оборота  хотя  и  был  установлен минимальный,  но поскольку  голова Гитлера
красовалась  на   марках   всех  достоинств,  в  частную  шкатулку,  которой
распоряжался Борман, потекли миллионы.
     Другим   источником,  открытым   Борманом,   стало   учреждение   фонда
"Пожертвования германской просышленности Адольфу  Гитлеру".  Без лишних слов
немецким предпринимателям, недурно  зарабатывавшим на экономическом подъеме,
было предложено выразить свою признательность фюреру добровольными взносами.
Поскольку подобные  мысли  шевелились  и  в головах  некоторых  иных  высших
партийных деятелей, Борман  подстраховался  особым  постановлением,  которым
закреплялась  его монополия  на сбор подобных пожертвований. Он был, однако,
достаточно умен, чтобы какую-то часть поступлений распределять "по поручению
фюрера"  среди  других  партфункционеров. Дотации  из  этого  фонда  получал
практически  каждый  обладавший  в  партии  властью.  Рычаг,  регулировавший
уровень жизни  различных рейхс- и гауляйтеров, был хоть и невидимым, на деле
он, однако, давал в руки Бормана больше реальной власти, чем у кого бы то ни
было в партийной иерархии.
     Со свойственной для него настойчивостью Борман не отступал и от другого
усвоенного  им принципа  --  находиться всегда  в  максимальной  близости  к
источникам благодати и  милости.  Он сопровождал Гитлера  в Бергхоф, во всех
поездках, не  покидал Гитлера в  Рейхсканцелярии до раннего утра. Так Борман
стал  прилежным,  надежным  и,  наконец,  просто  необходимейшим  секретарем
Гитлера. Он всем казался очень  любезным,  чуть ли  не каждый прибегал к его
помощи, тем  более,  что  он как бы совершенно бескорыстно  использовал свое
служебное  положение  при  Гитлере.  Да  и его  непосредственному начальнику
Рудольфу  Гессу  представлялось удобным постоянно иметь своего  сотрудника в
непосредственной близости к Гитлеру.
     Правда, сильные мира  сего  при Гитлере уже в  то  время,  как диадохи,
изготовившиеся  к  смертельной  схватке, завистливо следили друг за  другом.
Борьба за место между  Геббельсом,  Герингом, Розенбергом, Леем,  Гиммлером,
Риббентропом,  Гессом началась с  самого начала  режима. Но вот Рем выпал из
повозки, а Гессу в ближайшем будущем предстояло  утратить всякое влияние. Но
никто  из них  не  распознал опасности,  исходившей для них  от Бормана. Ему
удавалось оставаться незначительным и незаметно возвести свой бастион.  Даже
среди  тьмы  новых  властителей  без  стыда и  совести  он  выделялся  своей
жестокостью и  грубостью. Он  не был обременен никаким образованием, которое
его  бы сдерживало в  каких-то рамках, и он любой ценой добивался исполнения
приказов Гитлера или  того, что он из  намеков Гитлера оформлял как таковые.
По природе своей холоп, он со своими подчиненными обращался словно с рогатым
скотом. Он был крестьянским мужиком.
     Я избегал его общества. Мы  невзлюбили друг друга с самого начала. Наши
отношения  внешне  были  вполне корректными, как  того и требовала  семейная
атмосфера на Оберзальцберге. Не считая своего собственного ателье, я никогда
и ничего не строил по его заказу.
     По  уверениям  Гитлера, пребывание "на горе" возвращало ему  внутренний
покой  и  уверенность,  необходимые для его  ошеломительных  решений. Там он
сочинял свои наиболее ответственные выступления. Стоит  упомянуть, как он их
писал.  За  несколько  недель  до  нюрнбергского партейтага  он  обязательно
удалялся    на    Оберзальцберг   поработать   над    своими    пространными
основополагающими   речами.   Срок  все   быстрее   приближался.   Адъютанты
напоминали, что пора  начинать диктовку, старались отгонять от него  все  --
посетителей  и даже строительную  документацию, чтобы  не отвлекать  его  от
работы. Но Гитлер все оттягивал ее с недели на неделю, со дня на день с тем,
чтобы  уже только при  крайнем  дефиците времени очень неохотно приняться за
свое  урочное  задание.  Обычно  было  уже слишком  поздно для  того,  чтобы
составить все речи, и  во время съездов ему приходилось сидеть ночами, чтобы
наверстать время, упущенное на Оберзальцберге.
     У меня  было  впечатление, что  ему был  необходим такой  пресс,  чтобы
начать  творчески  работать,  что   он  по-художнически,   богемно  презирал
дисциплину, не мог или  не хотел принудить себя к систематической работе. Он
давал время для  медленного созревания своих речей и  своих  мыслей в недели
кажущейся бездеятельности, пока выношенное и аккумулированное не изливалось,
подобно водопаду, на его приверженцев или партнеров по переговорам.
     Переезд из  нашего Бергаталя  в  суетную  обстановку Оберзальцберга был
отнюдь  не  полезен  моей  работе.  Уже просто  однообразное  течение  жизни
действовало  утомляюще.  Скуку  наводил всегда  один и  тот же  круг лиц при
Гитлере --  тот  же  самый,  что  обычно  собирался  в  Мюнхене  и  Берлине.
Единственное  отличие   было  в  том,  что  здесь   были   жены   ближайшего
гитлеровского  окружения, да  еще  две-три  секретарши, ну и,  конечно,  Ева
Браун.
     Гитлер спускался в  помещения  нижнего этажа довольно поздно,  часам  к
одиннадцати,  прорабатывал  пресс-информацию,  выслушивал доклады  Бормана и
затем принимал первые  решения. Его собственно  рабочий день начинался после
обычно долго тянувшегося обеда. Гости собирались в  передней, Гитлер выбирал
себе соседку  по столу,  тогда как Борман, примерно с 1938 г. получивший эту
привилегию,  сопровождал  к  столу  Еву Браун,  занимавшую  место  слева  от
Гитлера.  Этот  штрих  недвусмыленно  подчеркивал  исключительное  положение
Бормана  при  дворе. Помещение столовой, ее  обстановка  представляли  собой
помесь  художественной  простонародности  и  городской элегантности, как это
нередко бывает  в загородных домах  богатых  бюргеров. Стены  и потолок были
облицованы панелями из  светлой лиственницы, кресла  обтянуты светло-красным