– Господи, ну и вонь, – воскликнул санитар. Он выглядел так же грозно, как 
плакат на воротах при лагере: «Вошь – это смерть!»
   Я обвел взглядом длинный стол, за которым, словно судьи, сидели врачи. 
Отпираться бесполезно. Мне оставалось лишь признать свою вину.
   – Бактериальная дизентерия, – проворчал один из медиков, потрясенный видом 
жидких испражнений, струившихся по моим ногам.
   – Иди в душ, свинья, – проговорил другой. – Займемся тобой, когда вымоешься.
   – Я только этого и хочу.
   – Сюда, – указал первый санитар. Он был явно рад, что избавился от меня.
   Я накинул шинель на костлявые плечи и пошел в душевые. Там, к счастью, был 
лишь какой-то один странный парень, который скреб пол.
   – Горячая вода есть? – спросил я, не надеясь на чудо.
   – Тебе нужна горячая вода? – Он говорил мягким дружелюбным голосом.
   – А что, есть?
   – Есть. Для стирки на шестнадцатую роту заготовили две цистерны. Сейчас 
притащу. В душе только холодная.
   Несмотря на приступ лихорадки, я понял: еще одна сволочь. Хочет мне услужить 
в обмен на сигареты или еще что-нибудь.
   – Сигарет у меня нет, – сообщил я.
   – Не важно. Я не курю, – ответил солдат дружелюбным тоном.
   Я замер на месте от удивления:
   – Вот оно что! Значит, я могу рассчитывать на горячую воду?
   Солдат кивнул.
   – Заходи, – пригласил он жестом в душевую кабинку. – Там тебе будет удобнее.
   Через две минуты он вернулся с двумя кувшинами кипящей воды.
   – Прямо с фронта? – спросил он. Я взглянул на него. Что ему нужно? 
Глуповатая улыбка не сходила с его лица.
   – С фронта. И если хочешь знать, с меня хватит. Заболел я…
   – Фронт – это ужасно… Фельдфебель Гульф говорит, – скоро пошлет и меня на 
передовую, чтобы там я получил пулю.
   Под душем я испытал невероятное облегчение. С удивлением взглянул на 
солдата:
   – Таких полно. Им нравится посылать других на смерть. А до этого чем ты 
занимался?
   – Меня призвали три месяца назад. Я работал у герра Фештера. Потом попал в 
Польшу и записался в «Великую Германию».
   «Знакомая история», – подумалось мне.
   – А кто такой этот герр Фештер?
   – Хозяин. Он, правда, строгий, но хороший человек. Я с детства на него 
работаю.
   – Родители послали тебя работать совсем ребенком?
   – У меня нет родителей. Герр Фештер забрал меня прямо из сиротского дома. У 
него на ферме много работы.
   Я разглядывал его. Надо же, есть и те, кому повезло меньше. Он продолжал 
улыбаться. Я схватился за живот.
   – Как тебя зовут?
   – Фреш. Гельмут Фреш.
   – Спасибо тебе, Фреш. Теперь мне нужно возвращаться в госпиталь.
   Я уже готов был уйти, когда в дверях заметил коренастую фигуру, наблюдавшую 
за нами. Не успел я и слова произнести, как незнакомец рявкнул:
   – Фреш!
   Фреш сделал резкий поворот и бросился к влажной тряпке, оставленной на полу. 
Я медленно отступал, чтобы уйти незамеченным. Но фельдфебель сосредоточился на 
Фреше:
   – Фреш! Почему отлыниваешь от работы?
   – Я просто спросил его про войну, вот и все.
   – Тебе запрещено трепаться на гауптвахте, Фреш. Ты имеешь право отвечать 
только на мои вопросы.
   Фреш хотел было что-то сказать, но тут раздался звонкий хлопок. Я обернулся. 
Фельдфебель только что дал пощечину Фрешу. Я решил побыстрее выбраться отсюда. 
А на голову моего нового знакомого посыпались ругательства.
   – Ублюдок! – процедил я сквозь зубы.
   В госпитале меня без особого энтузиазма осмотрел терапевт. Я сразу понял, 
что общение с грязными оборванцами вроде меня для него – каторга. Он ощупал 
меня, а в заключение засунул палец в рот, проверить, в каком состоянии у меня 
зубы. Что-то написал на карточке, прикрепленной к моим документам, и меня 
послали дальше, к столу хирурга. Там проверили мои документы пять-шесть 
санитаров. Они попросили меня снять одежду, которую я набросил на плечи. 
Какой-то грубиян сделал мне укол, и меня отправили в здание госпиталя, где 
находились постели для больных. Там снова просмотрели мои документы, а затем 
произошло настоящее чудо: мне дали койку – чурбан, накрытый серой тканью. Ни 
одеял, ни простыни не было. Но зато я оказался на настоящей постели, в сухой 
комнате и под крышей.
   Я бросился на койку. Голова разламывалась от лихорадки. Я так привык спать 
на земле, что никак не мог приспособиться к мягкому чистому матрасу. В комнате 
было еще несколько коек вроде моей. Там лежали и стонали солдаты, но я обращал 
на них внимания не больше, чем постоялец на гостиничную обстановку, если она 
ему не по вкусу. Я снял часть одежды и вместо одеяла укрылся шинелью и 
простыней. Так я лежал долго и пытался не думать о боли в животе.
   Прошло какое-то время. Появились два санитара. Ни слова не говоря, они