сафьяном. Посуда -- из простого белого фарфора.  Серебряные столовые приборы
-- с  той же монограммой Гитлера, что и в Берлине. Скромное украшение  стола
цветами   неизменно   вызывало   аплодисменты   Гитлера.   Подавали  хорошо,
по-бюргерски  сваренный суп,  мясное  второе, десерт и к нему "фахингер" или
другое вино, в  бутылках. Прислуживали лакеи в белых жилетах и черных брюках
-- служащие личной охраны СС. За длинным столом размещалось примерно человек
двадцать,  но из-за  длины  стола общие  разговоры были  невозможны.  Гитлер
садился в середине стола, лицом к окну. Общался он со своим визави, которого
каждый раз выбирал самолично, или -- со своей соседкой.
     По окончании обеда направлялись в чайный домик. Узкая дорожка позволяла
идти  только  по  двое,  так  что  это смахивало  на  процессию.  Впереди, с
некоторым  отрывом,  шли  два  охранника,  за   ними  --  Гитлер  со   своим
собеседником, а за ними в непринужденной последовательности -- все общество,
прикрываемое сзади  также охраной. По лужайкам носились две овчарки Гитлера,
не обращавшие  внимания на  его приказы --  единственные  оппозиционеры  при
дворе. К досаде Бормана Гитлер выбирал всегда один и тот же получасовой путь
и  решительно  отвергал  предложение  пройтись  лесом  по  разбежавшимся  на
километры асфальтированным дорожкам.
     Чайный домик был построен на особенно понравившейся Гитлеру  площадке с
прекрасным видом на долину  Берхтесгадена. Присутствующие  всегда в  одних и
тех  же выражениях восхищались открывавшейся панорамой. И Гитлер каждый раз,
одними и теми же словами  поддакивал им.  Чайный домик состоял  из  круглого
помещения, поперечником примерно в восемь метров, весьма  удачной пропорции.
Окна  с мелким  переплетом.  У противоположной стены -- разожженный камин. В
удобных креслах гости усаживались вокруг круглого стола, и снова Ева Браун и
еще какая-нибудь дама -- по обе стороны от Гитлера. Кому не хватало места за
круглым  столом,  направлялся  в  небольшую  соседнюю  комнату.  По  желанию
подавались чай,  кофе  или шоколад,  разнообразные торты, пирожные, печенье,
затем  --  какая-нибудь  выпивка.  Здесь,  за  кофе, Гитлер особенно  охотно
пускался  в  бесконечные  монологи,  по  большей   части   всем  гостям  уже
давным-давно известные, и  поэтому их  выслушивали с наигранным вниманием  в
полуха.  Случалось,  что  Гитлер  и  сам  дремал  под  свои монологи,  тогда
разговоры  переходили  на шепот в надежде, что он к ужину все же пробудится.
Было непринужденно.
     Примерно часа через два, где-то часам  к шести, чаепитие заканчивалось.
Первым поднимался Гитлер, а за  ним, словно процессия пилигримов,  следовали
гости к стоянке автомашин, в давдцати минутах ходьбы.  Вернувшись в  Бергоф,
Гитлер обычно сразу же поднимался на  свой этаж, тогда как двор разбредался.
Борман  частенько исчезал,  под  ядовитые комментарии Евы  Браун, в  комнате
какой-нибудь из секретарш помоложе.
     А  через  два  часа снова  сходились  к  ужину, и  снова,  до  мелочей,
повторялся  тот  же  самый  ритуал. Затем  Гитлер  направлялся  в  гостиную,
сопровождаемый все теми же лицами.
     Гостиная   была   обставлена  по  эскизам  мастерской   Трооста,   хотя
относительно и  скромно,  но  мебелью  особо громоздкой:  шкаф  в три  метра
высотой и  пять длиной  для  хранения  дипломов  о  присвоении хозяину  дома
почетного гражданства различными  городами и  для  пластинок, монументальная
застекленная  горка,  огромные  напольные часы  с бронзовым  орлом,  как  бы
охраняющим их сверху. У огромного окна простирался шестиметровой длины стол,
где  Гитлер подписывал  документы, а позднее изучал карты  фронтов. Мягкая с
красной обивкой мебель была  скомпонована в  две группы  --  одна, в  задней
части помещения, тремя ступеньками ниже, перед камином,  другая -- поближе к
окну, вокруг круглого стола,  столешница которого  для защиты фанировки была
прикрыта   массивным   стеклом.   Позади  этих   кресел   помещалась   будка
киномеханика,  задрапированная  гобеленом.  У  противоположной  стены  стоял
величественный  комод  с  вмонтированными в него  динамиками, а  на  нем  --
внушительных размеров  бюст Рихарда Вагнера  работы  Арно Брекера. Над  ними
висел еще один гобелен, прикрывавший киноэкран. Стены  были увешаны крупными
полотнами:  приписываемый  кисти  ученика  Тициана  Бордону  портрет дамы  с
обнаженной грудью;  лежащая обнаженная натура, предположительно произведение
самого Тициана; Нана  работы фон Фойербаха в восхитительной раме;  пейзаж из
раннего периода творчества Шпицвега;  римские  руины  кисти  Паннини и, чему
можно быть только удивляться, -- своего рода полотно  для алтаря Эдуарда фон
Штайнля,  входившего  в объединение  художников  "Назаретяне",  изображающее
короля Генриха, основателя города.  Но -- ни одного Грютцнера. Иногда Гитлер
подчеркивал, что все эти картины оплачены им самим.
     Мы  усаживались на софы или в кресла  одной из обеих их групп, гобелены
закатывались наверх и,  как и в Берлине,  начиналаст вторая половина вечера,
заполненная  просмотром художественных фильмов. По их  окончании сходились к
огромному камину  --  человек  шесть-восемь на необычно длинной и  неудобной
софе  -- рядком,  как  на насесте, тогда  как Гитлер, по-прежнему между Евой
Браун  и  еще  одной  дамой,  погружались в покойные кресла. Из-за неудобной
расстановки мебели общество оказывалось столь  растянуто, что общий разговор
был просто невозможен. Каждый  беседовал вполголоса со своим соседом. Гитлер
негромко  говорил что-то обеим дамам около него или шушукался  с Евой Браун,
держа  ее иногда за руку. Но часто он прсто молчал или, о  чем-то размышляя,
пристально уставлялся взглядом в камин.  В такие минуты все замолкали, чтобы
не нарушить поток его мыслей.
     Иногда  разговор  вертелся вокруг  только  что  просмотренных  фильмов,
причем  суждения  об  исполнительницах  высказывал в  основном  Гитлер, а об