недолго сидел в своем узком кругу, делясь растроганными впечатлениями о них,
и больше --  от  их фигур,  чем от их очарования или ума  -- и немножно, как
школьник,  навсегда  уверовавший  в  недостижимость  своих желаний.  Гитлера
влекло к высоким  полноватым  женщинам.  Ева  Браун,  скорее  невысокая  и с
изящной фигуркой, отнюдь не отвечала его идеалу.
     Если память мне не изменяет, где-то году в 1935, с такими приемами, без
всяких видимых причин,  было раз и навсегда покончено. Почему -- мне это так
и осталось неизвестным.  Может быть, сыграла свою роль  какая-то сплетня или
еще что-то. Во всяком случае, Гитлер  однажды резко объявил, что впредь дамы
допускаться не будут,  а он отныне ограничится  комплиментами кинозвездам на
ежевечернем экране.
     Лишь много  позднее, году  в  1939,  Еве  Браун была отведена  спальная
комната в Берлинской квартире, непосредственно примыкающая  к его спальне, с
окнами на  узкий  дворик.  Здесь  она  вела  еще  более  замкнутый,  чем  на
Оберзальцберге, образ жизни, незаметно  прокрадывалась через запасной вход и
боковую  лестницу наверх;  она  никогда не  спускалась  в помещения  нижнего
этажа, даже если там собирались старые знакомые, и очень радовалась, если я,
часами, ожидая беседы с Гитлером, мог составить ей общество.
     Если  не  считать оперетт, в театры Гитлер ходил редко. Но  он  не  мог
пропустить  новую постановку уже  ставших классическими  "Летучей мыши"  или
"Веселой вдовы".  Я не ошибусь, если  скажу, что  "Летучую мышь"  мы с ним в
разных городах  Германии  слушали  не менее  пяти-шести раз.  Для  ее  новых
роскошных  постановок  он обычно  выуживал немалые средства из  бормановской
шкатулки.
     Кроме  того,  ему доставляло удовольствие "легкое искусство", несколько
раз  бывал он  в берлинском варьете  "Зимний  сад". И  если  бы  не опасался
ненужных  разговоров, ходил  бы  туда  почаще.  Бывало, что он  отправлял  в
варьете  своего  домоправителя  с  тем,   чтобы  поздно  вечером,  следя  по
программе, выслушать подробный рассказ о представлении. Хаживал он и в театр
"Метрополь", где давались оперетты-ревю с обнаженными "нимфами" и совершенно
никчемным содержанием.
     Ежегодно он был  гостем Байрейтских  фестивалей и  не пропускал там  ни
одного премьерного спектакля. Мне, полному профану в музыке, казалось, что в
беседах  с  госпожой  Винфред  Вагнер  он  обнаруживал  изрядное   понимание
музыкальных  тонкостей. Но больше  его  все  же  захватвывала  постановочная
сторона.
     За этими пределами, однако,  он посещал  оперу крайне редко,  а позднее
его интерес  к театру заметно понизился. Даже  его  любовь к музыке Брукнера
была все  же скорее поверхностной. Хотя перед каждой его речью  "о культуре"
на  партийных  съездах  в Нюрнберге и  проигрывался отрывок из брукнеровской
симфонии.  В остальном же он  проявлял  заботу только  о том, чтобы в соборе
св.Флориана не угасал огонь  дела всей  жизни композитора. Для общественного
же  мнения  он  старался   поддерживать  видимость  своей  очень  насыщенной
культурной жизни.
     Совершенно не ясным для меня так и осталось, насколько и в каком объеме
Гитлер интересовался  художественной литературой. Обыкновенно он рассуждал о
военно-научных   произведениях,  о  флотских  календарях  или  о  книгах  по
архитектуре, которые он с большим интересом изучал по ночам. Ни о чем другом
я от него не слыхивал.
     Я по натуре своей был трудягой и не мог поначалу понять расточительство
Гитлером  рабочего времени. Я  еще  мог понять, что  Гитлер  заканчивал свой
рабочий  день  скучным  и пустым времяпрепровождением. Но эти примерно шесть
часов  представлялись мне непозволительно долгими, тогда  как его собственно
рабочий  день -- довольно  кратким.  Когда же,  -- спрашивал я себя,  --  он
работает? Ведь  времени-то  оставалось совсем немного. Вставал он  поближе к
полудню, проводил одно-два  совещания,  но  начиная с обеденного времени, он
более или менее просто расточал  время вплоть до  раннего вечера. (1) Редкие
назначенные на вторую половину дня официальные встречи постоянно оказывались
под угрозой из-за его  любви к  строительным  проектам. Его  адъютанты часто
просили меня: "Пожалуйста, не показывайте ему сегодня Ваши планы и чертежи".
Принесенные с  собой  рулоны  упрятывались у входа  в  помещении телефонного
узла. На вопросы Гитлера  я давал уклончивые ответы. Иногда он раскрывал эти
хитрости и сам отправлялся искать мои бумаги в передней или в гардеробе.
     В  народном представлении Гитлер  был  фюрером, который денно  и  нощно
печется об общем  благе. Человеку, знакомому со  стилем  работы импульсивных
художественных натур,  бессистемное распределение  Гитлером  своего  порядка
дня, напомнило бы богемный стиль жизни. Насколько  я мог наблюдать, иногда в
нем  на протяжении недель, заполненных какими-нибудь  пустяшными делами, шло
вынашивание какой-либо проблемы,  чтобы  затем,  по  "внезапному  озарению",
придти к ее окончательному, в  течение  нескольких очень напряженных рабочих
дней,  оформлению. Его  застольное общение служило ему,  возможно, средством
опробывать в почти  игровой форме новые  мысли, попытаться подойти к  ним  с
различных сторон, обкатать их перед невзыскательной  аудиторией и довести до
окончательного  вида.  Приняв  какое-то  решение,  он  снова  впадал в  свое
ничегонеделание.
                           Глава 10
                   Империя сбрасывает оковы
     У Гитлера  я бывал обычно раза  два в  неделю, по вечерам. Где-то около
полуночи, после окончания последнего кинофильма, он нередко требовал листы с
моими эскизами и  погружался в их детальнейшее обсуждение, затягивавшееся до