снятии  с производства этих,  как  он теперь  полагал, совершенно  неудачных
ракет.  Но  когда начальник  пресс-бюро  ознакомил  его  с  преувеличенными,
сделанными   в   сенсационном   духе   сообщениями   лондонской   прессы   о
разрушительном эффекте "фау-1",  настроение его резко изменилось.  Теперь он
уже настаивал на увеличении их  производства. Тут выступил Геринг  и заявил,
что  эти ракеты -- крупное  достижение  его люфтваффе и  что он лично всегда
требовал их разработки и всемерно ей содействовал. О Мильхе, козле отпущения
предыдущего дня, даже не вспомнили.
     До  начала  высадки  англичан  и американцев  Гитлер подчеркивал, что с
первого  же дня будет лично руководить операциями во Франции.  Для этой цели
Организация  Тодт,  истратив  бесчисленные  милллионы  марок,  многие  сотни
километров  телефонного   кабеля,  прорву   бетона  и  дорогостоящее  прочее
оборудование,  построила  две  ставки.  В  те  дни,  теряя  Францию,  Гитлер
оправдывал чудовищные расходы тем, что, по крайней мере, одна из этих ставок
расположена  точно на  будущей западной  границе  Германии  и может  поэтому
использоваться как часть всей оборонительной системы. 17 июня он посетил эту
расположенную между Суассоном и Лаоном ставку, т.н. В-2, чтобы в тот же день
возвратиться  на  Оберзальцберг. Он  был недоволен: "У Роммеля  сдали нервы,
стал  совсем  пессимистом.  Сегодня  же  добиться  чего  либо  могут  только
оптимисты".  После  таких высказываний  смещение Роммеля  могло  быть только
делом времени. Так он высказывался, будучи еще убежденным в  непреодолимости
своих оборонительных  рубежей, которые  он выдвинул против  десанта.  В  тот
вечер он поделился со мной, что В-2 не очень-то надежна, так как расположена
в зараженной партизанами Франции.
     Почти одновременно с  первыми крупными  успехами операции вторжения, 22
июня 1944 г. началось наступление советских войск, которое скоро закончилось
потерей двадцати пяти немецких дивизий. Теперь продвижение Красной Армии уже
невозможно было сдерживать  и летом.  Даже в эти недели, когда  рушились три
наших  фронта --  на западе, востоке и в воздухе -- Гитлер  еще раз доказал,
что у него железные нервы и  поразительная выдержка. По-видимому, длительная
борьба за власть со всеми  ее ударами закалила его, как, например, Геббельса
и  других  его соратников. Возможно также, что  опыт того,  так  называемого
"боевого времени" дал  ему  ценный  урок,  что  непозволительно давать своим
сотрудником почувствовать свою,  даже малейшую озабоченность. Его  окружение
восхищалось его самообладанием  в критические моменты. Этим  он, несомненно,
укреплял  доверие к  принимаемым им решениям.  Совершенно  очевидно,  что он
никогда не забывал,  сколько  глаз смотрят  на него  и какое  деморализующее
впечатление на  окружающих  произвела  бы  потеря  им  спокойствия  даже  на
несколько минут. Это самообладание до  конца было исключительным завоеванием
его воли,  выпестованной из  самого  себя -- несмотря на  возраст,  болезни,
эксперименты  Морелля и все возрастающие перегрузки. Его воля представлялась
мне временами такой  же  безудержной  и  природной,  необработанной,  как  у
шестилетнего ребенка,  которую  ничто не способно удержать  и утомить.  Хотя
часто она в чем-то бывала даже смешна, но и внушала уважение.
     Его  феноменальная  в  обстановке постоянных  поражений  уверенность  в
победе нельзя в то же время объяснить только его энергией. В нашем заточении
в Шпандау Функ доверительно сказал мне, что Гитлеру удавалось очень упорно и
по видимости очень  убедительно  вводить  врачей в заблуждение  относительно
состояния своего здоровья только потому, что он  сам верил в свое вранье. Он
добавил, что  тот же принцип  самогипноза лежал и  в  основе  геббельсовской
пропаганды. Несгибаемую выдержку Гитлера я могу объяснить только тем, что он
сам себя убедил в своей окончательной победе. В известном смысле он сам себя
заклинал. Он подолгу  сидел перед зеркалом,  в котором  он видел  не  только
себя,  но  и подтверждение  своей ниспосланной ему  божественным провидением
миссии. Его религией был "счастливый случай", который ему  представится. Его
методом была аутосуггестивная  самомобилизация. Чем  сильнее  обстоятельства
загоняли его в  тупик, с  тем  большей решительностью  пртивопоставлял он им
веру   в  свою  исключительную  судьбу.   Конечно,  он   трезво  использовал
предоставляющиеся  военные  возможности, но он переводил их  в  сферу своего
верования  и  даже  в  поражении  усматривал  скрытую  от  остальных,  самим
провидением  созданное  расположение  светил,  предвещающее  будущий  успех.
Временами  он  был  в  состоянии  видеть  всю  безнадежность  положения,  но
оставался  непоколебим  в  ожидании,  что  судьба в последний  момент  снова
поднесет ему какой-то зигзаг удачи. Если в Гитлере и было нечто болезненное,
так это его непоколебимая вера в свою звезду. Он был  человеком веры. Но его
вера была извращенно-эгоцентрической -- поклонение самому себе.
     Религиозная истовость Гитлера не  могла не захватывать и его окружение.
В каком-то уголке моего сознания прочно сидело понимание того, что  все идет
к  концу.  Но  тем  чаще,  не  без  его  влияния,  я  твердил,  даже  если и
применительно всего  лишь  к  моей ограниченной  области, о  "восстановлении
положения".  Эта вера  странным  образом  жила  своей жизнью,  в  отрыве  от
понимания неотвратимости поражения.
     Когда 24 июня 1944 г., т.е. в самые критические дни трехкратной военной
катастрофы,  о  которой уже была  речь, я попытался на совещании по вопросам
вооружений вдохнуть  в  присутствующих  уверенность  в  завтрашний  день,  я
потерпел весьма ощутимое фиаско. Когда  сегодня я читаю текст  той  речи,  я
ужасаюсь  моей  почти  гротескной  лихости,  с которой  я  старался  уверять
серьезных людей, что  предельное напряжение всех  сил  еще  может привести к
успеху. В заключение своих соображений я  выразил убежденность в том, что мы
в  нашей области справимся с надвинувшимся кризисом, что и в будущем году мы