Новая, с иголочки, форма призвана подчеркнуть всю важность их существования и 
все величие их задач. Коричневые мундиры с золотом и орлами сверхэлегантно 
сидят на их упитанных телах. Исхудавших фронтовых офицеров, болтающихся по 
улицам в ожидании ближайшего поезда, который увезет их в отпуск в Германию, 
просто не замечают и уж тем более не отдают им чести. Мы отвечаем тем же, не 
раз мысленно провожая недобрым словом этих коричнево-золотых «героев».

По двое и по трое встречаются нам стройные солдатики женского пола, амазонки в 
серо-голубой форме связисток, из-под пилоточек, с шиком сдвинутых набекрень, 
вьются кудряшки. Они кажутся неизбежными спутницами тыловиков, но время от 
времени бросают взгляды и на нас. Нам не до них: нас ждут дома.

В ставке верховного командования я встречаю своего старого друга капитана 
Роммингера. Открыв одну из многих дверей, вдруг вижу его прямо перед собой. Он 
немного выше меня, светлые волосы зачесаны на пробор, энергичный подбородок 
чуть выдвинут вперед. Совсем не изменился. Даже с большими звенящими шпорами. 
Он носил их, верно, еще юнцом в отцовском поместье. Несколько лет мы служили в 
одном гарнизоне, стояли в строю на одном и том же казарменном дворе и вместе 
ездили верхом, иногда приглашали друг друга в гости выпить хорошего вина. Но 
все это было давно. В Бельгии Роммингера тяжело ранило, вместо правой руки у 
него протез, теперь он адъютант у одного генерала.

Как я слышал, каждую ночь из Винницы отправляется курьерский поезд, прибывающий 
в Берлин через тридцать шесть часов. Кладу в нагрудный карман билет в спальный 
вагон. Роммингер закрывает свою лавочку и говорит:

– Ну так, а теперь приглашаю тебя в наше офицерское казино. Ты наверняка 
голоден.

Он берет меня под руку. Идти недалеко. И уже скоро мы входим в не очень большой 
зал, обставленный со вкусом, с удобными креслами и столами, покрытыми белыми 
скатертями. Два стола заняты. Офицеры в высоких чинах и с невыразительными 
лицами отрываются от своих бокалов с искрящимся вином и кивком головы отвечают 
на мое приветствие, бросая довольно критические взгляды на мой мундир.

– Идем сядем вон в тот уголок. Ради бога не думай произвести впечатление на 
этих людей! Они того не стоят. Некоторые околачиваются здесь только потому, что 
у них племянничек в СС.

– А у вас это имеет такое значение?

– Еще какое! Просто поразился бы, сунув нос за кулисы. Ты ведь знаешь заповеди 
германского солдата: сила воли, рвение и протекция! Это и здесь сохраняет свою 
силу.

Денщик приносит бенедиктин. Вино возбуждает аппетит. Потом подают всякую еду. 
Да, отпуск начался, и неплохо. В придачу недурная бразильская сигара.

Роммингер рассказывает о своей адъютантской службе. Говорит о ней со смехом и 
грустью. С одной стороны, неплохо видеть вещи в крупном масштабе и знать 
довольно много. А с другой – его угнетает более или менее бездеятельное сидение.
 Потом он произносит слова, которые я меньше всего ожидал услышать в таком 
высоком штабе. Роммингер чувствует себя здесь чужим, у него есть обо всем свое 
собственное мнение. Успехи на него большого впечатления не производят, он 
совсем не придает значения тому, что сообщают о них радио и пресса. Ведь он 
хорошо знает» какими потерями оплачено наше продвижение вперед. Может быть, он 
уже осознал и то, что потери эти невосполнимы. Роммингер обрушивает свой гнев 
на всех тех, кто поступает так, будто все это не играет никакой роли, будто все 
это несущественно. Отставку Гальдера{7}, о которой объявлено как раз сегодня, 
он объясняет тем, что одержали верх именно эти люди.

Кто станет преемником Гальдера на посту начальника генерального штаба (ОКХ), он 
еще не знает. Наверное, один из тех генералов, которые вечно поддакивают и 
говорят «аминь» по любому поводу, какой-нибудь карьерист, полный энергии и 
оптимизма, безоговорочно соглашающийся с любым авантюристическим планом своего 
фюрера. Тем не менее мой собеседник все еще верит в победу. Мнение у него, 
коротко говоря, такое. Еще несколько месяцев – и война будет кончена. Если же 
она затянется, дело покатится под гору. Время работает не на нас. А пропаганда 
знай твердит свое. Словно все идет, как прежде, словно не было последней зимы, 
словно мы уже давно перерезали Волгу.

Роммингер обращает мое внимание на то, что у нас начинают все больше уповать на 
гений Гитлера, что в военных ведомствах и командных органах все больше 
насаждают людей, которые безусловно преданы ему. Это внушает опасение.

Я не могу не согласиться с Роммингером. Мне приходилось видеть, как многим 
затыкали рот, как пресмыкались перед Гитлером, как успех, достигнутый любой 
ценой, становился единственным мерилом добра и зла. Собственные мысли, 
собственное мнение и собственное понимание уже давно стали излишними: «Он 
думает и действует за всех». А если неудача, никто – ни офицеры, ни солдаты –