Геринг скажет нам все, как оно есть“. И кое у кого, кто уже мысленно попрощался 
с жизнью, тоже загорается слабая надежда.

Голос из репродуктора вешает о «народной общности» и «народном войске» – все 
это-«лова, которые мы слышали тысячи раз, они нам достаточно хорошо известны. 
Гитлер именуется величайшим немцем. Потом Геринг заявляет: «Противник тверд, но 
и германский солдат стал еще тверже! "

– А ну, приди сюда! – хочется крикнуть в лицо этому фразеру. – Приди, погляди 
сам на ставших «еще тверже» солдат! Вот они лежат в подвалах и снежных ямах 
едва в состоянии пошевелиться. Похлебка из конины, да и та раз в день, – вот 
вся их сила!

А Геринг не унимается: «Превыше всех гигантских сражений высится подобно 
огромному монументу Сталинград, битва за Сталинград. Это величайшая геройская 
битва из всех, какие только знала наша история!»

Он имеет в виду нас. Высокие слова, но нам от них ни жарко, ни холодно. Они 
весьма подозрительны. Так говорит священник у открытой могилы. Тогда тоже из 
покойника делают героя-небожителя. Но ему от этого не легче.

Геринг разглагольствует, как в бою генералы и солдаты стояли вместе плечом к 
плечу, распространяется насчет геройской битвы Нибелунгов: «Они тоже стояли до 
последнего!»

«Так, приговор произнесен! Мы окончательно списаны! – проносится в моей голове.
 – Списаны раз и навсегда! Нас принесли в жертву. Несмотря на обещание Гитлера. 
Уже сегодня на нашей смерти наживают капитал. Вот, смотрите, как стоят эти 
герои, отомстите за них, бейтесь с тем же ожесточением! " Геринг выкладывает 
это без обиняков: „Пусть каждый, кто ощутит в себе слабость, вспомнит о воинах 
Сталинграда!“

– Выключи ящик! – кричит Фрикке. – Заткни его! Или, может, хотите слушать 
надгробное слово самим себе? Толстяку хорошо говорить, он сидит в Берлине, а мы 
издыхаем тут!

– Выключить, выключить!

– Нет, шалишь, мы хотим слушать! – орет кто-то.

Поднимается страшный шум. Потом наконец снова воцаряется тишина.

Теперь речь идет уже о Леониде и его трехстах спартанцах. Геринг не жалеет слов,
 расписывая наш героизм, и ловко совершает переход к нашей судьбе: «Настанет 
время, и скажут: „О путник, как придешь ты в Германию, поведай о нас, о тех, 
что полегли в Сталинграде, как велел нам закон!“

– Пустите меня, пустите, не могу это слушать! – кричит пожилой ефрейтор. Он 
отталкивает своего соседа, пробивается к приемнику. Короткий удар прикладом 
винтовки – все происходит молниеносно, никто не успевает удержать его – и от 
приемника одни обломки. На полу валяются катушки и лампы, шесть, семь сапог 
давят их на мелкие куски. Голос замолк.

Я молчу, я считаю это правильным.

– Господин майор, русские! Рядом с нами уже капитулируют! – Это голос Байсмана. 
Он не ошибся.

– Тревога! – громко кричу я. Два связных выгоняют всех из подвала. Я бегу вверх 
по лестнице. Тони и Глок – за мной.

Наверху, перед зданием, снова стоят танки и ведут по местности огонь веером. 
Снопы снарядов летят вдоль улицы, взяты под обстрел все выходы. Над головой 
свистят рикошеты. Но мне необходимо знать, что происходит у нас. Быстрее всего 
я окажусь на позиции, если пробежать через большие ворота. Прыжок – я уже на 
улице, изо всех сил бегу вдоль стены, справа и слева от меня разрывы, каска 
съезжает мне на глаза. Еще десять метров, еще два, теперь скорей за угол, снова 
в ворота и… оглушающий удар по затылку валит меня с ног, я падаю в снег…

Надо мной стоит наклонившись широкоплечий красноармеец. Гляжу в дуло автомата.

– Давай! – кричит он и жестом приказа указывает рукой вправо.

Поворачиваю голову. Там один за другим вылезают из подвала немецкие солдаты с 
поднятыми руками, без оружия. В тридцати шагах дальше уже строится колонна в 
четыре ряда. Линден тоже стоит в строю. Становлюсь рядом с ним. Жмем друг другу 
руку. Потом он коротко рассказывает, как все произошло. Т-34 появились 
совершенно неожиданно. Посты у входа оказались бессильны. В подвал полетели 
ручные гранаты, результат страшен. Чтобы избежать дальнейшего кровопролития, 
говорит Линден, я сразу же капитулировал.