подавление, а в худшем – физическое уничтожение целого народа. Европейского 
народа, стоит заметить, хотя и жившего в Южной Африке. Все-таки буры были 
голландцами, колонистами, освоившимися на южноафриканских землях и мешавшими 
самим своим существованием экспансионистским планам Британии. Но оставим 
английское право первородства в этом грязном вопросе. Скажем лишь, что к началу 
30-х годов ХХ века этот опыт освоили уже все европейские державы и часть 
азиатских. И уж во всяком случае система концентрационных лагерей Советского 
Союза была гораздо более разветвленной и сложной, чем у любой другой великой 
державы тех времен. Другое дело, что мы по праву победителя во Второй мировой с 
содроганием произносим название «Аушвиц», но скромно умалчиваем, скажем, о 
Норильсклаге, Кемьлаге и тому подобных ИТУ отечественного происхождения. Но 
дело не в этом.
Англо-Бурская война (1899–1902), война Великобритании против бурских республик 
Южной Африки – Оранжевого свободного государства и Трансвааля. Заключительный 
этап продолжавшейся около 100 лет борьбы за утверждение британского господства 
в Южной Африке. Опыт Англо-Бурской войны был использован армейскими кругами 
различных стран. Здесь впервые были применены бездымный порох, пулеметы, 
разрывные пули дум-дум, защитный цвет хаки в обмундировании солдат, полевой 
телеграф, колючая проволока, практика концлагерей для гражданского населения. В 
результате Англо-Бурской войны вся Южная Африка оказалась под властью Англии: 
обе республики – Трансвааль и Оранжевое свободное государство – были превращены 
в английские колонии. 31 мая 1910 года было официально провозглашено создание 
единого южноафриканского доминиона – Южно-Африканского Союза (ЮАС), 
находившегося в составе Британской империи до 1961 г.
Куда страшнее и непонятнее другое. После прихода НСДАП к власти, но до «ночи 
длинных ножей», расставившей все точки над «i» во внутрипартийных отношениях, 
на территории Германии возникло большое число нелегальных «Кацет»[104] и тюрем, 
основанных СА – организацией, ставшей к тому времени настолько самостоятельной 
и независимой, что ее члены подчас не признавали своей принадлежности к НСДАП и 
главенства Гитлера. Только в Берлине подобного рода «самодеятельных» тюрем было 
около сотни, а число заключенных в них предположительно достигало ста тысяч 
человек.[105] При немецком отношении к закону и правосудию наличие нелегальных 
концлагерей, служащих целям одной отдельно взятой даже не партии, а организации,
 просто поражает. И, честно говоря, когда задумаешься о произволе, который 
творился там, где СА была в силе, никакая романтизация образа Эрнста Рема, как 
в пьесе Юкио Мисимы,[106] не поможет – поневоле согласишься с Паулем фон 
Гинденбургом, поблагодарившим Гитлера за уничтожение СА: это был опасный сброд, 
угрожавший целой стране.
Справедливости ради стоит сказать, что Адольфа Гитлера их наличие тоже поражало 
и выводило из себя: на то, чтобы ликвидировать подобные проявления бандитского 
самоуправства со стороны штурмовиков, формально представлявших его партию, он 
потратил достаточное количество времени и сил. Известен даже его приказ (уже 
после прихода к власти) сравнять один из таких лагерей с землей при помощи 
артиллерии. Все-таки Гитлер был типичным немцем по менталитету и нравственным 
устоям. А это значит, что его представления о законности и справедливости в 
принципе вписывались в типично германские. Другое дело, что распространял он их 
только на своих. То есть только на немцев, германцев. Все прочие народы в его 
глазах просто не существовали, а их представители были не вполне людьми. А 
соответственно – не заслуживали правосудия и соблюдения законности наравне с 
теми, кого национал-социалисты считали полноправными правителями мира.
Есть в этом тоже что-то средневековое. Рыцарское правосудие и законность не 
распространялись на крестьян и уж тем более на инородцев. Меченосец, чья 
справедливость и праведность была прославлена в песнях, был на деле подлинным 
грабителем и убийцей, соблюдающим правила и установления только по отношению к 
равным с ним по положению. Инородцы же – арабы, евреи, цыгане, славяне – 
равными не считались по определению. Правда, давайте на секунду отвлечемся от 
основной темы и задумаемся: осталось ли подобное отношение в Средневековье? 
Ведь, по чести сказать, все и сегодня практически так же. Просто никто еще 
после падения Третьего рейха не пытался придать такому взгляду на жизнь, 
спокойно существующему, что называется, на бытовом уровне, статус 
государственной идеологии.
Но что же все-таки думали немцы той поры о законе и правосудии? Если забыть, 
что провозглашавшиеся максимы распространялись только и исключительно на 
представителей немецкого народа, можно с уверенностью сказать, что звучат они 
преблагородно. «Пусть рухнет мир, но восторжествует справедливость. Отдельному 
человеку лучше пострадать от законов, чем вообще не иметь их. Человек не волен 
судить так, как Всевышний. Закон устраняет произвол, ибо перед ним все равны. 
Строжайшее соблюдение законов дает нашему национал-социалистическому 
государству право на отправление правосудия и определение наказания. Немецкое 
правосудие больше не зависит от воли одного человека. Благодаря справедливым 
законам оно вошло в плоть и кровь всей нации. Это стало возможным только потому,
 что у немецкого народа есть свои законы и он не пользуется заимствованными. 
Государство – это правосудие. Несправедливость губит его. Бауэру, рабочему и 
бюргеру нужны законы, защищающие их труд. Правосудие охраняет честь, жизнь, 
брак, собственность, – все то, что мы должны иметь и имеем – и это краеугольный 
камень германской государственности. Только независимый суд блюдет законы.
Справедливость требует жертв. «Лучше пусть погибнет мой сын, чем из мира уйдет 
справедливость», – сказал Фридрих Великий. Мы хотим, чтобы в Германии 
восторжествовала законность – великий неписаный закон немецкой крови. Все в 
рейхе должно быть по закону. Правосудие – это то, что служит не отдельным лицам,