оказались пустым номером. Только по  прошествии  нескольких месяцев я узнал,
почему  эти планы  не  могли не рухнуть. Гиммлер, действительно, попробовал,
как  мне  рассказал  гауляйтер  Нижней  Силезии  Ханке,  окоротить  удельный
суверенитет кое-кого из гауляйтеров. Он стал пересылать им свои распоряжения
через своих  начальников  СС.  Это было лобовым  посягательством!  К  своему
удивлению,   очень   скоро  ему  пришлось   понять,  что  гауляйтеры   имеют
неограниченную  поддержку  в центральном партаппарате,  т. е. у Бормана.  Не
прошло и нескольких дней, как Борман заручился у Гитлера согласием на запрет
такого рода злоупотреблений властью со стороны Гиммлера. Когда дело доходило
до серьезных решений, у Гитлера всегда срабатывал, при всем даже презрении к
отдельным личностям, рефлекс  верности  сподвижникам его восхождения в  20-е
г.г. Даже Гиммлер с его СС были не  в состоянии взломать это сентиментальное
товарищество.  После  поражения  своей неудачно  затеянной  акции  фюрер  СС
окончательно  отказался  от попыток  использования в  игре авторитета  Рейха
против гау. Не прошло и намерение Гиммлера вызывать "имперских комиссаров по
вопросам обороны"  на заседания  в Берлин. Впредь Гиммлер ограничился только
тем, что несколько  объединил  и  замкнул  на себя в  политическом отношении
менее  значительных  обербургомистров  и глав правительств земель. Борман  и
Гиммлер, и до того обращавшиеся друг к другу на ты, стали еще более близкими
друзьями. Мое выступление выявило расклад интересов, позволило глубже понять
соотношение сил и подорвало мои позиции.
     Итак,  на  протяжении  нескольких  месяцев  я  в  третий  раз  потерпел
поражение в своих усилиях укрепить власть и мобилизовать возможности режима.
Я попытался дать наступательный ответ на угрожавшую мне дилемму.  Всего пять
дней спустя  после своей речи я "помог" Гитлеру назначить себя ответственным
за разработку генеральных планов восстановления  всех разбомбленных городов.
Тем самым я заручился полномочиями в сфере  деятельности, которая  для  моих
недоброжелателей, не в последнюю очередь и для Бормана, была гораздо  ближе,
чем  многие  военные проблемы. Отчасти они  уже на том  этапе  рассматривали
восстановление как свою важнейшую задачу ближайшего будущего. Декрет Гитлера
напоминал им, что при этом они будут зависеть от меня.
     Впрочем, одновременно  я  хотел оказать сопротивление одной  опасности,
проистекавшей из идеологического радикализма  гауляйтеров: разрушения давали
им повод к сносу  исторических  сооружений,  даже  еще  во вполне годном для
восстановительных работ состоянии. Как-то  я вместе с гауляйтером осматривал
с  плоской  крыши одного  из  домов  Эссен, превращенный  недавним налетом в
сплошные  руины.  Вскользь  местный  начальник заметил, что  теперь придется
совсем  снести  эссенский  собор, поврежденный  бомбами: все одно  он  будет
только затруднять модернизацию города. Обербургомистр Мангейма призвал  меня
на  помощь,  чтобы  предотвратить  снос  обгоревшего замка  и  Национального
театра, опять-таки по инициативе тамошнего гауляйтера (11).
     Доводы всегда были одни и те же: долой замки  и церкви! После  войны мы
отстроим наши  собственные  памятники! В этом  проявлялся не только комплекс
неполноценности  партийных  бонз  перед  прошлым.  Весьма  характерным   для
мышления, по крайней мере, части из них было рассуждение одного гауляйтера в
обоснование  отданного  им  приказа  о  сносе: замки и  церкви -- застенки и
оплоты реакции, они преграждали путь нашей  революции. Так напоминал о  себе
фанатизм времен молодости партии, который  постепенно,  через  компромиссы и
сделки с властью, уже в основном выветрился.
     Я  же  считал  бережное  сохранение  исторической  застройки городов  и
предварительную разработку планов разумного восстановления настолько  важным
делом, что в самый разгар войны, на ее изломе -- в ноябре -- декабре 1943 г.
разослал  всем  гауляйтерам письмо, которое во  многом  отличалось от  моего
довоенного  подхода:  никаких  высокохудожественных  замыслов,  а  экономия;
широкое   и   дальновидное   планирование   транспортных   систем,   которые
предотвратили   бы   самоудушение   городов   из-за   транспортных  проблем;
индустриальные методы строительства жилья; бережное санирование исторических
центров и торговых заведений (12). О монументальных  сооружениях речь уже не
шла.  К тому  времени у меня уже пропал  к этому  вкус, да  и у  Гитлера,  с
которым я обговорил основные пункты этой концепции, по-видимому, тоже.
     В начале  ноября  советские  войска вплотную приблизились  к  Никополю,
центру добычи марганцевой  руды. С этим связан один эпизод, в котором Гитлер
выступил  в  не менее  странном  свете, чем  Геринг,  приказывавший генералу
истребительной авиации говорить заведомую неправду.
     В начале ноября  1943 г.  раздался звонок начальника Генерального штаба
Цейтцлера. Очень взволнованно  он  сообщил  мне, что у  него только что  был
очень  острый  спор  с  Гитлером  --  тот  настаивал  на сосредоточении  под
Никополем всех  находящихся  на  том отрезке  фронта дивизий. Без  марганца,
очень  возбужденно  доказывал  Гитлер,  война будет в  самое ближайшее время
проиграна! Шпееру не позднее,  чем  через  три  месяца  придется  остановить
производство, потому что  у  него нет  запасов  (13).  Цейтцлер настоятельно
просил  о  помощи.  Вместо концентрации войск  уместнее было  бы начинать их
отвод, если мы не хотим получить новый Сталинград.
     Немедленно после этого разговора я  связался со своими специалистами по
металлургии,  Рехлингом  и  Роландом,   для  выяснения   положения  вещей  с
марганцем. Спору нет, марганец -- одна из важнейших добавок при варке стали,
но  после  звонка  Цейтцлера  уже  было  вполне  ясно,  что  "так или  эдак"
марганцевые  шахты  на юге  России для  нас  потеряны.  Мои  консультации со
специалистами дали потрясающе положительный  результат. 11 ноября я направил
телеграммы  Гитлеру  и  Цейтцлеру:  "При  сохранении  теперешней  технологии