Превосходный десерт состоял из маленьких желтых слив – мирабели, выглядевшей 
очень аппетитно. Но и здесь оказалась ловушка. Единственное, что оставалось на 
столе, были чайные ложки. Однако разломить мирабель чайной ложкой совершенно 
невозможно. Также невозможно положить ее в рот целиком. Если же кто-нибудь 
рисковал положить сливу в рот целиком, ему тут же задавали вопрос или 
предлагали выпить за его здоровье. Несчастный краснел и выглядел очень глупо. 
Мне особенно не повезло; когда я все-таки попытался разломить сливу чайной 
ложкой, кусок ее отскочил и попал прямо на воротничок сидевшего рядом психолога.
 Я извинился, попросил официанта принести воды, чтобы стереть пятно, и 
продолжал есть, хотя был, что называется, сыт по горло.

Когда экзамены закончились, мне разрешили поехать домой, и там я узнал, что 
принят в училище. Моя поездка в Соединенные Штаты, хотя и значительно расширила 
мой кругозор, не могла компенсировать недостатков знаний, и мне пришлось очень 
много заниматься, чтобы сдать последние школьные экзамены на Пасху. Вторую 
поездку в Америку, о которой много думал, я решил отложить до осени.

Но к тому времени разразилась война. Мы вступили в ужасную битву, хотя, когда 
она началась, никто не понимал ее подлинного смысла и не думал о возможном 
результате. Кампания в Польше кончилась очень быстро, но никто не знал, что 
случится после этого. Естественно, я хотел знать, что же будет со мной. Я готов 
был поступить в военно-морской флот, которому предназначалась жизненно важная 
роль в войне против величайшей морской державы мира Британии. К счастью, 
времени на решение проблем военно-морской стратегии у меня не было, я продолжил 
обучение.

Позже, в 1939 году, я отправился в Штральзунд в специальную школу. В поезде, 
везшем нас к северу от Штеттинер-Банхоф, нас легко узнавали по коротко 
подстриженным волосам. Мы знали, как важно для новобранца быть коротко 
остриженным. На вокзале в Штральзунде нас ожидали несколько старшин, чтобы 
построить и отвести в школу. Так, строем, весело распевая, мы промаршировали к 
Данхольму, острову, служащему исключительно для обучения новобранцев. Погода 
стояла по-зимнему злая, 14 градусов ниже нуля, но, несмотря на холод, нам стало 
жарко, так как шли очень бодрым шагом. Подъемный мост, который подняли, как 
только мы пересекли его, красноречиво свидетельствовал о нашей временной 
изоляции от внешнего мира.

Пройдя два караула, мы оказались на территории морских казарм. Часовые 
ухмылялись, когда мы проходили, Они знали, что наш бодрый дух выветрится, как 
только старшины примутся за наше обучение. На Данхольме учили довольно грубыми 
методами. Все старшины, сами потерпевшие неудачу, пока обучались, теперь снова 
могли пройти весь курс от начала до конца, но несколько в ином положении. Во 
внимание принималось, что они не ушли в отставку добровольно. Тут была своего 
рода ловушка. Если курсант уходил добровольно, то его отец должен был заплатить 
800 марок, если обучение не давало результатов.

Мы должны были провести на Данхольме три месяца. Не могу притворяться, что мне 
там нравилось. Я и теперь, когда оглядываюсь назад, не могу оправдать то, что 
там с нами происходило. Но есть и другая сторона. Нельзя доводить людей до 
крайности и заставлять трагически воспринимать окружающее. Если и существуют 
армии, солдаты которых избегают такого обращения, какое испытывали мы, я их не 
знаю. И прусские старшины не исключение. Пока в армиях существуют «неуставные 
отношения», с новобранцами будут обращаться грубо и жестоко их муштровать.

В одной «каюте» в среднем жили 8 человек, 16 человек образовывали отделение, 4 
отделения составляли взвод, 4 или 5 взводов – роту. Мы вставали в 6 утра. Но 
первые звуки боцманской дудки нас не просто выдували из коек, чтобы бросить к 
умывальнику. Вместо этого мы терпели целую прелюдию свиста – определенно 
мученическую процедуру. Каждому приказу в немецком военно-морском флоте 
предшествует вид увертюры на боцманском свистке. В свисток можно дуть не только 
в разном ключе, но и высвистывать собственные вариации, вибрируя языком. Прежде 
чем мы действительно вставали, он постепенно доходил до крещендо, начиная мягко 
и доводя свой наигрыш до кульминации. Я находил это самой разрушительной для 
нервов частью моего обучения. Постепенно вы привыкаете к свистку настолько, что 
можете различать его издалека, поскольку он всегда свистит, едва вам выпадает 
минутка тишины в течение всего дня. Когда после второго порыва свистка мы 
вставали, звучало: «Рейз, рейз» или подобная морская баллада. Мы беглым шагом 
попарно шли в душевую, по очереди принимали душ и брились. Курсанты, 
назначенные стюардами, торопились, так как должны были принести еду и убрать 
после еды столы, а камбуз находился почти в полукилометре от нас.

Раннее утро, однако, в целом было сравнительно спокойным. Нам выдали одну серую 
форму, две белые и две синие, спецодежду, а также противогаз и винтовку, 
которым, как предполагалось, мы должны особенно обрадоваться. После принятия 
присяги все пришло в движение. Мы учились носить себя и стоять прямо. Надо было 
втянуть живот, выпятить грудь, держать пальцы сзади; приветствовать сидя, стоя, 
на бегу. После двух часов муштры один час был лекционным. Но там от нас 
требовалось только сидеть прямо и выглядеть внимательными.

Настоящее учение не представляло собой трудностей: у всех нас за плечами было