Теперь я мог снова увидеть себя 17 августа 1945 года в порте Мардель-Плата. 
Лодка окружена аргентинскими военными кораблями. Командующий флотилией прибыл 
на борт со своим штабом. Моя команда построена на палубе. Я произношу рапорт 
по-немецки. Аргентинец не понимает ни слова, но прекрасно осознает важность 
события. Могу я говорить по-французски? Теперь, наконец, мы находим общий язык.

В течение получаса самое позднее мы должны уйти с корабля. Люди могут собрать 
свои вещи. Мне позволено попрощаться с командой. Мне удалось все-таки взять 
правильную ноту, чтобы выразить всю глубину наших чувств. Горло пересохло, мне 
пришлось откашляться, чтобы начать говорить.

– Камараден, – начал я. – Как мы и договаривались 9 мая этого судьбоносного 
года, мы вошли в порт Аргентины. Я уверен, что мы поступили правильно. Никто из 
нас никогда не пожалеет, что участвовал в этом походе. Для большинства из нас 
он навсегда останется величайшим испытанием в жизни, достижением, которым можно 
гордиться. Тяжело расставаться после всего, что мы пережили вместе. Ведь мы так 
тесно привязались друг к другу, что стали почти единым целым. Но теперь каждый 
становится хозяином своей судьбы и волен идти своим путем. Но мы никогда не 
должны забывать, что мы германские моряки, сумевшие остаться в живых, хотя мы 
воевали в наиболее грозных и опасных войсках, участвовавших в этой войне. Эта 
мысль будет объединять нас в грядущие годы. Благодарю вас за доверие и 
преданность делу. Желаю, чтобы осуществились надежды каждого из вас и 
исполнились ваши желания.

После этого я в последний раз пожал каждому руку. На этих бородатых обветренных 
лицах можно было прочитать все эмоции. У многих в глазах стояли слезы. Но я 
должен был сохранять выдержку и до конца играть роль железного человека. 
Последним я протянул руку Мозесу, самому младшему члену нашего экипажа.

– Я не беспокоюсь о тебе, мой мальчик, – сказал я. – Ты крепко стоишь на ногах. 
Удачи тебе, Мозес.

Мы должны были попрощаться и с нашей надежной подлодкой. Над блистающими под 
солнцем водами Мардель-Плата в последний раз прозвучал немецкий приказ: 
«Bezatzung stillgestanden! Трижды ура нашей верной непобедимой подлодке U-977. 
Гип-гип-ура!»

Аргентинские офицеры с уважением наблюдали за этой маленькой прощальной 
церемонией. Затем они приказали мне и моим офицерам подняться на борт флагмана. 
Я сохранил все вахтенные журналы, карты и навигационные данные и взял их с 
собой.

На палубе аргентинского крейсера «Белграно» построилась команда аргентинской 
подлодки. Оркестр играл марш, когда мы поднимались по сходням. Я с моими 
офицерами явился к вахтенному офицеру, и он вместе с нами промаршировал вдоль 
рядов матросов в белой форме. И хотя я еще не знал, как обращаются с немецкими 
солдатами и матросами в других странах и других портах (как с побитыми собаками,
 без всякого уважения или хотя бы внимания), я был благодарен за рыцарский жест 
по отношению к побежденным.

В кают-компании мне предложили сделать подробный отчет о нашем переходе, 
обозначенном на картах. Затем я должен объяснить командующему флотилией 
подлодок, почему я не затопил свой корабль в открытом море. Я ответил ему, что 
если бы мы это сделали, то никогда не смогли бы осветить подлинные факты нашего 
похода. Но как мало значило все, что я говорил, стало очевидно из его ответа:

– Капитан, я должен сказать вам о наших подозрениях, будто ваша подлодка 
несколько дней назад потопила бразильский пароход «Бахия». Вас подозревают 
также в том, что Адольф Гитлер, Ева Браун и Мартин Борман находились у вас на 
борту и вы высадили их где-то в южной части континента. Оба эти вопроса должны 
быть разъяснены немедленно.

Разложив на столе свои карты, я уверенно провел наш курс, начиная с 9 мая.

– Если этот курс указан правильно, – допустил он, – то вы были в 50 милях от 
места затопления «Бахии». Однако мы проверим ваши данные.

Было совершено ясно, что офицеры не собирались тащить меня на допрос в тот же 
день, пока они не проверят мои судовые документы и не прибудет переводчик из 
Буэнос-Айреса. Нас официально уведомили, что мы являемся военнопленными. Меня 
разлучили с моими офицерами и проводили в просторную офицерскую каюту, где на 
столе я обнаружил бутылку хорошего шотландского виски.

Снаружи поставили двух часовых. После долгих месяцев меня впервые оставили 
наедине с моими воспоминаниями и чувством ответственности.

Как получилось, что моя война закончилась почти через 100 дней после 
капитуляции вермахта? Как получилось, что с неповрежденной подлодкой и всеми 
документами я вошел в гавань государства, считавшегося врагом с марта этого