для  этого средств. Мой дом стоил  70000 марок, чтобы собрать их, моему отцу
пришлось взять  30000 марок  под залог земли в ипотечном банке.  Хотя  я был
свободным  архитектором  и работал  на  партию  и  государство, денег у меня
по-прежнему было  немного.  Потому что, повинуясь  самоотверженному  порыву,
навеянному  иделистической увлеченностью в  духе времени,  я отказывался  от
гонораров за все свои сооружения.
     Эта  позиция  натолкнулась  на непонимание.  Однажды в Берлине  Геринг,
находясь в прекрасном настроении, сказал мне: "Ну, господин  Шпеер, у Вас же
теперь много работы. Вы и зарабатываете кучу денег". Когда я  стал  отрицать
это,  он посмотрел на меня с непониманием: "Что Вы там говорите? Архитектор,
работающий так, как Вы? Я оценивал в несколько сотен  тысяч в год. Все  Ваши
идеалы -- чепуха. Деньги нужно зарабатывать!" В будущем я получал положенные
гонорары, за  исключением строительства в Нюрнберге, за которое мне  платили
по 1000  марок  в месяц. Но не только из-за  этого  я  не желал поступать на
службу  и терять  профессиональную  самостоятельность;  Гитлер, как я  знал,
питал  большее  доверие  к независимым  архитекторам,  его  предубеждение по
отношению к чиновникам проявлялось даже таким образом. К концу моей работы в
качестве архитектора мое состояние выросло примерно до полутора миллионов, и
рейх задолжал мне еще миллион, который я так и не получил.
     Жизнь моей  семьи  в этом доме  складывалась счастливо, хотелось бы мне
написать, что и  меня  коснулось это семейное счастье, о котором мы с  женой
когда-то мечтали. Когда я поздно вечером возвращался домой усталый, дети уже
давно спали, я оставался вдвоем с женой, не в состоянии сказать ни  слова от
изнеможения. Я все чаще впадал в  такое оцепенение и в принципе, оглядываясь
сегодня назад, я вижу,  что у меня  все  обстояло  не иначе, чем у партийных
шишек,  роскошествами  уродовавших  свою  семейную   жизнь.  Они  прямо-таки
каменели от чопорности, а я от чрезмерного труда.
     Осенью 1934 мне позвонил Отто Мейснер, для которого Гитлер стал третьим
после Эберта и  Гинденбурга шефом: я должен был на следующий  день прибыть с
ним в Веймар, чтобы вместе с Гитлером ехать в Мюнхен.
     До самого утра я размышлял о том, что уже какое-то время занимало меня.
Для  съездов  нужно  было   построить  еще   несколько  объектов:  поле  для
показательных  учений,  большой стадион,  зал для  речей Гитлера по вопросам
культуры, а также  для  концертов.  Почему бы  не объединить  все  это с уже
имеющимися  сооружениями  в  один большой  центр?  До  этого  момента  я  не
отваживался  брать  на  себя  инициативу  в  таких  вопросах,  потому что их
обсуждение  Гитлер оставлял за  собой.  Поэтому  я без особой  решительности
начал набрасывать этот план.
     В Веймаре  Гитлер показал мне проект "Партийного форума", разработанный
профессором  Паулем Шульце-Наумбургом.  "Он  выглядит  как огромная рыночная
площадь провинциального города", --  сказал он. "В нем нет ничего типичного,
он не  отличается от  прежнего времени. Если уж мы  строим  партийный форум,
должно быть видно, что  он построен  в  наше  время и в  нашем  стиле,  как,
например,  площадь  Кенигплац  в  Мюнхене".  Шульце-Наумбургу,  авторитету в
"Союзе  борьбы за немецкую  культуру", не дали возможности  оправдаться, его
даже не  пригласили, чтобы высказать  ему замечания.  Гитлер не посчитался с
реноме этого человека  и объявил новый конкурс среди архитекторов, избранных
им самим.
     Дальше мы поехали  в  дом Ницше, где Гитлера  ожидала его  сестра, фрау
Ферстер-Ницше. Эксцентричная экзальтированная  женщина явно  не могла  найти
общего  языка  с  Гитлером,  между  ними  состоялся  какой-то странный обмен
банальностями. Однако основной вопрос  удалось решить к общему удовольствию:
Гитлер взял  на себя финансирование пристройки к старому дому Ницше, а  фрау
Ферстер-Ницше согласилась  с тем,  чтобы Шульце-Наумбург  сделает ее проект.
Ему  лучше удастся подстроиться под старый дом, рассудил Гитлер. Он был явно
рад предоставить архитектору небольшую компенсацию.
     На следующий день мы  на  машине  поехали  в Нюрнберг,  хотя Гитлер  по
причинам, ставшим мне известными в тот же самый день, в то время предпочитал
поезд.  Как обычно,  он сидел рядом со своим шофером в открытом  темно-синем
"Мерседесе" с объемом двигателя  7  литров, позади него на одном из откидных
сидений я,  на другом слуга,  по требованию  вынимавший  из  сумки  дорожный
атлас, бутерброды, таблетки  или очки,  на заднем сиденье адъютант Брюкнер и
заведующий пресс-бюро д-р Дитрих; в машине сопровождения таких же размеров и
такого же цвета пять крепких мужчин из охраны и личный врач д-р Брандт.
     Едва мы очутились по другую сторону Тюрингского леса в  густонаселенной
местности, как начались трудности. Когда  мы проезжали один из городков, нас
узнали, но прежде чем люди опомнились, мы уже проехали. "Теперь смотрите, --
сказал  Гитлер,  --  в  следующем городке так  просто не пройдет.  Партийная
группа определенно уже связалась с ними". И действительно, когда мы прибыли,
улицы  были заполнены торжествующими  людьми, деревенский полицейский  делал
все, что мог, но  автомобиль мог продвигаться лишь шагом. Едва мы пробрались
через  толпу,  несколько  почитателей опустили на  открытом шоссе  шлагбаум,
чтобы задержать Гитлера для приветствия.
     Так  мы еле-еле  продвигались вперед.  Когда настало  время  обеда,  мы
свернули в  небольшую гостиницу в Хильдбургхаузене, где Гитлер когда-то стал
комисссаром жандармерии,  чтобы полуить  немецкое  гражданство. Но  никто об
этом не вспоминал.  Хозяева  не могли  прийти в себя от волнения. Адъютант с
трудом дознался, чем они  могут нас накормить:  спагетти  с яйцом. Мы  долго
ждали, наконец, адъютант заглянул в кухню: "Женщины так взволнованы, они уже
не могут определить, готовы ли спагетти".