| |
мне самому были ясны интерьеры. В известном смысле их пришлось планировать
по размерам ковров. Громоздкий календарный и организационный график я
отбросил. Он только бы доказывал невыполнимость задачи. Во многом этот
импровизационный метод был похож на тот, что четырьмя годами позднее я
применил для руководства немецким военным производством.
Продолговатая конфигурация стройплощадки прямо-таки приглашала
расположить по одной оси длинную анфиладу помещений. Я представил Гитлеру
проект: вновь прибывший въезжал через ворота с Вильгельм-плац в Двор почета,
затем по открытой лестнице он поднимался бы в небольшой зал, откуда через
почти пятиметровой высоты двери открывался путь в вестибюль, выложенный
мозаикой. Затем он еще, поднявшись по нескольким ступеням, пересекал
круглое, перекрытое куполом помещение и оказывался бы перед уходящей вдаль
на 145 метров галереей. На Гитлера, казалось, она и произвела особенное
впечатление: вдвое длиннее зеркальной галереи в Версале! Глубокие оконные
ниши должны были придавать освещению мягкость и создавать приятное ощущение
-- это я подсмотрел в Большом зале дворца Фонтенбло.
Открывалась анфилада помещений, каждое из которых было отделано особыми
декоративными материалами и с особым подбором гаммы красок -- всего 220
метров. И только затем посетитель попадал бы в приемный зал Гитлера. Да,
конечно, увлеченность парадной архитектурой и, бесспорно, "искусство
эффекта", но ведь это же мы видим и в барокко, да и всегда и везде это
присутствовало.
На Гитлера проект произвел сильное впечатление: "Эти уже по пути от
входа и до приемного зала кое-что почувствуют от силы и величия Германского
Рейха!" В последующие месяцы он все время требовал представления планов, но
активно -- и это примечательно -- почти ни во что не вмешивался при
возведении лично для него предназначенного здания. Он дал мне свободно
работать.
Гонка, которую Гитлер порол с возведением Рейхсканцелярии, имела
подспудно свое объяснение в его обеспокоенности собственным здоровьем. Он
серьезно боялся, что жить ему осталось не долго. С 1935 г. в его фантазии
все нарастала тревога в связи с каким-то желудочным заболеванием, которое он
пытался лечить целой системой самоограничения. Ему казалось, что он сам
знает, какая пища для него вредна, и постепенно прописал себе голодную
диету. Немного супа, салат, самые легкие блюда малыми порциями -- и это все.
Его голос звучал почти с отчаянием, когда он показывал на свою тарелку: "И
этим человек должен жить! Гляньте! Врачам хорошо рассуждать: человек должен
есть все, что возбуждает у него аппетит. (2) Мне почти ничего не идет на
пользу. После каждой еды начинаются боли. Еще уменьшить рацион? Но как я
тогда вообще должен жить?"
Бывало нередко, что он от боли неожиданно прерывал заседание, на
полчаса или даже более, уходил к себе, а то и совсем не возвращался. Он
страдал также, по его словам, от чрезмерного образования газов, болей в
сердце и от бессоницы. Как -- то Ева Браун сказала мне, что он, еще даже не
перешагнувший пятидесятилетний рубеж, посетовал: "Мне скоро придется дать
тебе свободу. Что ты можешь ждать от старого мужчины".
Приставленный к нему врач, д-р Брандт, начинающий хирург, все старался
убедить его пройти основательное обследование у лучшего терапевта. Мы все
поддерживали его. Назывались имена известных профессоров, обсуждались планы,
как провести обследование, не привлекая общественного внимания. Подумывали о
военном госпитале, так как это наилучшим образом обеспечивало бы секретность
всего дела. Но кончалось это всегда одинаково -- Гитлер отклонял все
предложения. Он просто не имеет права прослыть нездоровым. Это неизбежно
ослабит его политические позиции, особенно за рубежом. Он отказывался даже
просто пригласить к себе на дом терапевта для первичного обследования.
Насколько мне известно, он в то время никогда серьезно не обследовался, а
экспериментировал сам, в соответствии с собственными теориями. Впрочем, это
вполне соответствовало прочно сидевшей в нем склонности к дилетантизму.
Совсем иначе отреагировал он на усиливавшуюся хрипоту его голоса: он
пригласил известного ларинголога профессора Эйкена. В своей канцлерской
квартире он прошел тщательное обследование и почувствовал облегчение, когда
его опасения рака не подтвердились. До этого он месяцами ссылался на судьбу
императора Фридриха III (нужен комментарий -- В.И.). Хирург удалил у него
вполне безобидный узелок, операция была проведена также в домашней
обстановке.
В 1935 г. опасно заболел Генрих Хофман. Д-р Морелль, старый знакомый,
наблюдал его и лечил сульфонамидами (3), которые он получал из Венгрии.
Хофман не уставал рассказывать Гитлеру, как чудесно этот врач спас ему
жизнь. Конечно, он говорил это от чистого сердца, но надо сказать, что один
из талантов Морелля заключался в том, чтобы сверх всякой меры преувеличить
опасность излеченной им болезни и тем самым продемонстрировать свое
искусство в самом выгодном свете.
Д-р Морелль подчеркивал, что учился у знаменитого бактериолога Ильи
Мечникова (1845-1916), лауреата Нобелевской премии, профессора Пастеровского
института (3). Мечников научил его бороться с болезнями, вызываемыми
бактериями. Впоследствии Морелль совершил в качестве судового врача много
морских путешествий. Нет, конечно, он не был совсем шарлатаном -- скорее
фанатиком своей специальности и зашибания денег.
Хофману удалось уговорить Гитлера обследоваться у Морелля. Результат
был самым удивительным: впервые Гитлер уверовал в предназначение врача: "Так
|
|
