предложил, чтобы,  по крайней мере, те предприятия, которые работали на нас,
были бы ограждены от набегов Заукеля (2).
     У меня и моих  сотрудников было намерение наладить в  первую очередь во
Франции,   но   также   в   Бельгии   и  Голландии,  массовое   производство
потребительских  товаров -- одежды, обуви, текстиля, мебели для гражданского
населения  с  тем,  чтобы  предприятия  аналогического  профиля  в  Германии
переориентировать  на  военную   продукцию.  Сразу  же,  как  только  в  мое
распоряжение в первых числах сентября перешла вся немецкая промышленность, я
пригласил французского министра  промышленности  в  Берлин. Министр Белонн?,
профессор  Сорбонны,  имел  репутацию  чрезвычайно способного  и энергичного
человека. Не без некоторых пререканий с Министерством иностранных дел я  все
же добился, чтобы его принимали как гостя немецкого  правительства. Пришлось
мне подключить к этому и Гитлера, которому я заявил, что Бишелонн у меня  не
"будет подниматься  по черной лестнице". После этого решено было  разместить
его в берлинском Доме гостей Имперского правительства.
     За пять дней до прибытия Бишелонна Гитлер  еще раз подтвердил, что идея
планирования  производства  в  европейском  масштабе  им  одобряется  и  что
Франция,   наряду   с  другими   нациями,   должна   получить   равноправное
представительство. И Гитлер и я исходили из того, что  Германия сохраняет за
собой право решающего голоса (3).
     17  сентября   я  принял  Бишелонна,  с  которым  у  меня  очень  скоро
установились неформальные, почти дружеские отношения.  Мы  оба  были молоды,
оба верили, что нам принадлежит будущее и оба надеялись, что когда-нибудь мы
исправим  ошибки находящегося  у власти  поколения мировой  войны.  Я был бы
готов  отменить   территориальное   обкрамсывание   Франции,  осуществленное
Гитлером, тем более,  что по  моим представлениям не  столь уж  и важно, где
проходят  государственные  границы  в  Европе,  связанные воедино совместным
производством. Бишелонн и я свободно парили в этом мире мечтаний и иллюзий.
     В последний день переговоров Бишелонн попросил о беседе наедине. Главой
его правительства  Лавалем, начал он, ему запрещено, под  давлением Заукеля,
затрагивать в разговорах с  Вами вопрос о депортации рабочей силы из Франции
в Германию  (4). И все же  -- не готов ли я  обсудить  его? Я согласился. Он
изложил  свои  соображения.  Под  конец   я  спросил,  удовлетворят  ли  его
определенные  защитные  меры  от   депортаций  с  французских   промышленных
предприятий. "Если это реально, то тогда разрешаются все мои проблемы, в том
числе и в рамках только что нами согласованной  программы, --  с облегчением
заявил  он.  -- Но ведь это означает,  и  я должен  сказать  это  совершенно
честно,  практически конец всяким  депортациям". Это для меня было очевидно,
но  только  таким  образом   я  и  мог   что-то  заполучить  от  французской
промышленности  для  наших  целей.  Мы  действовали  вопреки всем  правилам.
Бишелонн пренебрег указанием Лаваля, а я дезавуировал Заукеля, и оба на свой
страх и риск достигли соглашения с весьма серьезными последствиями. (5)
     После этого мы отправились на совместное заседание, на  котором  юристы
принялись пространно дискутировать  вокруг  последних  спорных пунктов нашей
программы.  Это могло бы еще продлиться несколько часов.  И чего ради? Самые
отточенные параграфы не в состоянии заменить добрую волю к сотрудничеству. Я
прервал  этот  мелочный   торг   и  предложил  скрепить   наш  союз  простым
рукопожатием.  Юристы обеих  делегаций были  явно  недовольны. И  все  же  я
придерживался нашего,  весьма  неоформленного, соглашения  до  самого конца,
стараясь сохранить французскую  индустрию даже  и тогда,  когда она  уже  не
представляла для нас большой ценности, а Гитлер приказал ее разрушить.
     Согласованный производственный план был выгоден  для  обеих  сторон.  Я
получал   дополнительные  производственные  мощности  для  выпуска   военной
продукции,  французы же  по достоинству оценили возможность  производства  в
разгар  войны   потребительских  товаров.  По  согласованию  с   командующим
французскими  войсками  были  определены  заводы,  изъятые  из  заукелевской
практики   насильственной   мобилизации  рабочей  силы,  о  чем  и  извещали
вывешенные  на них охранные грамоты  за  моей  личной  подписью.  А так  как
следовало  укрепить  основной  костяк  французской  индустрии, гарантировать
работу транспорта и продовольственное снабжение, под конец вне сферы Заукеля
оказались почти все ведущие предприятия, общим числом в десять тысяч.
     Уик-энд  мы провели с  Бишелонном  в загородном имении моего друга Арно
Брекера. В  первые  же  дни следующей недели  я ознакомил  аппарат Заукеля с
достигнутыми   договоренностями.  Я   призвал   их  добиваться  того,  чтобы
французские  рабочие   принялись  за  работу   на  французских  заводах.  Их
численность будет впредь засчитываться в выполненные квоты "откомандирования
для нужд немецкого военного производства" (6).
     Десять  дней  спустя  я  был  в  ставке, чтобы своим  докладом  Гитлеру
опередить  Заукеля:  было  известно,   что  успевший  первым  выложить  свои
аргументы  получал  фору.  В  самом  деле,  Гитлер  казался  довольным  моим
соглашением и заявил  даже, что  риск  приостановки  производства вследствие
беспорядков или стачек вполне приемлем (7). Этим был почти что положен конец
рейдам Заукеля во Францию. Вместо  прежних  ежемесячных  50 тысяч в Германию
стали уже скоро депортироваться всего только 5  тысяч (8).  Прошло несколько
месяцев, и 1 марта 1944 г. Заукель с раздражением рапортовал: "Мои службы во
Франции  докладывают  мне,  что там все подошло к концу. Во всех префектурах
слышишь  одно  и  то  же:  министр  Бишелонн  заключил с  министром  Шпеером
соглашение.  Лаваль заявил мне:  "Больше я не  поставляю людей  в Германию".
Вскоре после переговоров с Бишелонном я подобным же образом стал действовать
в Голландии, Бельгии и Италии.