истории любого народа. Тогда и прочие религиозные учения объяснялись бы через 
создание человечества Богом и через величие Христа. Это должно говориться, без 
того, чтобы отменять различие между revelatio generalis и specialis (?). Это 
должно делаться с оглядкой на нашу старогерманскую религию. И тем более на ее 
этос.
Было бы особенно заманчиво последовать этой связи, связи веры и этоса. Темы 
любви и смирения были основательно исчерпаны Розенбергом. Учением о 
христианской любви «был нанесен чувствительный удар по душе Северной Европы».
[166] «Переносом внутренних акцентов от самосознания чести к смирению и 
состраданию было подорвано духовное существование северного человека».[167] То, 
что в германской этике представляло собой сплав мужества и славы, как это 
продемонстрировал Вильгельм Штапель, ушло навсегда.[168] Христианство умаляет 
мужественность и делает любовь сентиментальной. Представление о подлинной любви 
как о сплаве возвышенного и материального полностью исчезает. Гуманизм и любовь,
 о которой повествует Евангелие, находятся где-то в одной плоскости. Не слышно 
проклятий в адрес плотской любви, не слышно о притеснении эроса во всех его 
формах. В качестве высшего мерила выступает представление о чести северного 
человека. Считается бесспорным, что североевропейские расы развивались, 
сохраняя чистоту крови. Пагубное заблуждение! Прав был Герман Кремерс, когда 
сказал: «Немецкое развитие свободы, как и все великое, подвержено угрозе со 
стороны демонов. Если бы оно могло от этого уберечься! Блестящая одаренность, 
благороднейшие дарования являются не чем иным, как сырым материалом, 
нуждающимся в божественной обработке. Только тогда что-то получается. Дух 
является тем, что дает жизнь, а тело бесполезно. Так же как каждому не добиться 
мира в душе и не справиться с собственными демонами без Божьего вмешательства, 
так и дух благородных народов подвергается упадку, если он не вооружится 
правдой, не очистится и не укрепится против демонов лжи, зависти, алчности и 
ненависти. Подразумевая под „честью“ наглядно воспетые исландскими легендами в 
высшей степени пристойные германские семьи, погрязшие в родовой мести, и ссоры, 
длившиеся до полного искоренения семейств».[169] Народный этос, построенный на 
основе кровавой религии, выглядит чудовищно просто. Отделение себя от людей 
«низшего» сорта, уничтожение того, что не вписывается в рамки, требование 
стерилизации – все получается как будто само по себе. Хотелось бы однажды 
спросить: а как быть с природным этосом, присущим людям? Ни в чем не погрешим 
против истины, если скажем, что в каждом требовании, в его развитие без 
понимания прав и границ, заложено преступление.[170] Наконец, то же самое 
касается политических вопросов, связанных с расовыми проблемами. До тех пор 
пока они покоятся на вере в силу крови, они все вместе обречены на крушение. 
Хорошо, все эти добродетели уверенно связали со страданием, но не с 
необузданным же страданием, получаемым в состоянии аффекта! Природа, не знающая 
границ и потребностей, но рвущаяся к действию в своем безумном порыве, 
заканчивает по причине своей слепоты либо фарсом, либо разрушением.
В этом суждении мы затрагиваем пункт национал-социалистического этоса, который, 
находясь в связи с кровным самосознанием движения, не может быть понят в отрыве 
от него. Он одновременно связан с пропагандистской необходимостью вооруженного 
движения, о которой ниже будет сказано подробнее. Самосознание нордической расы 
заключается в воле к власти. Мистический идеализм связан псевдометаморфозой с 
этосом Фридриха Ницше. Майстер Экерхарт и Фридрих Ницше – замечательная пара. 
Но это больше, чем курьез. Какой-нибудь такой компромисс вполне может 
осуществиться в том случае, если следовать мистике. Боевой элемент движения не 
может заключаться в мистике. Критика Розенберга в адрес христианской этики 
повторяет в своих основных моментах то, что излагал Ницше. Она сливается с 
потоком суждений, который пытается сформировать национал-социалистическая 
идеология. Достаточно вспомнить два имени: Меллер ван ден Брук и Эрнст Юнгер. У 
Эрнста Юнгера особенно наглядно видно, что целью национализма является создание 
обороноспособного и авторитарного государства, которое, по его мнению, не 
должно иметь ничего общего с гражданским патриотизмом вильгельмовской эры.
Гитлер тоже считает, что готовность к обороноспособности имеет приоритетное 
значение. Этого просто требует практическая необходимость. Можно было бы 
сказать: без обороноспособности – никакой защиты государства, без защиты 
государства – никакой пропаганды, без пропаганды – никакого движения, без 
движения – никакого нового рейха. Идее победы содействует жестокость. Воля к 
власти, ограниченная духовностью или государством, воспринимается как знак 
декаданса. Защита идеи требует разрушительных средств. Грубость 
национал-социалистической боевой речи является выражением этого принципа.[171] 
Йозеф Геббельс сформулировал в своем «Неизвестном штурмовике» воззвание, вот 
краткий отрывок:
«Стойте, юные аристократы новой рабочей среды! Вы – знать Третьего рейха. То, 
что посеяно вашей кровью, даст прекрасные всходы! Сожмите кулаки! Наклоните 
лбы! Делайте свою работу! Борьба станет уделом аристократии! Разрушение 
постигнет демократию, преграждавшую путь юному рабочему движению к 
историческому совершенству. В наклоне лбов, в сжатых кулаках читается: 
демократия – это самоубийство. Протестуйте против равенства! Обратитесь против 
того, чтобы вас ставили на одну ступень со всяким идиотом! Когда встанут 
однажды немцы империи, 30 миллионов человек, тогда наступит вечный рейх. Не 
говорите больше о заслугах! Отныне правит труд! Рабочие – аристократия! Это 
выбор новой аристократии, аристократии кулака и лба! Будьте фанатиками! Если мы 
правы – а в это мы верим, потому что верим в нашу кровь, – то все другие не 
правы!
Верьте мне, другие страны смотрят на нас. Берлин станет центром борьбы. Если у