заставить меня бороться за жизнь.
   Поколебавшись мгновение, я, без всякого давления, присоединился к группе 
добровольцев. Лицо Гальса засияло, подобно лицу ребенка, получившего нежданный 
подарок, который даже не знает, что сказать. С этих пор в моих документах 
значилось: «Ефрейтор Сайер, 17-й батальон, легкая пехота, дивизия „Великая 
Германия“, юг».
   Вечером мы вернулись в свое расположение. Совершенно ничто не изменилось. То,
 что нас записали добровольцами в пехоту, было единственной разницей в той 
жизни, которую мы вели вчера в качестве водителей грузовиков и жизнью бойцов 
действующей армии. Мы не знали, как себя вести, но сержанты не дали нам времени 
на размышление. Они заставили нас чистить и приводить в порядок вооружение, 
пострадавшее в последних боях. На это ушло несколько дней. Казалось, что 
военные действия утихли, хотя мощные советские контратаки вызвали на 
северо-западе, у Славянска, огни пожаров. Нас привлекли также к захоронению 
тысяч солдат, погибших в битве за Харьков.
   Один раз утром, на рассвете, нас официально назвали похоронным отрядом. Было 
темно как ночью. Лаус сообщил, что, вместо обещанного нам двухнедельного 
отпуска, который мы так ждали, мы будем заниматься захоронением солдат. Как 
правило, для этого использовались попавшие в плен русские, но поговаривали, что 
они занимаются мародерством, крадут обручальные кольца и другие украшения. На 
самом деле, я думаю, бедняги обшаривали трупы в поисках еды. Пайки, которые они 
получали, были верхом нелепости – треть котелка слабого супчика на четырех 
военнопленных в сутки. Иногда им не давали ничего, кроме воды.
   Каждого пленника, который попадался на краже, расстреливали на месте. Для 
этих целей не существовало специальных отрядов. Офицер либо убивал его, или 
передавал солдатам, которые любили подобного рода занятия. Однажды я с ужасом 
увидел, как один подонок привязывает пленных к решеткам ворот. Хорошенько 
закрепив их руки, он засунул в шинель одного из них гранату, снял чеку и 
побежал в укрытие. У русских вырвало кишки; до последней минуты они кричали о 
помощи.
   Хотя на войне мы успели повстречать самых разных людей, то, что творили эти 
преступники, не могло не возмущать нас. Мы вступали с ними в споры, они 
раздражались и оскорбляли нас. Они заявили, что им удалось сбежать из лагеря в 
Томвосе, где русские держали немецких военнопленных. Тем, кто соглашался 
работать, давались пайки, такие же крохотные, как и у нас. Те же, кто не хотел 
работать, не получали ничего. На четырех человек – одна чашка с просом. Пищи не 
хватало даже тем, кто не отказывался работать. Часть вновь прибывших 
просто-напросто убивали: любимым способом казни было вогнать пустой патрон в 
затылок. Русские часто развлекались подобным способом.
   Сам я верю тому, что русские способны на подобную жестокость: я видел, как 
они относятся к колоннам беженцев в Восточной Пруссии. Но преступления русских 
не оправдывают совершенные нами деяния. Все самые отвратительные последствия 
войны связаны с тем, что творят недоумки, из поколения в поколения совершающие 
пытки под предлогом мести.
   Несколько часов мы рыли длинный тоннель, который в ходе боев превратился в 
полевой госпиталь.
   Света здесь не было: единственное освещение давали электрические фонарики. 
Они бросали лучи света на жуткие трупы, которые приходилось вытаскивать с 
помощью крюков.
   Наконец одним прекрасным весенним утром, казавшимся чем-то странным в этой 
мрачной, разоренной местности, пыльный грузовик отправился по направлению к 
новым казармам, в которые мы переехали днем раньше. Сделав поворот, он 
остановился у первого здания, где несколько человек, включая меня, занимались 
уборкой. Раскрылась задняя дверца грузовика; из него, щелкнув каблуками, 
выпрыгнул пухлый капрал. Не отдавая чести и ничего не говоря, он засунул руку в 
правый нагрудный карман, где хранилась военная документация. Вытащив аккуратно 
сложенный вчетверо лист бумаги, он прочитал длинный список имен. По ходу чтения 
взмахом руки давал понять, что те, чьи имена называют, должны сделать шаг 
вправо. В списке было около ста имен, среди них Оленсгейм, Ленсен, Гальс и 
Сайер. С некоторым страхом я присоединился к тем, кто встал справа. Капрал 
сказал, что у нас три минуты на то, чтобы забраться в грузовик с оружием и 
рюкзаками. Он снова щелкнул каблуками, на этот раз отдав честь, и, ни слова не 
говоря, повернулся к нам спиной и пошел, как будто вышел погулять.
   Мы в спешке принялись складывать пожитки. На разговоры времени не было. Три 
минуты спустя около ста задыхающихся солдат уже набились в грузовик, отчего у 
него чуть не отвалились борта. Капрал вернулся вовремя. Он окинул изумленным 
взглядом странно упакованные рюкзаки, но ничего не сказал. Затем нагнулся и 
посмотрел на что-то под грузовиком.
   – Грузовик выдержит не более сорока пяти человек, – пролаял он. – 
Отправление через тридцать секунд.
   Он сделал еще сто шагов.
   Мы молча сопели. Выходить никому не хотелось; у всех были самые веские 
основания оставаться внутри. Двух-трех солдат спихнули сзади. Поскольку я 
находился в середине, подобно сардинке, уложенной в банку, о том, чтобы выйти, 
не было и речи. Наконец задело взялся Лаус. Он заставил выйти половину из тех, 
кто был в кузове. Осталось ровно сорок пять человек. Капрал, уже забравшийся на 
переднее сиденье, приказал водителю заводить мотор. Лаус махнул нам на прощанье 
и отдал последние указания. Его последняя улыбка заставила нас забыть все 
приказы, которые он нам давал. А за ним с застывшими лицами смотрели, как мы 
исчезаем в облаке пыли, те, кому пришлось сойти с грузовика.