обои. Но он грандиозным жестом отмахнулся от  этого указания: "Мы берем  все 
лучшее у всех, в  том  числе у  коммунистов". При  этом он высказал  то, что 
Гитлер  и  его штаб  делали уже  годами:  не  взирая  на идеологию,  повсюду 
собирать  все,  обещающее  успех,   даже  идеологические  вопросы  решать  в 
зависимости от их воздействия на избирателя.
     Я  выкрасил прихожую в  ярко-красный цвет, а  кабинеты - в интенсивный 
желтый, в сочетании с которым красные драпировки выглядели довольно кричаще. 
Мнения  по  поводу  этого  продукта  деятельности стосковавшегося по  работе 
архитектора,  по  всей  видимости  желавшего  изобразить  революционный дух,
разделились.
     В начале 1932 г. оклады  ассистентов были понижены; небольшая  лепта  в 
уменьшение напряженности бюджета прусского государства. Большие строительные 
работы не предполагались, экономическая ситуация была безнадежной.  Три года 
ассистентства были  нам  вполне  достаточны,  мы  с  женой  решили  оставить
Тессенова  и  переехать  в Мангейм.  Мое финансовое  положение  было прочным 
благодаря средствам, получаемым от  принадлежащих  семье  доходных домов.  Я 
хотел там всерьез  заняться архитектурой; до сих  пор мне не удалось стяжать 
славы на  этом поприще. Я разослал  бессчетное число  писем местным фирмам и
деловым  партнерам  моего  отца,  в  которых  называл  себя  "самостоятельно 
работающим архитектором". Но, конечно,  я напрасно дожидался,  чтобы нашелся
застройщик, который бы захотел (рискнул) связаться с 26-летним архитектором. 
Ведь даже известные в Мангейме архитекторы в то время не получали заказов. Я 
пытался привлечь  к себе какое-то внимание,  участвуя в конкурсах; но мне не 
удалось  подняться выше третьих премий и  продажи одного - двух проектов.
Перестройка  магазина  в  принадлежавшем  родителям  доходном  доме осталась 
единственной строительной акцией в это неутешительное время.
     В  партии все было по-баденски уютно.  После кипучей  жизни берлинской 
организации, в которую я постепенно втягивался, в Мангейме мне казалось, что
я попал  в какой-то  кегельный  клуб. Не было автомобильного  клуба, поэтому 
Берлин  приписал меня к моторизованному корпусу  СС,  как я тогда  считал, в
качестве полноправного члена, но, по всей видимости, в качестве  всего  лишь 
гостя. Дело в том, что когда я в 1942 г. захотел восстановить свое членство, 
выяснилось, что я не состоял на учете в моторизованном корпусе СС.
     Когда началась подготовка к выборам 31 июля 1932 г., мы с женой поехали в 
Берлин, чтобы слегка окунуться в атмосферу выборов и, по возможности, быть
полезными.
     Дело в том, что перспективы в профессиональной деятельности по-прежнему 
отсутствовали, и это очень оживило мой интерес  к  политике  или  то, что  я
называл интересом к политике. Я хотел внести свой вклад в победу  Гитлера на 
выборах. Правда, речь  шла всего лишь о паузе продолжительностью в несколько 
дней,  поскольку из Берлина мы намеревались  поехать дальше, чтобы совершить 
уже  давно запланированное путешествие  на  байдарках  по озерам  Восточной
Пруссии.
     Вместе   со   своим  автомобилем   я   явился  к  своему   руководителю 
автомобильного  клуба берлинского окружного руководства Вест  Виллю  Нагелю.
Тот  задействовал  меня  для  осуществления курьерской связи  между  штабами 
различных организаций нашей партии. Если речь шла о "красных" кварталах, мне
нередко  становилось  очень  не  по  себе.  В подвальных  помещениях, больше 
напоминающих   норы,  ютились  всеми  преследуемые  национал-социалистические
отряды. Точно  также  чувствовали  себя коммунистические  форпосты  там, где 
господствовали  национал-социалисты. Никогда не  забуду бледное от недосыпа, 
угрюмое и измученное от переживаний лицо командира отделения в Моабите, в то 
время  одном  из  опаснейших  районов. Эти люди  рисковали  своей  жизнью  и 
жертвовали  здоровьем  во  имя  идеи,  не  зная,  что  их  использовали  для 
осуществления фантастических представлений алчущего власти человека.
     27  июля  1932  г.  Гитлер должен был  прибыть  на берлинский  аэродром 
Штаакен после утреннего митинга в Эберсвальде. Я должен был отвезти связного
из  Штаакена  к  месту  следующего  митинга,  на  стадион   в  Бранденбурге. 
Трехмоторный  самолет  остановился,  из  него  вышли  Гитлер  с  несколькими
сотрудниками и адъютантами. Кроме нас, на поле почти никого не было, правда, я  
держался на  значительном  удалении, но тем не  менее я видел, как Гитлер
нервничал и выговаривал адъютанту за то,  что автомобили  еще не поданы.  Он 
гневно  ходил взад и вперед, бил  собачьей плетью по высоким голенищам своих 
сапог и  производил  впечатление  не  умеющего  владеть  собой,  брюзгливого 
человека, который пренебрежительно относится к своим сотрудникам.
     Этот Гитлер очень отличался от того внешне спокойного и цивилизованного 
человека, которого я видел на студенческом собрании. Особенно не задумываясь 
над этим, я в то время впервые столкнулся со странной многоликостью Гитлера: с 
большой  актерской  интуицией он  умел  приспосабливать  свое поведение на 
людях к изменениям ситуации, в то же  время не особенно церемонясь со  своим 
ближайшим окружением, своими слугами и адъютантами.
     Автомобили  прибыли,  я  с  моим  связным  уселся  в   свою  спортивную 
тарахтелку и  поехал с максимальной скоростью,  на  несколько  минут опережая 
колонну Гитлера.  В Бранденбурге  по краям дороги  вблизи от стадиона стояли 
социал-демократы и коммунисты, и мы - мой спутник был в партийной форме -  
вынуждены  были  пробираться  мимо раздраженной  живой  цепи.  Когда  спустя 
несколько  минут  прибыл  Гитлер  со  своей  свитой,  толпа  превратилась  в 
клокочущую яростную массу, заполнившую улицу. Машине пришлось протискиваться со 
скоростью пешехода,  Гитлер, выпрямившись, стоял рядом с водителем. В тот
момент я  отдал должное  его мужеству и до сих пор испытываю это уважение  к