ракеты. На юго-западе горизонт горел от вспышек артиллерийского огня. Ничего не 
подозревая, мы стали участниками третьей битвы под Харьковом, фронт которой 
простирался вокруг города на расстоянии восьмисот километров. Для нашей роты 
бой подошел к концу. Мы слышали отдаленный звук автоматов, доносившийся из-за 
шума запущенных двигателей. Наши грузовики пытались, пользуясь темнотой, 
прорваться сквозь блокаду русских. А мы затаились, ожидая атаки русских. Сзади 
появился «фольксваген» с включенными фарами. Водитель перебросился несколькими 
словами с командиром и передал четырем нашим солдатам мины.
   С побелевшими лицами они пошли в темноту, чтобы расставить мины по обеим 
сторонам пруда. Через пять минут слева донесся приглушенный крик, а вскоре 
после этого вернулись только два солдата. Прождав еще полчаса, мы поняли, что 
двое других нарвались на ножи русских.
   Позже той же ночью, когда всех нас уже обуревал сон, мы стали свидетелями 
трагедии, от которой кровь застыла в жилах. Мы бросили несколько гранат вслепую,
 для предотвращения возможной атаки, когда слева от меня из воронки раздался 
долгий пронзительный возглас. Создавалось впечатление, что кто-то отчаянно 
борется за свою жизнь. Затем раздался призыв о помощи; мы повыскакивали из 
укрытий. В темноте вспыхнули вспышки нескольких выстрелов. К счастью, никто не 
пострадал.
   Мы достигли края воронки. Русский, бросив револьвер, поднял руки. Внизу в 
воронке боролись еще двое. Один из них, размахивая кортиком, подмял под себя 
солдата из нашего отряда. Двое занялись русским, поднявшим вверх руки, а 
молодой обер-ефрейтор пробрался в воронку и ударил нападавшего лопаткой по 
затылку. Русский тут же ослабил хватку; немец, с которым он боролся, выскочил 
наверх. Он весь покрылся кровью; одной рукой он размахивал ножом, а другой 
пытался остановить кровь, струившуюся из раны.
   – Где он? – яростно кричал раненый. – Где этот второй? – Сделав несколько 
широких шагов, он подошел к двум солдатам, удерживавшим пленного. Прежде чем мы 
успели что-то сделать, он воткнул нож прямо в живот окаменевшего от ужаса 
русского. – Головорез! – проревел он, ища, кому бы еще вспороть живот.
   Мы схватили его, чтобы солдат не прорвался через наши ряды.
   – Отпустите меня! – не унимался солдат. – Я покажу этим дикарям, как 
орудовать ножом.
   – Заткнись! – рявкнул лейтенант, уставший иметь дело с отрядом, состоящим не 
поймешь из кого. – Возвращайтесь в окопы, пока иван не раскрошил вас пулеметным 
огнем.
   Помешанного, кровотечение у которого не останавливалось, потащили в тыл два 
солдата. Я вернулся в окоп. Я еще не успел свыкнуться с мыслями о событиях дня, 
а теперь, с опозданием, начал реагировать на происшедшее.
   От дождя, который то начинался, то переставал, наша одежда пропиталась водой 
и отяжелела. Из пруда шел отвратительный запах. Двое моих соседей по окопу 
захрапели. Всю ночь, которая, казалось, никогда не закончится, я беседовал с 
товарищами, чтобы не сорваться. В отдалении слышалось тарахтение наших 
грузовиков. Задолго до рассвета противник снова перешел в наступление. 
Вспыхнувшие над позициями сигнальные ракеты ослепили нас неожиданными вспышками.
 Мы смотрели друг на друга, не в силах вымолвить ни слова. Ослепительный свет 
придавал нашим лицам жуткое выражение.
   С рассветом вражеская артиллерия начала обстреливать дорогу в четверти мили 
от нас снарядами всевозможных калибров. Отважившись выглянуть наружу, я увидал, 
как то здесь, то там из окопов высовываются головы в касках; уставшие от 
бесконечного напряжения солдаты пытались угадать, что нас ждет у пруда.
   Я доел последние крохи витаминизированного печенья. От бессонницы и 
изнеможения мы не могли даже понять, что именно происходит. Даже если бы 
появился крохотный отряд русских, мы бы не смогли их остановить.
   К счастью, советские войска не пошли в атаку. Нам пришлось пережить лишь час 
артиллерийского обстрела; девять человек было ранено. Когда солнце достигло 
зенита, мы почувствовали себя лучше. Ведь солдат рейха должен был быть стойким, 
выдерживать стужу, жару, дождь, боль, голод, страх. В животе все 
переворачивалось, кровь стучала в висках. В воздухе, на земле, во всем мире 
тоже творилось что-то неладное. Но мы уже настолько привыкли ко всему, что 
старались не замечать постигших нас трудностей.
   К шести часам вечера поступил приказ оставить позиции. Это указание надо 
было выполнять со множеством предосторожностей. Нам со всем вооружением нужно 
было пройти большое расстояние. Двое саперов шли сзади и минировали путь для 
противника Лишь добравшись до развалин первого дома, мы смогли выпрямиться. 
Войдя в избу, мы начали шарить по всем углам в поисках пищи. Помню, как я 
расправился с тремя сырыми картофелинами – никогда не ел ничего более вкусного.
   Мы добрались до перекрестка, с которого отправился наш отряд сутки назад. 
Еще можно было узнать две дороги, по которым мы двигались за день до этого; 
теперь их поверхность была перерыта. В облаке дыма повсюду, куда хватало 
взгляда, на развалинах домов лежали останки брошенных машин вермахта. Здесь же, 
в грязи, лежали у машин и трупы немцев, ожидающие похоронного отряда.
   Саперы поджигали грузовики, загораживавшие проезд. Некоторое время мы шли 
через этот хаос, поддерживая раненого. В ста ярдах отступал другой отряд, 
превосходивший нас по численности; солдаты вывозили оружие и оборудование.
   Мы шли за лейтенантом до полуразрушенного здания, в котором раньше 
находились офицеры, отвечавшие за оборону города. Там не осталось ни души. 
Сидевший на мотоцикле сержант ждал перед зданием, чтобы дать указания тем, кто 
отстал от своих отрядов. Лейтенант повел нас дальше на запад.
   Мы прошагали пешком еще двенадцать миль под угрозой быть схваченными