 
припоминаешь?.. " Все это пустая болтовня. Хочу отпраздновать рождество наедине 
со своими мыслями.

Но утром русский ночной прорыв заставляет меня призадуматься. Лучше бы 
пододвинуть строительный батальон поближе к переднему краю, чтобы на случай 
непредвиденных инцидентов иметь под рукой резерв наготове. Пожалуй, в районе 
Белых домов. Там найдется несколько подвалов для размещения солдат. Там можно 
двигаться более или менее незаметно, а подразделения, находящиеся там, могут 
быть в любую минуту, если потребуется, подброшены на передний край. До него 
всего несколько сот метров.

Отправляюсь осмотреть сам. Со мной Бергер. Обследуем всю местность, перебегаем 
от дома к дому, от развалины к развалине, от подъезда к подъезду, то подымаемся 
по лестницам, то спускаемся вниз. У Бергера в руках полевая книжка, он вносит в 
нее каждый пустой подвал. Некоторые подвалы совершенно загажены, некоторые 
полуобвалились, но привести в порядок можно все. Нельзя дольше искать и 
выбирать, здесь надо расквартировать целый батальон, нужна каждая свободная 
дыра. Подсчитываем: подвалов недостаточно.

Спускаемся снова в один из подвалов. Открываем дверь, видим тусклый свет. Здесь 
кто-то есть. Мой карманный фонарик не горит. Бергер зажигает спичку. Боже мой, 
огромный погреб набит до предела солдатами! Куда ни глянь, одни солдаты: румыны,
 немцы, хорваты, опять немцы… Лежат, вытянувшись на полу или прислонившись к 
стенам, в тесноте прижимаются друг к другу. Никто не двигается. Глядят на нас, 
но никто не открывает рта, не произносит ни слова, не реагирует на наш приход. 
Спрашиваю одного из немцев:

– Из какой части?

Он зевает мне прямо в лицо, смотрит мимо и даже не думает отвечать. Еще одна 
спичка.

– Отвечать немедленно. Из какой части? Теперь получаем ответ: