квартире    постоянно    должно    было    происходить    что-то    особенно
торжественно-трагическое.
     Характерным  для   системы,  как,  пожалуй,  и  для  всех  авторитарных
общественных форм, было то, что критика и пример Гитлера моментально  меняли 
настроение Геринга. Потому что он немедленно отвернулся от своего только что 
законченного сооружения,  хотя там он  себя,  наверное, чувствовал бы лучше, 
потому что оно было ближе его естеству: "Не обращайте на все это внимания. Я и 
сам  не  могу это видеть. Делайте, как считаете нужным. Я  даю  Вам заказ; 
только  пусть все будет,  как у  фюрера". Это был  прекрасный  заказ,  как и 
всегда, у Геринга с затратами не  считались.  Так,  сломали  стены, чтобы из 
многочисленных  комнатушек первого  этажа сделать  четыре больших помещения; 
самое большое из них, его кабинет, имело площадь около 140 кв.м, почти как у 
Гитлера. Была пристроена стеклянная веранда из легких бронзовых конструкций.
Правда,  бронза  была  очень дефицитной, распределялась по  фондам  и  за ее 
нецелевое  использование полагались  высокие штрафы,  но это  ни  в малейшей 
степени не беспокоило Геринга.  Он  был  в восторге,  радовался  каждый раз 
осматривая свою квартиру, сиял, как именинник, потирал руки и смеялся.
     Мебель Геринга соответствовала его комплекции. Старый письменный стол в 
стиле  ренессанс  был  громаден,  как  и  рабочее  кресло,  спинка  которого 
возвышалась  над  его  головой,  оно  могло бы служить  княжеским троном. На 
письменном  столе  он  приказал  установить  два  серебряных  светильника  с 
несоразмерно  большими  пергаментными  абажурами  и,  кроме  того,  огромную 
фотографию Гитлера: подаренный  Гитлером оригинал был  для него недостаточно 
импозантен.  Поэтому он  приказал увеличить  его во много раз и каждый,  кто 
приходил к нему, удивлялся такому особому расположению  Гитлера. Дело в том,
что в партийных и правительственных  кругах было  известно, что Гитлер дарил 
своим паладинам свою фотографию всегда одного и того же формата в серебряной 
рамке, выполненной по специальному эскизу  госпожи Троост. В  холле  огромную 
картину поместили на потолке,  чтобы не загораживать окошки расположенной за 
стеной  кинобудки. Картина показалась мне знакомой. И действительно, Геринг,
как  я  узнал,  без  особых церемоний приказал  "своему" прусскому директору
Музея им.  Кайзера  Фридриха  доставить  к  себе домой  знаменитое  творение
Рубенса  "Диана  на  оленьей  охоте", бывшее  одним  из  самых замечательных
шедевров этого музея.
     Пока  шли работы, Геринг жил во дворце председателя рейхстага  напротив
здания   рейхстага,  построенном  в  начале  двадцатого   века  под  сильным
эпигонским влиянием рококо.  Здесь  мы  обсуждали интерьеры  его  постоянной
резиденции.  Часто  при  этом  прсутствовал  один  из директоров  изысканных
"Объединенных  мастерских"  г-н  Пэпке,   пожилой,   седой  господин,  очень
старавшийся понравиться Герингу, но запуганный резкостью и бесцеремонностью,
с какой Геринг обращался с подчиненными.
     Однажды  мы  с  Герингом  сидели  в  комнате,  стены  которой  в  стиле
вильгельмовского неорококо сверху донизу были покрыты плоскими  рельефами  в
виде розовых гирлянд -- воплощение мерзости. Геринг тоже  так считал, начав:
"Как Вы находите эти украшения, господин директор? Не плохо, не  правда ли?"
Вместо того, чтобы  сказать: "Это отвратительно",  старик почувствовал  себя
неуверенно,  ему  не хотелось портить отношения  со своим высокопоставленным
заказчиком  и   клиентом,  и  он   дал  уклончивый   ответ.  Геринг  тут  же
почувствовал, что можно сыграть с ним шутку и подмигнул  мне, ища поддержки:
"Но господин директор,  неужели  Вам не нравится? Я  хочу, чтобы Вы украсили
так все помещения.  Мы говорили об этом, не так ли, господин Шпеер?" -- "Да,
чертежи уже в обработке". -- "Ну вот, господин  директор, видите ли, это наш
новый  стиль.  Я  уверен, что  он  Вам  нравится". Директор  увертывался, от
разлада со своей совестью художника  у  него выступила  испарина на лбу, его
острая бородка дрожала от  волнения.  А Геринг  рашил во что бы то  ни стало
вырвать одобрение у старика: "Итак,  посмотрите-ка внимательно на эту стену.
Как чудесно она увита розами. Как будто сидишь на воздухе в розовой беседке.
И  это  не приводит Вас в восторг?" --  "Что  Вы,  что  Вы!" -- с  отчаянием
промямлил  тот. --  "Вы ведь  известный знаток искусства,  такой  шедевр  уж
конечно вызывает Ваше  восхищение.  Скажите, не  правда  ли, это прекрасно?"
Игра продолжалась  долго, пока директор  не  уступил и не изобразил восторг,
которого от него добивались.
     "Все они такие!" -- презрительно заметил потом Геринг, и действительно,
такими были все, не в  последнюю  очередь это относилось к  самому  Герингу,
который во время обедов у Гитлера без умолку  рассказывал,  какой  светлой и
просторной теперь будет его квартира, "точно такая, как Ваша, мой фюрер".
     Если бы Гитлер приказал увить свои стены розами,  Геринг бы  потребовал
розы и себе.
     Уже зимой 1933 г., то  есть через несколько месяцев после решившего мою 
судьбу обеда  у  Гитлера, я был принят в круг  наиболее  близких  ему людей. 
Кроме меня, было еще немного таких, кого бы он  баловал подобным образом. Я, 
без  сомнения,  особенно понравился Гитлеру, хотя я по своей  природе  и был 
сдержан и  неразговорчив. Я часто задавался  вопросом, не видит ли он во мне 
воплощение своей юношеской мечты стать великим архитектором.  И  все же едва ли 
можно найти  удовлетворительное объяснение  явной симпатии Гитлера в  его 
зачастую чисто интуитивном поведении.
     Я еще  был далек от моего  позднейшего классицизма. Случаю было угодно, 
чтобы  сохранились  чертежи, подготовленные  к  конкурсу  на  лучший  проект 
Имперской школы руководящих кадров НСДАП  в пригороде Мюнхена Грюнвальде,  в 
котором осенью 1933 г. могли принять участие все архитекторы.