нас был  не в состоянии  внятно  объяснить,  почему вторая  дама  Рейха одна
разъезжает по заграницам и поэтому мы, как можно скорее, отправились домой.
     Пока мы  как в полусне странствовали  в мире греческой  истории  Гитлер
повелел оккупировать Чехословакию  и присоеднить ее к Рейху. В  Германии  мы
застали довольно подавленное  настроение. Всеобщая неуверенность в ближайшем
будущем  переполняла нас.  Странным образом  и сегодня  меня волнует мысль о
том, каким  точным  предчувствием  надвигающегося может  обладать народ,  не
поддающийся влиянию официальной пропаганды.
     Несколько успокаивающе,  впрочем, подействовало то, как Гитлер возразил
Геббельсу,  когда последний  во  время обеда  в Рейхсканцелярии отозвался  о
бывшем министре иностранных дел Константине фон Нейрате несколькими неделями
ранее назначенном Имперским протектором Богемии и Моравии следующим образом:
"Фон Нейрат  известен как  тихоня. А  в  протекторате  нужна  жесткая  рука,
обеспечивающая  порядок.  Этот  господин не имеет ничего общего с  нами,  он
совсем  из другого мира".  Гитлер  поправил его: "Только фон Нейрат мог быть
подходящей фигурой.  В англо-саксонском мире  у  него репутация благородного
человека.   Его   назначение   будет   иметь   успокаивающее   международную
общественность воздействие,  так  как в нем  просматривается мое желание  не
лишать чехов их народной самобытности".
     Гитлер потребовал  у меня отчета о моих впечатлениях об Италии. Там мне
бросилось  в  глаза, что  все стены,  вплоть  до  маленьких  деревень,  были
размалеваны  воинственными пропагандистскими призывами. "Нам это  ни к чему,
-- заметил Гитлер.  -- Если  дойдет до войны, немецкий народ достаточно  для
этого закален. Для Италии, может,  такой  вид пропаганды и  уместен.  Только
поможет ли это чему, вот вопрос". (15)
     Гитлер  уже  не раз  предлагал  мне  произнести  вместо  него  речь при
открытии  ежегодной архитектурной выставки  в Мюнхене. До сих пор мне всегда
удавалось  под тем  или  иным предлогом уклониться от этого.  Весной 1938 г.
дошло даже до своего рода торга: я заявил о готовности нарисовать эскизы для
картинной галереи и стадиона в Линце, если  мне не вменят в обязанность речь
на выставке.
     А тут как раз накануне 50-летия  Гитлера открывалась для движения часть
"оси Восток-Запад",  и  он  согласился лично  перерезать ленточку.  Дебюта в
качестве  оратора  было  не  избегнуть  --  и сразу же  в  присутствии главы
государства,  на весь мир. За обеденным столом Гитлер провозгласил: "Большое
событие. Шпеер будет держать речь! Любопытно, что он скажет".
     У   Бранденбургских  ворот,   посредине   магистрали,   на   специально
возведенной  трибуне  возвышались  почетные  лица,  я на  их правом  фланге;
теснилась  в  отдалении, на тротуарах,  за канатами  густая  толпа. Издалека
доносилось, нарастало, как  шквал, -- по мере приближения  машины с Гитлером
--  народное ликование, вылившееся  в оглушительный рев. Машина остановилась
прямо против меня. Гитлер вышел, пожал мне руку, ответив  коротким поднятием
руки на приветствия высокопоставленных лиц. Передвижные киносъемочные камеры
начали  съемки  чуть  не  в  упор,  Гитлер в двух  метрах  от меня смотрел с
ожиданием.  Я набрал в легкие воздуха и затем произнес буквально  следующее:
"Мой фюрер, докладываю  о завершении строительных работ "оси  Восток-Запад".
Пусть  дело говорит само за себя!" Тут возникла затяжная  пауза,  прежде чем
Гитлер  произнес несколько фраз. Затем  я  был приглашен в его  автомобиль и
вместе  с  ним  объехал  семикилометровую  щпалеру  берлинцев,  чествовавших
Гитлера по  случаю  его 50-летия. Это было, вероятно, одно из самых  крупных
массовых  мероприятий министерства пропаганды. Но аплодисменты казались  мне
искренними.
     Уже  в  Рейхсканцелярии,  в  ожидании   обеда,  Гитлер  заметил  вполне
дружески: "Своими двумя предложениями Вы поставили меня в  довольно неловкое
положение.  Я ожидал более длинной речи, я привык, пока  говорят, обдумывать
свой ответ. А Вы кончили, не начав, и я не знал, чем ответить.  Но я Вам это
прощаю: это была хорошая речь, одна из лучших, которые  я когда-либо в своей
жизни слышал". В последующие годы этот эпизод прочно вошел  в его репертуар,
и он часто рассказывал его.
     В полночь собравшиеся за столом  поздравили Гитлера. А когда я  сказал,
что  по  случаю  этого  дня  в  одном  из  соседних залов  я  выставил почти
четырехметровый макет  Триумфальной арки,  он  немедленно  предложил  гостям
подняться и  устремился вперед. Долно, заметно  растроганный,  обозревал  он
макет, в  котором обрели материальный облик мечты его  молодых  лет. Глубоко
взволнованный, он молча протянул мне руку, чтобы  затем в эйфорических тонах
высоко  поднять  значение этого произведения  зодчества  в  будущей  истории
Рейха.  На  протяжении  этой ночи он  еще несколько  раз  подходил  к своему
макету. На пути туда и обратно  мы каждый раз проходили мимо зала заседания,
в  котором в  1878  г.  Бисмарк  возглавлял Берлинский  конгресс. Сейчас  на
длинных  столах  громоздились подарки ко дню  рождения фюрера --  по большей
части  огромное  собрание китча,  поднесенного  его  рейхс- и  гаулейтарами:
беломраморные обнаженные фигуры, излюбленные малоформатные бронзовые  копии,
что-нибудь  вроде  римского  мальчика,   вытаскивающего  занозу  из  пальца,
писанные  маслом  полотна,  по  уровню  соответствующие  выставкам  в  "Доме
искусств". Некоторые подарки вызывали у Гитлера аплодисменты, над другими он
потешался, а вобщем-то они едва отличались друг от друга.
     Тем  временем   дела  между  Ханке  и  госпожой  Геббельс  продвинулись
настолько,  что, к ужасу  всех  посвященных, они задумали пожениться.  Очень
неравная  пара:  Ханке  был  молод  и   неопытен,  она  существенно  старше,
элегантная дама из общества. Ханке добивался у Гитлера разрешения на развод,