какая это огромная страна. Пшеничные поля в окрестностях Парижа – ничто по 
сравнению с тем, что мы видим здесь. Зимой было ужасно холодно, а теперь стоит 
сильнейшая жара. Надеюсь, нам не придется провести здесь еще одну зиму. Вы 
представить себе не можете, через что нам пришлось пройти. Сегодня мы подошли к 
линии фронта. Пока все спокойно; похоже, нас перебросили сюда на помощь 
товарищам. Гальс остается моим лучшим другом, нам весело вместе. Вы встретитесь 
с ним во время моего следующего отпуска, думаю, он вам понравится. А может, 
война к тому времени уже закончится, и мы благополучно вернемся домой. Все 
уверены: войне конец, так дальше не может продолжаться, мы не вынесем еще одной 
такой зимы. Надеюсь, что с моими братьями и сестрами все в порядке, а мой 
младший брат не слишком распространяется о том, что со мной происходит. Я даже 
выразить не могу, как мне хочется их увидеть. Папа рассказал, как вам трудно 
живется. Надеюсь, сейчас немного легче, и вы не так нуждаетесь. Не надо лишать 
себя всего, лишь бы собрать мне гостинец, мне хватает того, что есть. Мамочка, 
скоро я расскажу тебе о чудесном событии, которое произошло со мной в Берлине. 
А пока хочу еще раз сказать, как я вас всех люблю».
 
   Я сложил письмо и вместе с посланием Пауле передал его почтальону. Письма 
отдали также Гальс, Оленсгейм, Краус, Ленсен.
   Тем летним вечером 1943 года все было тихо. В темноте, правда, происходят 
столкновения между патрулями – но что делать, такова война.
   Солдаты принесли ужин. Чуть позже мы поели. Трогать консервы из 
неприкосновенного запаса нам было запрещено: других запасов у нас не было.
   Приближались сумерки, когда фельдфебель из нашего взвода подозвал нас к себе.
 Он объяснил, что мы должны делать На большой карте района показал нам пункты, 
которые необходимо занять со всеми предосторожностями. По приказу мы должны 
быть готовы прикрыть пехотинцев, которые сначала поравняются с нами, а затем 
пойдут вперед. Он назвал места сбора и указал на другие подробности, которых я 
до конца не разобрал; затем фельдфебель посоветовал нам отдохнуть: до полуночи 
мы не понадобимся.
   Мы стояли и долго смотрели друг на друга. Теперь все стало ясно: мы примем 
участие в полномасштабной атаке. У всех у нас появилось дурное предчувствие у 
каждого на лице было написано: кто-то не вернется живым из боя. Даже в армии 
победителя есть убитые и раненые: так сказал сам фюрер. Но представить себя на 
месте убитого никто из нас не мог. Конечно, кто-то погибнет, но я-то буду лишь 
присутствовать на похоронах. Несмотря на то что опасность не вызывала сомнений, 
никто не мог и помыслить, что он будет лежать смертельно раненный. С другими 
людьми такое случается – это случается с тысячами других людей, но не со мной. 
Все мы думали только так, несмотря на терзавшие нас страхи и сомнения. Даже 
солдаты из гитлерюгенда, которые несколько лет только и воспитывали в себе 
готовность к самопожертвованию, не могли представить, что через несколько часов 
кого-то из них не будет в живых. Можно служить идее, построенной на логике, и 
готовиться к большому риску, но верить, что произойдет самое худшее, невозможно.

   И вот наступила ночь. После удушающей дневной жары она принесла прохладу. 
Там, где не было войны, люди, должно быть, растянулись на траве перед домами и 
беседовали с друзьями, наслаждаясь погодой. Часто, когда я был маленький, мы с 
родителями перед сном совершали прогулку. Отец полагал, что нужно как можно 
больше наслаждаться такими летними вечерами, и держал меня на свежем воздухе, 
пока у меня не начинали сами собой закрываться глаза. Гальс заставил меня 
спуститься с облаков на землю:
   – Сайер, приятель, будь внимателен, когда начнется бой. Глупо оказаться 
убитым перед самым концом войны.
   – Да уж, – сказал я. – Глупо.
   Всех нас занимали одни и те же мысли, разговаривать было невозможно. Нас 
всех занимал один вопрос: «Вернусь ли я из боя?»
   Где-то в глубине блиндажа играл на гармонике один из «молодых львов». Ему 
подпевали товарищи. От внезапно раздавшегося разрыва снаряда мы вскочили.
   Вот оно, началось! – подумалось каждому.
   Но все затихло.
   К нам подошел Ленсен.
   – Первая линия советского фронта находится отсюда менее чем в четырехстах 
метрах, – объяснил он. – Мне только что сказал фельдфебель. Это же совсем рядом.

   – Но и не слишком близко, – заметил ветеран, который не участвовал в споре. 
– Хоть выспимся в покое. Под Смоленском иваны прорыли окопы на расстоянии 
броска гранаты.
   Все молчали.
   – Я командую шестым взводом, – сказал Ленсен. – Мне нужно пробраться прямо 
под нос ивану, чтобы сковать движение, когда начнется наступление основных сил. 
Можете представить…
   – И нам предстоит то же самое, – произнес фельдфебель, которому было 
поручено возглавлять наш взвод. – Я слыхал, что мы подойдем прямо к их позициям.

   А мы-то молились о том, чтобы нам не выпало слишком опасное задание.
   – Но ведь русские разведчики наверняка нас заметят, – в ужасе вскричал 
Линдберг.
   – Да, это будет самая сложная часть операции. Остается надеяться на темную 
ночь. Нам сказали не стрелять до начала атаки, чтобы незаметно подобраться к 
позициям врага.