Все теперь изменилось. Французы летают только большими группами – по пятьдесят, 
иногда по сто самолетов. Они затемняют небеса как саранча. Очень трудно 
выхватить кого-то из такого строя. Артиллерия с той стороны работает только 
вместе с воздушным наблюдением. Аэростаты висят над горизонтом длинными рядами 
и наблюдатели кружат над ландшафтом, изрытым воронками. Больше всего страдают 
войска… Я все еще в постели, когда звонит телефон. Пьяный ото сна, я бросаюсь к 
трубке. Артиллерийский капитан с передовой. На север от леса Виллер-Коттре 
летает Бреге, корректирующий огонь вражеской артиллерии. Эффект ужасен. «Где 
это?» Он читает координаты со штабной карты. «Мы будем там», вешаю я трубку. 
Все уже улетели и я свободен в это утро, но нам приходится вылетать всегда, 
когда это необходимо. Чеерез пять минут я готов и взлетаю. На фронте сегодня 
что-то невообразимое. Снаряды падают так близко друг к другу, что дым, пыль и 
фонтаны земли образуют занавесь, скрывающую солнце. Ландшафт подо мной окутан 
бледно-коричневой дымкой. К северу от леса Виллер-Коттре я встречаю Бреге, 
летящего на высоте 600 метров. Я немедленно атакую его сзади. В Бреге 
наблюдатель сидит позади пилота. Я ясно вижу его голову над полукруглым 
креплением для пулемета. Но он не может стрелять, пока я держусь прямо за ним. 
Его обзор закрыт стабилизатором и рулями высоты. Мой пулемет лает короткими 
очередями. Голова исчезает из вида. «Попал», думаю я. Пилот этого Бреге кажется 
смышленым парнем. Хотя я постоянно стреляю, он делает элегантный разворот на 
своей неуклюжей птице и пытается долететь до своих траншей. Я должен зайти на 
него сбоку, чтобы попасть в него или в двигатель. Если наблюдатель все еще жив, 
это будет большой ошибкой, потому что я окажусь в его секторе обстрела. Когда я 
приближаюсь на расстояние двадцать метров, за пулеметом вновь появляется 
наблюдатель, готовый открыть огонь. Через мгновение он начинает стрелять. 
Раздается звук, как будто галька падает на металлическую поверхность стола. 
«Гонтерман!», вспоминаю я. Мой Фоккер становится на дыбы как закусившая удила 
лошадь. Руль высоты весь в дырках, трос между ним и ручкой управления перебит и 
его конец болтается в воздухе. Моя машина охромела, ее ведет влево и она кружит 
на месте, постоянно кружит. Я не могу ей управлять.

Подо мной – иссеченный воронками ландшафт, каждый раз перепахиваемый взрывами 
новых снарядов. Есть только одна возможность выбраться. Каждый раз, когда 
Фоккер направляется на восток, я осторожно открываю дроссельную заслонку. Таким 
образом круги удлиняются и я могу надеяться, что сумею долететь до наших 
позиций. Это медленный, мучительный процесс. Неожиданно машина останавливается 
в воздухе и падает вниз как камень. Парашют – вытащить ноги – встать на 
сиденье! В одно мгновение давление воздуха отбрасывает меня назад. Удар в спину.
 Я ударяюсь спиной о стабилизатор. Слишком свободно подогнанные лямки парашюта 
зацепились за закрылок руля высоты и падающая машина тянет меня за собой с 
непреодолимой силой! «Ло будет плакать…», думаю я, «Мама… меня не опознают… у 
меня с собой никаких бумаг… они там внизу стреляют как сумасшедшие…»

В тот же самый момент я пытаюсь со всей силы отогнуть закрылок. Это трудно, 
неимоверно трудно. Земля несется на меня со страшной скоростью. Затем – рывок – 
я свободен! Машина летит, кувыркаясь, уже подо мной. Резкий рывок за кольцо и я 
как будто плыву, подвешенный на стропах. Сразу же – приземление. Парашют 
раскрылся в последний момент. Парашютный шелк вздымается надо мной. Вокруг меня 
– взрывы снарядов. Я сражаюсь с белым потолком как тонущий. Наконец, свободен. 
Ландшафт, изрытый воронками, мрачен и гол. Должно быть я на ничейной земле, но 
не знаю, где. Я должен идти на восток, там дом. Восемь часов утра, солнце 
бледно, как будто выгорело. Здесь, внизу, завеса пыли, выброшенной в воздух 
взрывами снарядов, кажется еще гуще. Я отстегиваю парашют и бегу. Разрывы 
снарядов все ближе, будто гонятся за мной. Большой ком земли кулаком бьет меня 
в затылок. Я падаю, снова поднимаюсь, продолжаю бежать. Правая нога болит. 
Должно быть я подвернул ее, когда приземлился. Воронка и несколько французских 
шлемов. Я все еще за вражескими линиями? Солдаты смотрят на восток, спинами ко 
мне. Они не двигаются. Возможно, они мертвы. Будет лучше, если я их обойду. Я 
попадаю на пшеничное поле. Стебли уже высотой с человека. Я поднимаюсь с колен 
и слегка пригибаясь иду на восток. Вот во весь рост стоит офицер. «Первое… 
огонь!», командует он, и ему отвечает рев орудия. Я встаю и махаю ему рукой. Он 
махает мне в ответ и я подбегаю к нему. «Сигарета есть?», спрашиваю я сухими 
губами. «Бауэр», представляется он, отдает честь и лезет за портсигаром. «Удет»,
 говорю я, и на какой-то момент ураганный огонь престает существовать, так 
сильны ритуалы воспитания, что даже война не может стереть их. «Второе готово?»,
 кричит он. «Готово» отвечают ему из укрытия. «Второе… огонь!» Земля 
сотрясается от выстрела. Он зажигает мне спичку и я вдыхаю дым долгими, 
голодными затяжками. «Видели ваш прыжок, Herr Kamerad, это было нечто! Третье 
готово?» Я спрашиваю его, в каком направлении тыловые позиции. Он указывает 
себе за спину по направлению к высотам Кутри. Я благодарю его и хромаю дальше. 
Новая зона обстрела и вновь разрывы совсем близко от меня. И вновь я отброшен 
на землю взрывной волной.

Укрытие с горящим перед входом огнем, защитой против газа. Внутри полно солдат 
и офицеров. Я прошу телефониста связать меня с группой. «Удет», кто-то кричит 
за моей спиной, «это же Эрни!» Я оборачиваюсь и смотрю на странного солдата. 
Его твердое, бледное лицо с покрасневшими глазами говорит о трудных днях и 
бессонных ночах. «Карл Мозер?», спрашивая я неуверенно. «А то кто же!» Под его 
руководством я сваривал первые трубы на фабрике моего отца. «Ты помнишь… 
помнишь то время?» Окружающий нас мир куда-то отдаляется. Мы стоим на травяном