|
Румынским крестьянским парням нет ни минуты покоя, они заняты с утра до ночи.
Они не только должны обслужить и ублажить своих командиров роты и взводов, но
раздобыть для них самые немыслимые вещи, чтобы создать в офицерских блиндажах
уют. Больше того, целые взвода заняты делом, до которого не додумается
обыкновенный смертный. Попеску – старый наездник-спортсмен, а потому не может
разлучиться со своей скаковой кобылой Мадмуазель. Он ведет ее с собой в обозе с
позиции на позицию, из Румынии на Дон, а с Дона к нам. Где бы ни находилась его
рота, благородное животное должно питаться, причем получше, чем рядовой его
роты. Сегодня 40 солдат заняты постройкой конюшни – специальной конюшни для
любимицы капитана. В ней просторнее и теплее, чем в любом убежище для солдат.
Там стоит кобыла, такая же усталая и исхудавшая, как и любое живое существо в
котле, но с нее ни днем ни ночью не спускает глаз специальный конюх, который
обязан смотреть, чтобы с любимицей командира ничего не случилось.
* * *
Около полуночи спускаюсь в свой блиндаж. В соседнем помещении сидят вместе с
обер-фельдфебелем Берчем Эмиг и Тони. Они тоже беседуют – как же иначе! – о
наших соседях румынах. Берч рассказывает о сегодняшнем медосмотре и состоянии
румынской роты. Тони злится и говорит так громко, что мне слышно каждое слово:
– Пусть бы со мной он так попробовал! Я бы ему свою задницу сечь не дал, а туг
же его наповал!
– Ты и сам не веришь в то, что говоришь, – отвечает Эмиг. – Для этого ты
слишком тугодум. А тем это и в голову не приходит. Их всегда лупили, они уже
привыкли.
– Что значит привыкли? Может, они привыкли и обмораживаться, трескать капустную
жижу и подыхать? Не-е, этим беднягам приходится куда хуже, чем нам. А за что,
собственно, они все это терпят? Может, они думают, что им удастся взять
«Красный Октябрь» или пару других углов в этом городе? Слишком поздно они
раскачались.
– Не ори так! А ты что, может, думаешь получить виллу на Волге? Ты-то сам для
чего сюда приперся?
– Это дело совсем другое! Раз Иван хотел на нас напасть, поневоле пришлось
защищаться. А вот если он на нас нападать не собирался – теперь многие так
говорят! – значит, все это смысла не имело. Тогда, выходит, все затеял сам
Адольф, ну а нам, немцам, что оставалось? Давай за ним, вперед! Тут между нами
разницы никакой. Но румынам-то, им ведь никто ничего не сделал, и войны они не
начинали. Значит, им просто шарики вкрутили.
– Да и ясно: дело не выгорело. Ты только их послушай, сразу увидишь: они даже и
не знают, зачем их сюда пригнали.
Теперь в разговор вступает Берч:
– Точно! Мне двое румын сами говорили. Сыты по горло, домой хотят, а свою войну
мы пусть сами ведем!
– Ага, теперь все ясно! Теперь понятно, почему пехота отказалась от такого
подкрепления. Их на передовую не бросишь. Интересно, и что наш старик будет
делать с этим сбродом!
* * *
На следующее утро наш врач отправляется в роту Братеану. Я просил его послать
ко мне в течение дня этого командира вместе с Попеску: надо переговорить с ними.
Через два часа они приходят с раскрасневшимися лицами, пыхтя и обливаясь потом.
Смотрят на меня удивленно: чего это я вмешиваюсь во внутренние дела их
подразделений? Но это необходимо. Прежде всего запрещаю телесные наказания.
Во-вторых, направляю в каждую роту своего повара, который возьмет на себя
приготовление и раздачу пиши, как горячей, так и сухого пайка. Кроме того,
после работ солдат разрешается занимать всякими другими делами лишь в весьма
ограниченной степени. Напоминаю о конюшне и оборудовании офицерских блиндажей.
И наконец, приказываю обоим капитанам со всеми боеспособными людьми прибыть к
Белым домам. Быть на месте в полной готовности в 17,00, захватить с собой
шанцевый инструмент. Размещение на местности произведу лично.
Результаты медобследования, доложенные мне врачом днем, несколько более
утешительны, чем вчерашние. У Братеану человек пятьдесят полуздоровых, их
кое-как можно использовать. Вместе с 30 солдатами Попеску это все же 80 человек,
которых можно пустить в дело.
Точно в 17.00 румыны прибывают в назначенное место. Оба командира приветствуют
|
|