изображали  "дерзающего" и  "обдумывающего". (10)  Это  весьма  патетическое
наставление моего друга Брекера -- всякое дерзание предполагает ум  -- как и
мой аллегорический  совет не забывать  помимо мужества и другие добродетели,
свидетельствовали   о   наивной   переоценке   дидактической   действенности
произведений  искусства,  но  в  них,  возможно,   уже  сквозила   известная
обеспокоенность тем, что уже завоеванное может оказаться под угрозой.
     Поначалу  огромный стол с массивной мраморной столешницей стоял  у окна
как-то без особого смысла. Но с 1944 г. вокруг него  проводились совещания о
положении на фронтах;  по разостланным картам генштаба можно было проследить
стремительное  продвижение   западного  и  восточного   противников   вглубь
германского  Рейха. Это  был  последний  наземный командный  пункт  Гитлера.
Следующий находился в 150 метрах под мощным многослойным бетонным покрытием.
Зал  для  заседаний  кабинета  министров,  по  соображениям  акустики   весь
облицованный деревянными  панелями, также  ему вполне понравился, но никогда
им в дальнейшем не использовался по прямому назначению. Кое-кто из министров
просил меня, по крайней мере, показать им "их" зал. Гитлер давал разрешение,
и бывало, кто-нибудь из  министров  несколько  минут молча стоял  у "своего"
кресла, на  котором он ни разу  не сиживал, и взирал на папку из синей кожи,
на которой золотыми буквами было вытеснено его имя.
     Для выполнения заказа в сжатые сроки на  стройке  работали  4,5  тысячи
рабочих в две  смены. К этому надо  добавить  еще  несколько  тысяч  по всей
стране, занятых изготовлением  отдельных  деталей.  Их  всех --  камнерезов,
столяров, каменщиков, сантехников и проч. -- пригласили посетить законченное
здание, и они бродили, дивясь и восхищаясь, по сверкающим залам.
     Во  Дворце спорта  Гитлер обратился  к ним  со следующими  словами:  "Я
обращаюсь к  вам  как представитель  всего немецкого  народа!  Ведь  если  я
кого-то принимаю в Имперской канцелярии,  то  его принимает  не частное лицо
Адольф  Гитлер, а фюрер германской нации -- тем самым его принимаю не я, а в
моем  лице  -- вся Германия.  И поэтому я хочу, чтобы эти помещения были  бы
достойны своей  миссии.  Каждый  из вас  в отдельности  внес  свой  вклад  в
сооружение, которое простоит века и расскажет потомкам о нашем времени.  Это
первое архитектурное олицетворение нового великого германского Рейха!"
     После  обеденной  трапезы он  иногда спрашивал, кто  из  гостей  еще не
осматривал  Рейхсканцелярию, и всегда радовался, если он мог кому-нибудь еще
показать новостройку. При этом  он блистал своей памятью на цифры, ошеломляя
посетителей. Он обращался  ко мне: "Какова площадь этого  зала? А высота?" Я
смущенно  пожимал  плечами, а он называл  размеры.  Совершенно  безошибочно.
Постепенно это стало игрой  с подтасованными  картами, так как  и у меня эти
цифры  уже  засели в  голове.  Но раз уж  ему эта игра была  по  душе,  то я
подыгрывал.
     На меня посыпались почести. Гитлер устроил на  своей квартире  обед для
моих ближайших сотрудников.  Он написал статью для книги  о Рейхсканцелярии,
наградил  меня  "золотым  партийным  значком"  и  приподнес  мне,  произнеся
несколько робких слов, акварель времен своей юности. Нарисованная им в очень
для  него тяжкое  время,  в 1909 г.,  она изображала готическую церковь, что
должно было  стоить исключительно точной, педантичной и терпеливой работы. В
ней не чувствовалось  ни малейшего  индивидуального начала, ни один штрих не
был проведен  вдохновенно.  Но  не  только  манера  нанесения  штрихов  была
абсолютно безличной. Кажется,  что уже  одним  выбором  объекта изображения,
бледными красками, робостью в раскрытии перспективы -- это очень достоверное
свидетельство раннего периода жизни  Гитлера.  Все его акварели того времени
производят  именно  такое  безжизненное впечатление.  И  даже  его зарисовки
пешего связного на  фронте Первой мировой войны  оставались лишенными всякой
индивидуальности.  Сдвиг  к самостоятельности произошел  поздно  --  об этом
свидетельствуют оба  наброска  пером  Берлинского зала  народных  собраний и
Триумфальной  арки, выполненные  им  примерно в  1925 г. Еще десятью  годами
позднее  он  в  моем  присутствии  делал  наброски  очень  уверенной  рукой,
красно-синим карандашом, местами  нанося несколько слоев штриховки, пока ему
не удалось  добиться  искомой  формы. Но еще  и  в те  годы он  не стеснялся
незатейливых акварелей своих молодых  лет, иногда поднося их в  знак особого
отличия.
     В старой Имперской канцелярии уже несколько десятилетий стоял мраморный
бюст Бисмарка работы Ренгольда Бегаса. За несколько дней до освящения нового
здания рабочие при перевозке бюста уронили его, и у него  отвалилась голова.
Мне показалось это недобрым предзнаменованием. А так как мне со слов Гитлера
была известна история о том, как точно в день начала Первой мировой войны со
здания  почтамта   сорвался  имперский  орел,  то  я  замял  это  неприятное
происшествие и с помощью Брекера изготовил  точную копию, которую  мы слегка
потонировали чаем.
     Самоупоенно рассуждал Гитлер в уже упомянутой речи: "Это самое чудесное
в  строительном  деле:  уж   коли  сработано,  то  остается  памятник.   Это
сохраняется,  это совсем  другое  дело,  чем,  к  примеру,  пара  сапог, над
которыми, конечно, тоже нужно  потрудиться, но ведь их  сносят  за год-два и
выбросят. А построенное  останется и  через  века будет свидетельствовать  о
всех тех, кто его создавал".
     12   января   1939   г.   состоялось   торжественное   открытие   этого
предназначенного  на века  здания: Гитлер  принял аккредитованных в  Берлине
дипломатов для вручения новогоднего адреса в Большом зале.
     Через 65 дней после этого торжества, 15 марта 1939 г., в  новый кабинет
Гитлер был препровожден президент Чехословакии. В этих стенах разыгралась та