девять-сорок. Идем еще со вчерашнего утра.

– А откуда?

– Не знаю, как деревня называется. Километров пятьдесят отсюда. – Он показывает 
на северо-восток.

– А что вы делаете здесь?

– Нас просто вышвырнули из лазарета, потому что русские наступали. Врачи и 
санитары драпанули. Один нам даже сказал: если не хотите быть расстреляны, 
убирайтесь быстро в Калач! Вот мы и идем.

– А врач с вами есть?

– Ни одного. Куда они делись, не знаем. Бросили все как было и удрали.

– Не беспокойтесь, они будут наказаны. Самое главное для вас – попасть в другой 
госпиталь. До Калача еще 10 километров. Продержитесь?

– Не знаю, господин капитан. Вчера вечером один остался лежать в снегу. Прямо 
так упал на дороге и больше не встал. Надеемся, хоть остальные дойдут.

– Должны! Счастливо добраться!

Тем временем подошли еще восемь тяжелобольных, обступили нашу машину. Даю им 
пачку сигарет. Больше помочь нечем. Едем дальше.

Пахнет настоящей паникой: русские в пятидесяти километрах, как сказал солдат. 
Но кто знает, может быть, просто пронесся слух, а врачи уже потеряли от страха 
голову. Какая безответственность – выгнать на дорогу больных с высокой 
температурой и послать их на верную смерть! Ну подождите, задам я этим 
господам! Сегодня же вечером доложу по команде. Это я решил твердо.

Ледяной ветер метет по степи, обжигает лицо, поднимает целые облака 
свежевыпавшего снега, заметает наезженную колею. Машина с трудом пробирается 
вперед. Справа и слева тянется унылая равнина, покрытая снегом. Кое-где сквозь 
слой снега пробивается пожухлая степная трава. Крутые склоны и глубокие балки 
усложняют путь. Тони приходится подолгу ехать полустоя, держа одну руку перед 
глазами, а другую на руле, чтобы объезжать все ямы. Скорость соответствующая. 
Но без накатанной дороги, без указателей и ориентиров быстрее не поедешь.

Что это? Выстрелы? Или просто шум мотора? Еще! Артиллерийский огонь, сомнения 
нет! Из какого направления? И как далеко отсюда? Мнения расходятся: сильный 
ветер мешает определить. Он приглушает звуки, ускоряет их, уносит в сторону. 
Как сориентироваться? Во всяком случае это еще далеко. Мы успокаиваемся. Здесь, 
в этом районе, еще никого нет.

Слева на нас несется какая-то дикая стая, она быстро приближается к нам. Так 
описывал Карл Май{25} табуны диких лошадей, несущихся галопом, с развевающимися 
гривами… Но это и в самом деле лошади! Одни неоседланные, другие тащат поводья 
за собой… Видим окровавленные шеи и ободранные в кровь ноги. С жалобным ржанием 
кони пересекают дорогу метрах в двадцати впереди нас. Хромающие не отстают, у 
лошади белой масти вываливаются кишки. Кони исчезают так же внезапно, как 
появились. Их поглощает на востоке снежная пелена. Все это выглядит так, словно 
где-то вели бой целые кавалерийские соединения. Откуда же иначе столько 
кавалерийских коней? Вот это новость! Во всяком случае в этой войне мне еще не 
приходилось видеть эскадроны конницы, несущиеся с шашками наголо.

Лошади погибнут, подохнут от голода: корма они не найдут. Но здесь, на поле боя,
 где ежедневно решается и еще будет решаться судьба бесчисленного множества 
людей, смешно испытывать жалость к лошадям. И тем не менее это чувство 
закрадывается в нас. Ведь они-то уж совсем ни в чем не виноваты, а колесо войны 
безжалостно раздавило их.

На раздумья много времени не остается. Дорога – эта лишь слабо намеченная линия,
 которую находишь только потому, что она обозначена на карте, – оживляется. 
Мимо проезжает какой-то сонный всадник. Он ничего не видит и не слышит. За него 
думает лошадь, которая везет его вперед. Он мог бы показаться привидением, этот 
румын, если бы за ним не тащился, кое-как переваливаясь, целый караван – 
настоящее воплощение бедствия и отчаяния, вызывающее чувство острого 
сострадания. Мимо ковыляют солдаты с забинтованными головами, с руками в лубках.
 Двое с непокрытыми головами поддерживают третьего, у которого разбитое колено 
обвязано одеялом: просочившиеся капли крови замерзли на сапогах. Эти жалкие 
фигуры бредут теперь без цели, склонив голову на грудь. Глаз не видно. Головы 
со слипшимися волосами качаются из стороны в сторону при каждом шаге. Солдаты 
механически передвигают ноги.

Левой, правой, дальше, все дальше, левой, правой шагают они, живое 
олицетворение ужаса. Сил больше нет, но идти надо, надо во что бы то ни стало.